Неточные совпадения
Купцы. Так уж сделайте такую милость,
ваше сиятельство. Если уже вы, то есть, не поможете в
нашей просьбе, то уж не знаем, как
и быть: просто хоть в петлю полезай.
Все
ваше, все господское —
Домишки
наши ветхие,
И животишки хворые,
И сами —
ваши мы!
В могилках
наши прадеды,
На печках деды старые
И в зыбках дети малые —
Все
ваше, все господское!
Бурмистр потупил голову,
— Как приказать изволите!
Два-три денька хорошие,
И сено
вашей милости
Все уберем, Бог даст!
Не правда ли, ребятушки?.. —
(Бурмистр воротит к барщине
Широкое лицо.)
За барщину ответила
Проворная Орефьевна,
Бурмистрова кума:
— Вестимо так, Клим Яковлич.
Покуда вёдро держится,
Убрать бы сено барское,
А
наше — подождет!
Сказать ли всю истину: по секрету, он даже заготовил на имя известного
нашего географа, К.
И. Арсеньева, довольно странную резолюцию:"Предоставляется
вашему благородию, — писал он, — на будущее время известную вам Византию во всех учебниках географии числить тако...
Беспрестанно во время обеда, обращаясь к Неведовскому, говорили: «
наш губернский предводитель»
и «
ваше превосходительство».
—
Ваш брат здесь, — сказал он, вставая. — Извините меня, я не узнал вас, да
и наше знакомство было так коротко, — сказал Вронский, кланяясь, — что вы, верно, не помните меня.
Ваше и наше общее недовольство хозяйством доказывает, что виноваты мы или рабочие.
— Ах, эти мне сельские хозяева! — шутливо сказал Степан Аркадьич. — Этот
ваш тон презрения к
нашему брату городским!… А как дело сделать, так мы лучше всегда сделаем. Поверь, что я всё расчел, — сказал он, —
и лес очень выгодно продан, так что я боюсь, как бы тот не отказался даже. Ведь это не обидной лес, — сказал Степан Аркадьич, желая словом обидной совсем убедить Левина в несправедливости его сомнений, — а дровяной больше.
И станет не больше тридцати сажен на десятину, а он дал мне по двести рублей.
Половину следующего дня она была тиха, молчалива
и послушна, как ни мучил ее
наш лекарь припарками
и микстурой. «Помилуйте, — говорил я ему, — ведь вы сами сказали, что она умрет непременно, так зачем тут все
ваши препараты?» — «Все-таки лучше, Максим Максимыч, — отвечал он, — чтоб совесть была покойна». Хороша совесть!
— Однако ж довольно! — сказал он, вставая, — пари
наше кончилось,
и теперь
ваши замечания, мне кажется, неуместны… — Он взял шапку
и ушел. Это мне показалось странным —
и недаром!..
—
Ваше сиятельство! да кто ж из нас, как следует, хорош? Все чиновники
нашего города — люди, имеют достоинства
и многие очень знающие в деле, а от греха всяк близок.
— Я должен благодарить вас, генерал, за
ваше расположение. Вы приглашаете
и вызываете меня словом ты на самую тесную дружбу, обязывая
и меня также говорить вам ты. Но позвольте вам заметить, что я помню различие
наше в летах, совершенно препятствующее такому фамильярному между нами обращению.
Губернаторша произнесла несколько ласковым
и лукавым голосом с приятным потряхиванием головы: «А, Павел Иванович, так вот как вы!..» В точности не могу передать слов губернаторши, но было сказано что-то исполненное большой любезности, в том духе, в котором изъясняются дамы
и кавалеры в повестях
наших светских писателей, охотников описывать гостиные
и похвалиться знанием высшего тона, в духе того, что «неужели овладели так
вашим сердцем, что в нем нет более ни места, ни самого тесного уголка для безжалостно позабытых вами».
Поверьте: моего стыда
Вы не узнали б никогда,
Когда б надежду я имела
Хоть редко, хоть в неделю раз
В деревне
нашей видеть вас,
Чтоб только слышать
ваши речи,
Вам слово молвить,
и потом
Всё думать, думать об одном
И день
и ночь до новой встречи.
Вот это дворник
нашего дома; дворник очень хорошо меня знает; вот он кланяется; он видит, что я иду с дамой,
и уж, конечно, успел заметить
ваше лицо, а это вам пригодится, если вы очень боитесь
и меня подозреваете.
— Просьба
ваша, чтобы брата не было при
нашем свидании, не исполнена единственно по моему настоянию, — сказала Дуня. — Вы писали, что были братом оскорблены; я думаю, что это надо немедленно разъяснить
и вы должны помириться.
И если Родя вас действительно оскорбил, то он должен
и будет просить у вас извинения.
