Неточные совпадения
Ушли и они. Хрустел песок.
В комнате Варавки четко и быстро щелкали косточки счет. Красный огонь на лодке
горел далеко, у мельничной плотины. Клим, сидя на ступени террасы, смотрел, как
в темноте
исчезает белая фигура девушки, и убеждал себя...
Кутузов, задернув драпировку, снова явился
в зеркале, большой, белый, с лицом очень строгим и печальным. Провел обеими руками по остриженной голове и, погасив свет,
исчез в темноте более густой, чем наполнявшая комнату Самгина. Клим, ступая на пальцы ног, встал и тоже подошел к незавешенному окну.
Горит фонарь, как всегда, и, как всегда, — отблеск огня на грязной, сырой стене.
Там нашли однажды собаку, признанную бешеною потому только, что она бросилась от людей прочь, когда на нее собрались с вилами и топорами,
исчезла где-то за
горой;
в овраг свозили падаль;
в овраге предполагались и разбойники, и волки, и разные другие существа, которых или
в том краю, или совсем на свете не было.
Обломов сиял, идучи домой. У него кипела кровь, глаза блистали. Ему казалось, что у него
горят даже волосы. Так он и вошел к себе
в комнату — и вдруг сиянье
исчезло и глаза
в неприятном изумлении остановились неподвижно на одном месте:
в его кресле сидел Тарантьев.
Последний, если хотел, стирал пыль, а если не хотел, так Анисья влетит, как вихрь, и отчасти фартуком, отчасти голой рукой, почти носом, разом все сдует, смахнет, сдернет, уберет и
исчезнет; не то так сама хозяйка, когда Обломов выйдет
в сад, заглянет к нему
в комнату, найдет беспорядок, покачает головой и, ворча что-то про себя, взобьет подушки
горой, тут же посмотрит наволочки, опять шепнет себе, что надо переменить, и сдернет их, оботрет окна, заглянет за спинку дивана и уйдет.
Вся Малиновка, слобода и дом Райских, и город были поражены ужасом.
В народе, как всегда
в таких случаях, возникли слухи, что самоубийца, весь
в белом, блуждает по лесу, взбирается иногда на обрыв, смотрит на жилые места и
исчезает. От суеверного страха ту часть сада, которая шла с обрыва по
горе и отделялась плетнем от ельника и кустов шиповника, забросили.
Столовая
гора названа так потому, что похожа на стол, но она похожа и на сундук, и на фортепиано, и на стену — на что хотите, всего меньше на
гору. Бока ее кажутся гладкими, между тем
в подзорную трубу видны большие уступы, неровности и углубления; но они
исчезают в громадности глыбы. Эти три
горы, и между ними особенно Столовая, недаром приобрели свою репутацию.
Наконец совершилось наше восхождение на якутский, или тунгусский, Монблан. Мы выехали часов
в семь со станции и ехали незаметно
в гору буквально по океану камней. Редко-редко где на полверсты явится земляная тропинка и
исчезнет. Якутские лошади малорослы, но сильны, крепки, ступают мерно и уверенно. Мне переменили вчерашнюю лошадь, у которой сбились копыта, и дали другую, сильнее, с крупным шагом, остриженную a la мужик.
С полчаса посидел я у огня. Беспокойство мое
исчезло. Я пошел
в палатку, завернулся
в одеяло, уснул, а утром проснулся лишь тогда, когда все уже собирались
в дорогу. Солнце только что поднялось из-за горизонта и посылало лучи свои к вершинам
гор.
Ночью, перед рассветом, меня разбудил караульный и доложил, что на небе видна «звезда с хвостом». Спать мне не хотелось, и потому я охотно оделся и вышел из палатки. Чуть светало. Ночной туман
исчез, и только на вершине
горы Железняк держалось белое облачко. Прилив был
в полном разгаре. Вода
в море поднялась и затопила значительную часть берега. До восхода солнца было еще далеко, но звезды стали уже меркнуть. На востоке, низко над горизонтом, была видна комета. Она имела длинный хвост.
