Неточные совпадения
Разумеется, взятые абсолютно, оба эти сравнения одинаково нелепы, однако нельзя не сознаться, что в
истории действительно встречаются по местам словно провалы, перед которыми
мысль человеческая останавливается не без недоумения.
Глуповцы ужаснулись. Припомнили генеральное сечение ямщиков, и вдруг всех озарила
мысль: а ну, как он этаким манером целый город выпорет! Потом стали соображать, какой смысл следует придавать слову «не потерплю!» — наконец прибегли к
истории Глупова, стали отыскивать в ней примеры спасительной градоначальнической строгости, нашли разнообразие изумительное, но ни до чего подходящего все-таки не доискались.
Несмотря на то, что недослушанный план Сергея Ивановича о том, как освобожденный сорокамиллионный мир Славян должен вместе с Россией начать новую эпоху в
истории, очень заинтересовал его, как нечто совершенно новое для него, несмотря на то, что и любопытство и беспокойство о том, зачем его звали, тревожили его, — как только он остался один, выйдя из гостиной, он тотчас же вспомнил свои утренние
мысли.
«Избавиться от того, что беспокоит», повторяла Анна. И, взглянув на краснощекого мужа и худую жену, она поняла, что болезненная жена считает себя непонятою женщиной, и муж обманывает ее и поддерживает в ней это мнение о себе. Анна как будто видела их
историю и все закоулки их души, перенеся свет на них. Но интересного тут ничего не было, и она продолжала свою
мысль.
Посмотрите, вот нас двое умных людей; мы знаем заранее, что обо всем можно спорить до бесконечности, и потому не спорим; мы знаем почти все сокровенные
мысли друг друга; одно слово — для нас целая
история; видим зерно каждого нашего чувства сквозь тройную оболочку.
Несколько раз, с различными интонациями и с выражением величайшего удовольствия, прочел он это изречение, выражавшее его задушевную
мысль; потом задал нам урок из
истории и сел у окна. Лицо его не было угрюмо, как прежде; оно выражало довольство человека, достойно отмстившего за нанесенную ему обиду.
Деликатностью обладал благовоспитанный человек либерального образа
мысли, а скромностью Ерухимович наградил
историю одной страны.
Для того чтоб согласиться с этими
мыслями, Самгину не нужно было особенно утруждать себя.
Мысли эти давно сами собою пришли к нему и жили в нем, не требуя оформления словами. Самгина возмутил оратор, — он грубо обнажил и обесцветил эти
мысли, «выработанные разумом
истории».
— Интересно, что сделает ваше поколение, разочарованное в человеке? Человек-герой, видимо, антипатичен вам или пугает вас, хотя
историю вы
мыслите все-таки как работу Августа Бебеля и подобных ему. Мне кажется, что вы более индивидуалисты, чем народники, и что массы выдвигаете вы вперед для того, чтоб самим остаться в стороне. Среди вашего брата не чувствуется человек, который сходил бы с ума от любви к народу, от страха за его судьбу, как сходит с ума Глеб Успенский.
Тревожила
мысль о возможном разноречии между тем, что рассказал Варваре он и что скажет постоялец. И, конечно, сыщики заметили его, так что эта
история, наверное, будет иметь продолжение.
Это качество скрыто глубоко в области эмоции, и оно обеспечивает человеку полную свободу, полную независимость
мысли от насилия
истории, эпохи, класса.
Он читал Бокля, Дарвина, Сеченова, апокрифы и творения отцов церкви, читал «Родословную
историю татар» Абдул-гази Багодур-хана и, читая, покачивал головою вверх и вниз, как бы выклевывая со страниц книги странные факты и
мысли. Самгину казалось, что от этого нос его становился заметней, а лицо еще более плоским. В книгах нет тех странных вопросов, которые волнуют Ивана, Дронов сам выдумывает их, чтоб подчеркнуть оригинальность своего ума.
Мысль о переезде тревожила его несколько более. Это было свежее, позднейшее несчастье; но в успокоительном духе Обломова и для этого факта наступала уже
история. Хотя он смутно и предвидел неизбежность переезда, тем более, что тут вмешался Тарантьев, но он мысленно отдалял это тревожное событие своей жизни хоть на неделю, и вот уже выиграна целая неделя спокойствия!