— Надеюсь, что начатое теперь знакомство
наше, — обратился он к Раскольникову, — после
вашего выздоровления
и ввиду известных вам обстоятельств укрепится еще более… Особенно желаю вам здоровья…
У нас тоже,
ваше степенство,
и проезжие бывают, ходят туда
наши виды смотреть, все-таки украшение — для глаз оно приятней.
— В комендантском, — отвечал казак. — После обеда батюшка
наш отправился в баню, а теперь отдыхает. Ну,
ваше благородие, по всему видно, что персона знатная: за обедом скушать изволил двух жареных поросят, а парится так жарко, что
и Тарас Курочкин не вытерпел, отдал веник Фомке Бикбаеву да насилу холодной водой откачался. Нечего сказать: все приемы такие важные… А в бане, слышно, показывал царские свои знаки на грудях: на одной двуглавый орел величиною с пятак, а на другой персона его.
Дама выслушала ее со вниманием. «Где вы остановились?» — спросила она потом;
и услыша, что у Анны Власьевны, примолвила с улыбкою: «А! знаю. Прощайте, не говорите никому о
нашей встрече. Я надеюсь, что вы недолго будете ждать ответа на
ваше письмо».
Ваш век бранил я беспощадно,
Предоставляю вам во власть:
Откиньте часть,
Хоть
нашим временам в придачу;
Уж так
и быть, я не поплачу.
— Осталось неизвестно, кто убил госпожу Зотову? Плохо работает
ваша полиция.
Наш Скотланд-ярд узнал бы, о да! Замечательная была русская женщина, — одобрил он. — Несколько… как это говорится? — обре-ме-не-на знаниями, которые не имеют практического значения, но все-таки обладала сильным практическим умом. Это я замечаю у многих: русские как будто стыдятся практики
и прячут ее, орнаментируют религией, философией, этикой…
— Не могу согласиться с
вашим отношением к молодым поэтам, — куда они зовут? Подсматривать, как женщины купаются. Тогда как
наши лучшие писатели
и поэты…
А уж ежели мы,
ваше благородие, от дела
нашего откачнулись в сторону
и время у вас до завтра много…
— Передайте, пожалуйста, супруге мою сердечную благодарность за ласку. А уж вам я
и не знаю, что сказать за
вашу… благосклонность. Странное дело, ей-богу! — негромко, но с упреком воскликнул он. — К
нашему брату относятся, как, примерно, к собакам, а ведь мы тоже, знаете… вроде докторов!
— Например —
наша вера рукотворенного не принимат. Спасов образ, который нерукотворенный, — принимам, а прочее — не можем. Спасов-то образ — из чего? Он — из пота, из крови Христовой. Когда Исус Христос на Волхову гору крест нес, тут ему неверный Фома-апостол рушничком личико
и обтер, — удостоверить себя хотел: Христос ли? Личико на полотне
и осталось — он! А вся прочая икона, это — фальшь, вроде бы как фотография
ваша…
— Правильно привезли, по депеше, — успокоил его красавец. — Господин Ногайцев депешу дал, чтобы послать экипаж за вами
и вообще оказать вам помощь. Места
наши довольно глухие. Лошадей хороших на войну забрали. Зовут меня Анисим Ефимов Фроленков — для удобства
вашего.
—
Наш фабричный котел еще мало вместителен,
и долго придется ждать, когда он, переварив русского мужика в пролетария, сделает его восприимчивым к вопросам государственной важности… Вполне естественно, что
ваше поколение, богатое волею к жизни, склоняется к методам активного воздействия на реакцию…
— Впрочем, этот термин, кажется, вышел из употребления. Я считаю, что прав Плеханов: социаль-демократы могут удобно ехать в одном вагоне с либералами. Европейский капитализм достаточно здоров
и лет сотню проживет благополучно.
Нашему, русскому недорослю надобно учиться жить
и работать у варягов. Велика
и обильна земля
наша, но — засорена нищим мужиком, бессильным потребителем,
и если мы не перестроимся — нам грозит участь Китая. А
ваш Ленин для ускорения этой участи желает организовать пугачевщину.
—
И среди бесчисленного скопления звезд, вкрапленных в непобедимую тьму, затеряна ничтожная земля
наша, обитель печалей
и страданий; нуте-ко, представьте ее
и ужас одиночества
вашего на ней, ужас
вашего ничтожества в черной пустоте, среди яростно пылающих солнц, обреченных на угасание.
«Милостивый государь, — начал Обломов, —
ваше благородие, отец
наш и кормилец, Илья Ильич…»
— Начал было в гимназии, да из шестого класса взял меня отец
и определил в правление. Что
наша наука! Читать, писать, грамматике, арифметике, а дальше
и не пошел-с. Кое-как приспособился к делу, да
и перебиваюсь помаленьку.
Ваше дело другое-с: вы проходили настоящие науки.
Мы взроем вам землю, украсим ее, спустимся в ее бездны, переплывем моря, пересчитаем звезды, — а вы, рождая нас, берегите, как провидение,
наше детство
и юность, воспитывайте нас честными, учите труду, человечности, добру
и той любви, какую Творец вложил в
ваши сердца, —
и мы твердо вынесем битвы жизни
и пойдем за вами вслед туда, где все совершенно, где — вечная красота!