На следующий день мы пошли дальше.
В горах были видны превосходные кедровые леса, зато
в долине хвойные деревья постепенно
исчезали, а на смену им выступали широколиственные породы, любящие илистую почву и обилие влаги.
Тогда Чертопханов, весь пылая стыдом и гневом, чуть не плача, опустил поводья и погнал коня прямо вперед,
в гору, прочь, прочь от тех охотников, чтобы только не слышать, как они издеваются над ним, чтобы только
исчезнуть поскорее с их проклятых глаз!
Луна совершенно
исчезла. С неба сыпался мелкий снег. Огонь
горел ярко и освещал палатки, спящих людей и сложенные
в стороне дрова. Я разбудил Дерсу. Он испугался спросонья, посмотрел по сторонам, на небо и стал закуривать свою трубку.
В этом обществе была та свобода неустоявшихся отношений и не приведенных
в косный порядок обычаев, которой нет
в старой европейской жизни, и
в то же время
в нем сохранилась привитая нам воспитанием традиция западной вежливости, которая на Западе
исчезает; она с примесью славянского laisser-aller, [разболтанности (фр.).] а подчас и разгула, составляла особый русский характер московского общества, к его великому
горю, потому что оно смертельно хотело быть парижским, и это хотение, наверное, осталось.
У самой реки мы встретили знакомого нам француза-гувернера
в одной рубашке; он был перепуган и кричал: «Тонет! тонет!» Но прежде, нежели наш приятель успел снять рубашку или надеть панталоны, уральский казак сбежал с Воробьевых
гор, бросился
в воду,
исчез и через минуту явился с тщедушным человеком, у которого голова и руки болтались, как платье, вывешенное на ветер; он положил его на берег, говоря: «Еще отходится, стоит покачать».
Ровно
в девять часов
в той же гостиной подают завтрак. Нынче завтрак обязателен и представляет подобие обеда, а во время оно завтракать давали почти исключительно при гостях, причем ограничивались тем, что ставили на стол поднос, уставленный закусками и эфемерной едой, вроде сочней, печенки и т. п. Матушка усердно потчует деда и ревниво смотрит, чтоб дети не помногу брали.
В то время она накладывает на тарелку целую
гору всякой всячины и
исчезает с нею из комнаты.
В подлинном творческом художественном акте Леонардо
сгорает всякий демонизм и
исчезает всякое зло.
После ее приезда
в Москву вот что произошло со мной: я лежал
в своей комнате, на кровати,
в состоянии полусна; я ясно видел комнату,
в углу против меня была икона и
горела лампадка, я очень сосредоточенно смотрел
в этот угол и вдруг под образом увидел вырисовавшееся лицо Минцловой, выражение лица ее было ужасное, как бы одержимое темной силой; я очень сосредоточенно смотрел на нее и духовным усилием заставил это видение
исчезнуть, страшное лицо растаяло.
После полудня погода испортилась. Небо стало быстро заволакиваться тучами, солнечный свет сделался рассеянным, тени на земле
исчезли, и все живое попряталось и притаилось. Где-то на юго-востоке росла буря. Предвестники ее неслышными, зловещими волнами спускались на землю, обволакивая отдаленные
горы, деревья
в лесу и утесы на берегу моря.
Мать остановилась у порога и, прикрыв глаза ладонью, осмотрелась. Изба была тесная, маленькая, но чистая, — это сразу бросалось
в глаза. Из-за печки выглянула молодая женщина, молча поклонилась и
исчезла.
В переднем углу на столе
горела лампа.
Все видели только, что с той стороны, с
гор и оврагов, окружавших часовню, спускались
в город по утрам самые невероятные и подозрительные фигуры, которые
в сумерки
исчезали в том же направлении.
Ни одного дня, который не отравлялся бы думою о куске, ни одной радости. Куда ни оглянется батюшка, всё ему или чуждо, или на все голоса кричит: нужда! нужда! нужда! Сын ли окончил курс — и это не радует: он совсем
исчезнет для него, а может быть, и забудет о старике отце. Дочь ли выдаст замуж — и она уйдет
в люди, и ее он не увидит. Всякая минута, приближающая его к старости, приносит ему
горе.