«Это
история, скандал, — думал он, — огласить позор товарища, нет, нет! — не так! Ах! счастливая
мысль, — решил он вдруг, — дать Ульяне Андреевне урок наедине: бросить ей громы на голову, плеснуть на нее волной чистых, неведомых ей понятий и нравов! Она обманывает доброго, любящего мужа и прячется от страха: сделаю, что она будет прятаться от стыда. Да, пробудить стыд в огрубелом сердце — это долг и заслуга — и в отношении к ней, а более к Леонтью!»
На
мысль о смерти меня навела трагическая
история Кати Колпаковой…
— Я не выставляю подсудимого каким-то идеальным человеком, — говорил Веревкин. — Нет, это самый обыкновенный смертный, не чуждый общих слабостей… Но он попал в скверную
историю, которая походила на игру кошки с мышкой. Будь на месте Колпаковой другая женщина, тогда Бахарев не сидел бы на скамье подсудимых! Вот главная
мысль, которая должна лечь в основание вердикта присяжных. Закон карает злую волю и бесповоротную испорченность, а здесь мы имеем дело с несчастным случаем, от которого никто не застрахован.
Наша национальная
мысль должна творчески работать под новой славянской идеей, ибо пробил тот час всемирной
истории, когда славянская раса должна выступить со своим словом на арену всемирной
истории.
Абстрактные
мысли, принимающие форму мифов, могут перевернуть
историю, радикально изменить общество.
Но случилось так, что к этому ответственному моменту нашей
истории уровень нашей национальной
мысли понизился, темы вечных размышлений нашей интеллигенции измельчали.
Душа не раскрывается перед многообразной исторической действительностью, и энергия
мысли не работает над новыми творческими задачами, поставленными жизнью и
историей.
Мыслить над
историей и ее задачами он отказывается, он предпочитает морализировать над
историей, применять к ней свои социологические схемы, очень напоминающие схемы теологические.
Все эти вопросы, которые приносит с собой новый день всемирной
истории, требуют огромных усилий творческой
мысли.
И в так называемый индивидуальный, либеральный, буржуазный период
истории люди
мыслили безлично, судили по своей принадлежности к буржуазному классу, какой-либо форме индустрии, по обывательскому мнению.
Нужно начать
мыслить не по готовым схемам, не применять традиционные категории, а
мыслить творчески над раскрывающейся трагедией мировой
истории.
Абстракция больной
мысли порождает миф, миф делается реальностью, переворачивающей
историю.
Но творческая историческая
мысль предполагает признание
истории самостоятельной действительностью, особой метафизической реальностью.
В самый трудный и ответственный час нашей
истории мы находимся в состоянии идейной анархии и распутицы, в нашем духе совершается гнилостный процесс, связанный с омертвением
мысли консервативной и революционной, идей правых и левых.
Борьба против буржуазного общества и буржуазного духа, с которым социализм и коммунизм недостаточно борются, совсем не отрицает заслуг буржуазного и гуманистического периода
истории, утверждения свободы
мысли и науки, уничтожения пыток и жестоких наказаний, признания большей человечности.
И в этом русский интеллигент, оторванный от родной почвы, остается характерно-русским человеком, никогда не имевшим вкуса к
истории, к исторической
мысли и к историческому драматизму.
Роскошный пир. Пенится в стаканах вино; сияют глаза пирующих. Шум и шепот под шум, смех и, тайком, пожатие руки, и порою украдкой неслышный поцелуй. — «Песню! Песню! Без песни не полно веселие!» И встает поэт. Чело и
мысль его озарены вдохновением, ему говорит свои тайны природа, ему раскрывает свой смысл
история, и жизнь тысячелетий проносится в его песни рядом картин.
— Не исповедуйтесь, Серж, — говорит Алексей Петрович, — мы знаем вашу
историю; заботы об излишнем,
мысли о ненужном, — вот почва, на которой вы выросли; эта почва фантастическая. Потому, посмотрите вы на себя: вы от природы человек и не глупый, и очень хороший, быть может, не хуже и не глупее нас, а к чему же вы пригодны, на что вы полезны?
— Знаете ли что, — сказал он вдруг, как бы удивляясь сам новой
мысли, — не только одним разумом нельзя дойти до разумного духа, развивающегося в природе, но не дойдешь до того, чтобы понять природу иначе, как простое, беспрерывное брожение, не имеющее цели, и которое может и продолжаться, и остановиться. А если это так, то вы не докажете и того, что
история не оборвется завтра, не погибнет с родом человеческим, с планетой.