— Вы заметили, — сказал Райский, — что
наши художники перестали пить,
и справедливо видите в этом прогресс, то есть воспитание. Артисты
вашего сорта — еще не улучшились… всё те же, как я вижу…
Да, Аркадий Макарович, вы — член случайного семейства, в противоположность еще недавним родовым
нашим типам, имевшим столь различные от
ваших детство
и отрочество.
— «Да как ты сделаешь?» — «Это уж, если не обидно
вашей светлости, —
наш секрет-с», — говорит,
и, знаете, русским этаким языком.
Скажут, что этак много не наживешь; извините, тут-то
и ваша ошибка, ошибка всех этих
наших Кокоревых, Поляковых, Губониных.
И ежели вмале мне угодит, то достаточный капитал ему отпишу; а совсем ежели угодит, то
и всего состояния
нашего могу его, по смерти, преемником утвердить, равно как родного бы сына, с тем, однако, чтобы
ваша милость, окромя великих праздников, в дом не жаловали.
Фаддеев, бывший в числе
наших слуг, сказал, что
и их всех угостили,
и на этот раз хорошо. «Чего ж вам дали?» — спросил я. «Красной
и белой каши; да что,
ваше высокоблагородие, с души рвет». — «Отчего?» — «Да рыба — словно кисель, без соли, хлеба нет!»
Однажды
наши, приехав с берега, рассказывали, что на пристани к ним подошел старик
и чисто, по-русски, сказал: «Здравия желаю,
ваше благородие».
— Послушайте, Дмитрий Иванович, ведь это совершенное безумие! Разве возможно в
наше время уничтожение собственности земли? Я знаю, это
ваш давнишний dada. [конек.] Но позвольте мне сказать вам прямо… —
И Игнатий Никифорович побледнел,
и голос его задрожал: очевидно, этот вопрос близко трогал его. — Я бы советовал вам обдумать этот вопрос хорошенько, прежде чем приступить к практическому разрешению его.
«Узнав, что вы посещаете острог, интересуясь одной уголовной личностью, мне захотелось повидаться с вами. Просите свидания со мной. Вам дадут, а я передам вам много важного
и для
вашей протеже
и для
нашей группы. Благодарная вам Вера Богодуховская».
— Я теперь еду в деревню, а потом поеду в Петербург, — сказал он, наконец оправившись. — Буду хлопотать по
вашему, по
нашему делу,
и, Бог даст, отменят приговор.
— А мы тятеньку
вашего, покойничка, знавали даже очень хорошо, — говорил Лепешкин, обращаясь к Привалову. — Первеющий человек по
нашим местам был… Да-с. Ноньче таких
и людей, почитай, нет… Малодушный народ пошел ноньче. А мы
и о вас наслышаны были, Сергей Александрыч. Хоть
и в лесу живем, а когда в городе дрова рубят —
и к нам щепки летят.
— Хорошо, пусть будет по-вашему, доктор… Я не буду делать особенных приглашений
вашему философу, но готова держать пари, что он будет на
нашем бале… Слышите — непременно! Идет пари? Я вам вышью феску, а вы мне… позвольте, вы мне подарите ту статуэтку из терракоты, помните, — ребенка, который снимает с ноги чулок
и падает. Согласны?
— Нет, мы все-таки интересуемся
вашей мельницей, — отвечал доктор. —
И даже собирались сделать вам визит… Вот только нас задерживает
наш больной.
— Из любопытства, Александр Павлыч, из любопытства. Таким образом, дворянская опека всегда будет в
наших руках,
и она нам пригодится… Дальше. Теперь для вас самое главное неудобство заключается в том, что вас, опекунов, двое,
и из этого никогда ничего не выйдет. Стоит отыскаться Титу Привалову, который как совершеннолетний имеет право выбирать себе опекуна сам,
и тогда положение
ваше и Ляховского сильно пошатнется: вы потеряете все разом…
— Милости просим от всего сердца, — ответил игумен. — Господа! Позволю ли себе, — прибавил он вдруг, — просить вас от всей души, оставив случайные распри
ваши, сойтись в любви
и родственном согласии, с молитвой ко Господу, за смиренною трапезою
нашей…
— Сам понимаешь, значит, для чего. Другим одно, а нам, желторотым, другое, нам прежде всего надо предвечные вопросы разрешить, вот
наша забота. Вся молодая Россия только лишь о вековечных вопросах теперь
и толкует. Именно теперь, как старики все полезли вдруг практическими вопросами заниматься. Ты из-за чего все три месяца глядел на меня в ожидании? Чтобы допросить меня: «Како веруеши али вовсе не веруеши?» — вот ведь к чему сводились
ваши трехмесячные взгляды, Алексей Федорович, ведь так?