Дорожка эта скоро превратилась
в тропинку и наконец совсем
исчезла, пересеченная канавой. Санин посоветовал вернуться, но Марья Николаевна сказала: «Нет! я хочу
в горы! Поедем прямо, как летают птицы», — и заставила свою лошадь перескочить канаву. Санин тоже перескочил. За канавой начинался луг, сперва сухой, потом влажный, потом уже совсем болотистый: вода просачивалась везде, стояла лужицами. Марья Николаевна пускала лошадь нарочно по этим лужицам, хохотала и твердила: «Давайте школьничать!»
В конце года соиздателем явился владелец типографии, где печатался «Курьер», а окончательно прогоревший князь
исчез навсегда с московского горизонта, к великому
горю своих кредиторов,
в числе которых был и типограф.
«Жизнь кончилась, и начинается житие», — сказал Туберозов
в последнюю минуту пред отъездом своим к ответу. Непосредственно затем уносившая его борзая тройка взвилась на
гору и
исчезла из виду.
Вспомнилась широкая, серо-синяя полоса реки, тянется она глубоко
в даль и
исчезает промеж
гор и лугов, словно уходя
в недра земли, а пароход представился мне маленьким.
Так
исчез в жизни Владимира этот светлый и добрый образ воспитателя. «Где-то наш monsieur Joseph?» [господин Жозеф (фр.).] — часто говаривали мать или сын, и они оба задумывались, и
в воображении у них носилась кроткая, спокойная и несколько монашеская фигура,
в своем длинном дорожном сюртуке, пропадающая за гордыми и независимыми норвежскими
горами.
Со всем тем лицо ее выражало более суеты и озабоченности, чем когда-нибудь; она перебегала от крылечка
в клетушку, от клетушки к задним воротам, от задних ворот снова к крылечку, и во все время этих путешествий присутствовавшие могли только видеть одни ноги тетушки Анны: верхняя же часть ее туловища
исчезала совершенно за горшками, лагунчиками, скрывалась за решетом, корчагою или корытом, которые каждый раз подымались
горою на груди ее, придерживаемые
в обхват руками.
Шествие обогнуло избу и медленно стало подниматься
в гору. Вскоре все
исчезло; один только гроб долго еще виднелся под темною линиею высокого берегового хребта и, мерно покачиваясь на плечах родственников, как словно посылал прощальные поклоны Оке и площадке…
Очутившись
в нескольких шагах от отца, он не выдержал и опять-таки обернулся назад; но на этот раз глаза молодого парня не встретили уже знакомых мест: все
исчезло за
горою, темный хребет которой упирался
в тусклое, серое без просвета небо…
Он не остановился, даже не оглянулся и, повернув
в проулок,
исчез. Илья медленно прошёл за прилавок, чувствуя, что от слов товарища его лицо так
горит, как будто он
в жарко растопленную печь посмотрел.
От крика они разлетятся
в стороны и
исчезнут, а потом, собравшись вместе, с горящими восторгом и удалью глазами, они со смехом будут рассказывать друг другу о том, что чувствовали, услышав крик и погоню за ними, и что случилось с ними, когда они бежали по саду так быстро, точно земля
горела под ногами.
Но вдруг из толпы, которая стояла под
горою, раздался громкой крик. «Солдаты, солдаты! Французские солдаты!..» — закричало несколько голосов. Весь народ взволновался; передние кинулись назад; задние побежали вперед, и
в одну минуту улица, идущая
в гору, покрылась народом. Молодой человек, пользуясь этим минутным смятением, бросился
в толпу и
исчез из глаз купца.
Позади на море сверкнула молния и на мгновение осветила крыши домов и
горы. Около бульвара приятели разошлись. Когда доктор
исчез в потемках и уже стихали его шаги, фон Корен крикнул ему...