Что бы он ни делал, какую бы он ни имел цель и
мысль в своем творчестве, он выражает, волею или неволею, какие-нибудь стихии народного характера и выражает их глубже и яснее, чем сама
история народа.
Чему-нибудь послужим и мы. Войти в будущее как элемент не значит еще, что будущее исполнит наши идеалы. Рим не исполнил ни Платонову республику, ни вообще греческий идеал. Средние века не были развитием Рима. Современная
мысль западная войдет, воплотится в
историю, будет иметь свое влияние и место так, как тело наше войдет в состав травы, баранов, котлет, людей. Нам не нравится это бессмертие — что же с этим делать?
Одна мощная
мысль Запада, к которой примыкает вся длинная
история его, в состоянии оплодотворить зародыши, дремлющие в патриархальном быту славянском. Артель и сельская община, раздел прибытка и раздел полей, мирская сходка и соединение сел в волости, управляющиеся сами собой, — все это краеугольные камни, на которых созиждется храмина нашего будущего свободно-общинного быта. Но эти краеугольные камни — все же камни… и без западной
мысли наш будущий собор остался бы при одном фундаменте.
Ошибка славян состояла в том, что им кажется, что Россия имела когда-то свойственное ей развитие, затемненное разными событиями и, наконец, петербургским периодом. Россия никогда не имела этого развития и не могла иметь. То, что приходит теперь к сознанию у нас, то, что начинает мерцать в
мысли, в предчувствии, то, что существовало бессознательно в крестьянской избе и на поле, то теперь только всходит на пажитях
истории, утучненных кровью, слезами и потом двадцати поколений.
И разве
история — не та же
мысль и не та же природа, выраженные иным проявлением; Грановский думал
историей, учился
историей и
историей впоследствии делал пропаганду.
Припомните: разве
история не была многократно свидетельницей мрачных и жестоких эпох, когда общество, гонимое паникой, перестает верить в освежающую силу знания и ищет спасения в невежестве? Когда
мысль человеческая осуждается на бездействие, а действительное знание заменяется массою бесполезностей, которые отдают жизнь в жертву неосмысленности; когда идеалы меркнут, а на верования и убеждения налагается безусловный запрет?.. Где ручательство, что подобные эпохи не могут повториться и впредь?
Читал курс по
истории русской
мысли, при очень большой аудитории, и по этике.
В мире творчества все интереснее, значительнее, оригинальнее, глубже, чем в действительной жизни, чем в
истории или в
мысли рефлексий и отражений.
Их мышление очень отяжелено и, в сущности, ослаблено традицией
мысли, раздроблено
историей.
В историческом времени нельзя
мыслить конец
истории, он может быть лишь по ту сторону исторического времени.
С точки зрения
истории философской
мысли я сильнее сознал свою связь с некоторыми
мыслями Канта.
Уже категория бытия, которая играет такую роль в
истории философии, начиная с Греции, есть продукт объективации
мысли.
Я старался повысить умственные интересы русской христианской молодежи, пробудить интерес хотя бы к
истории русской религиозной
мысли, привить вкус к свободе, обратить внимание на социальные последствия христианства.
И вместе с тем конец мира и
истории не может быть лишь потусторонним, совершенно по ту сторону
истории, он разом и по ту сторону и по эту сторону, он есть противоречие для нашей
мысли, которое снимается, но не самой
мыслью.
Я был очень сосредоточен на проблемах философии
истории и думал, что время очень благоприятствовало историософической
мысли.
И на протяжении всей
истории философской
мысли обращались к самопознанию как пути к познанию мира.
Статья Вл. Соловьева «Смысл любви» — самое замечательное из всего им написанного, это даже единственное оригинальное слово, сказанное о любви-эросе в
истории христианской
мысли.
Уже в конце века и в начале нового века странный мыслитель Н. Федоров, русский из русских, тоже будет обосновывать своеобразный анархизм, враждебный государству, соединенный, как у славянофилов, с патриархальной монархией, которая не есть государство, и раскроет самую грандиозную и самую радикальную утопию, какую знает
история человеческой
мысли.