Обыкновенно, когда я остаюсь сам с собою или бываю
в обществе людей, которых люблю, я никогда не думаю о своих заслугах, а если начинаю думать, то они представляются мне такими ничтожными, как будто я стал ученым только вчера;
в присутствии же таких людей, как Гнеккер, мои заслуги кажутся мне высочайшей
горой, вершина которой
исчезает в облаках, а у подножия шевелятся едва заметные для глаза Гнеккеры.
На самом краю сего оврага снова начинается едва приметная дорожка, будто выходящая из земли; она ведет между кустов вдоль по берегу рытвины и наконец, сделав еще несколько извилин,
исчезает в глубокой яме, как уж
в своей норе; но тут открывается маленькая поляна, уставленная несколькими высокими дубами; посередине
в возвышаются три кургана, образующие правильный треугольник; покрытые дерном и сухими листьями они похожи с первого взгляда на могилы каких-нибудь древних татарских князей или наездников, но, взойдя
в середину между них, мнение наблюдателя переменяется при виде отверстий, ведущих под каждый курган, который служит как бы сводом для темной подземной галлереи; отверстия так малы, что едва на коленах может вползти человек, ко когда сделаешь так несколько шагов, то пещера начинает расширяться всё более и более, и наконец три человека могут идти рядом без труда, не задевая почти локтем до стены; все три хода ведут, по-видимому,
в разные стороны, сначала довольно круто спускаясь вниз, потом по горизонтальной линии, но галлерея, обращенная к оврагу, имеет особенное устройство: несколько сажен она идет отлогим скатом, потом вдруг поворачивает направо, и
горе любопытному, который неосторожно пустится по этому новому направлению; она оканчивается обрывом или, лучше сказать, поворачивает вертикально вниз: должно надеяться на твердость ног своих, чтоб спрыгнуть туда; как ни говори, две сажени не шутка; но тут оканчиваются все искусственные препятствия; она идет назад, параллельно верхней своей части, и
в одной с нею вертикальной плоскости, потом склоняется налево и впадает
в широкую круглую залу, куда также примыкают две другие; эта зала устлана камнями, имеет
в стенах своих четыре впадины
в виде нишей (niches); посередине один четвероугольный столб поддерживает глиняный свод ее, довольно искусно образованный; возле столба заметна яма, быть может, служившая некогда вместо печи несчастным изгнанникам, которых судьба заставляла скрываться
в сих подземных переходах; среди глубокого безмолвия этой залы слышно иногда журчание воды: то светлый, холодный, но маленький ключ, который, выходя из отверстия, сделанного, вероятно, с намерением,
в стене, пробирается вдоль по ней и наконец, скрываясь
в другом отверстии, обложенном камнями,
исчезает; немолчный ропот беспокойных струй оживляет это мрачное жилище ночи...
Смотрел он также, как кустами,
Иль синей степью, по
горам,
Сайгаки, с быстрыми ногами,
По камням острым, по кремням,
Летят, стремнины презирая…
Иль как олень и лань младая,
Услыша пенье птиц
в кустах,
Со скал не шевелясь внимают —
И вдруг внезапно
исчезают,
Взвивая вверх песок и прах.
При впрыскивании одного шприца двухпроцентного раствора почти мгновенно наступает состояние спокойствия, тотчас переходящее
в восторг и блаженство. И это продолжается только одну, две минуты. И потом все
исчезает бесследно, как не было. Наступает боль, ужас, тьма. Весна гремит, черные птицы перелетают с обнаженных ветвей на ветви, а вдали лес щетиной ломаной и черной тянется к небу, и за ним
горит, охватив четверть неба, первый весенний закат.
Вниз по
горе тишина делалась еще заметнее; тут
исчезли уже почти все признаки ярмарки; кое-где разве попадался воз непроданного сена и его хозяин, недовольное лицо которого оживлялось всякий раз, как кто-нибудь проходил мимо, или встречалась ватага подгулявших мужиков и баб, которые, обнявшись крепко-накрепко, брели, покачиваясь из стороны
в сторону и горланя несвязную песню.
Как картина современных нравов, комедия «
Горе от ума» была отчасти анахронизмом и тогда, когда
в тридцатых годах появилась на московской сцене. Уже Щепкин, Мочалов, Львова-Синецкая, Ленский, Орлов и Сабуров играли не с натуры, а по свежему преданию. И тогда стали
исчезать резкие штрихи. Сам Чацкий гремит против «века минувшего», когда писалась комедия, а она писалась между 1815 и 1820 годами.
— Бежит кто-то сюда! — тихо шепчет Иван. Смотрю под
гору — вверх по ней тени густо ползут, небо облачно, месяц на ущербе то появится, то
исчезнет в облаках, вся земля вокруг движется, и от этого бесшумного движения ещё более тошно и боязно мне. Слежу, как льются по земле потоки теней, покрывая заросли и душу мою чёрными покровами. Мелькает
в кустах чья-то голова, прыгая между ветвей, как мяч.
Бабушка и Нина Ивановна пошли
в церковь заказывать панихиду, а Надя долго еще ходила по комнатам и думала. Она ясно сознавала, что жизнь ее перевернута, как хотел того Саша, что она здесь одинокая, чужая, ненужная и что все ей тут ненужно, все прежнее оторвано от нее и
исчезло, точно
сгорело, и пепел разнесся по ветру. Она вошла
в Сашину комнату, постояла тут.
Накрапывал дождь. Густая, душная тьма покрывала фигуры людей, валявшиеся на земле, скомканные сном или опьянением. Полоса света, исходившая из ночлежки, побледнев, задрожала и вдруг
исчезла. Очевидно, лампу задул ветер или
в ней догорел керосин. Падая на железную крышу ночлежки, капли дождя стучали робко и нерешительно. С
горы из города неслись унылые, редкие удары
в колокол — сторожили церковь.
Страх,
в котором держала скотница свою питомицу, часто даже
исчезал в ребенке от избытка
горя. Так случалось почти всякий раз, когда Домна, смягчившись после взрыва необузданной ярости, начинала ласкать и нежить собственных детей своих. Громко раздавались тогда за печуркою рыдания и всхлипывания одинокой, заброшенной девочки…
Минуты, часы безмолвною чередой пробегали над моею головой, и я спохватился, как незаметно подкрался тот роковой час, когда тоска так властно овладевает сердцем, когда «чужая сторона» враждебно веет на него всем своим мраком и холодом, когда перед встревоженным воображением грозно встают неизмеримою, неодолимою далью все эти
горы, леса, бесконечные степи, которые залегли между тобой и всем дорогим, далеким, потерянным, что так неотступно манит к себе и что
в этот час как будто совсем
исчезает из виду, рея
в сумрачной дали слабым угасающим огоньком умирающей надежды…
Лебедкина (бросая бумагу
в печь). Посмотрите, как весело
горит: как быстро
исчезают строчки! Вот даже и пепел улетел
в трубу, не осталось и следа моего долга.
— Ну, ин, видно, так, — равнодушно подтверждали ямщики. Некоторое время они следили за поворачивавшимися огнями парохода, как бы обсуждая, что принесет им с собою эта редкая еще на Лене новинка: облегчение суровой доли и освобождение или окончательную гибель… Оба огня на кожухах
исчезли, и только три звездочки на мачтах двигались еще некоторое время
в черной тени высоких береговых
гор… Потом и они угасли… Над Леной лежала непроницаемая ночь, молчаливая и таинственная…
Изредка на мрачном фоне
гор вспыхивали
в различных местах яркие огни и тотчас же
исчезали.
В углублении от
горы к
горе проплыла легкая тучка, вся
в огне, и
исчезла за соседней вершиной.
И их еще не замерло дрожанье,
Как изменился вдруг покоя вид:
Исчезли ночь и лунное сиянье,
Зажглися люстры; блеском весь облит,
Казалось, вновь, для бала иль собранья,
Старинный зал сверкает и
горит,
И было
в нем — я видеть мог свободно —
Всe так свежо и вместе старомодно.