Неточные совпадения
Смотрю: в прохладной тени его свода, на
каменной скамье сидит женщина, в соломенной шляпке, окутанная черной шалью, опустив
голову на грудь; шляпка закрывала ее лицо.
Русь! вижу тебя, из моего чудного, прекрасного далека тебя вижу: бедно, разбросанно и неприютно в тебе; не развеселят, не испугают взоров дерзкие дива природы, венчанные дерзкими дивами искусства, города с многооконными высокими дворцами, вросшими в утесы, картинные дерева и плющи, вросшие в домы, в шуме и в вечной пыли водопадов; не опрокинется назад
голова посмотреть на громоздящиеся без конца над нею и в вышине
каменные глыбы; не блеснут сквозь наброшенные одна на другую темные арки, опутанные виноградными сучьями, плющами и несметными миллионами диких роз, не блеснут сквозь них вдали вечные линии сияющих гор, несущихся в серебряные ясные небеса.
Зимними вечерами приятно было шагать по хрупкому снегу, представляя, как дома, за чайным столом, отец и мать будут удивлены новыми мыслями сына. Уже фонарщик с лестницей на плече легко бегал от фонаря к фонарю, развешивая в синем воздухе желтые огни, приятно позванивали в зимней тишине ламповые стекла. Бежали лошади извозчиков, потряхивая шершавыми
головами. На скрещении улиц стоял
каменный полицейский, провожая седыми глазами маленького, но важного гимназиста, который не торопясь переходил с угла на угол.
Этой части города он не знал, шел наугад, снова повернул в какую-то улицу и наткнулся на группу рабочих, двое были удобно,
головами друг к другу, положены к стене, под окна дома, лицо одного — покрыто шапкой: другой, небритый, желтоусый, застывшими глазами смотрел в сизое небо, оно крошилось снегом; на
каменной ступени крыльца сидел пожилой человек в серебряных очках, толстая женщина, стоя на коленях, перевязывала ему ногу выше ступни, ступня была в крови, точно в красном носке, человек шевелил пальцами ноги, говоря негромко, неуверенно...
Солидные эти люди, дождавшись праздника, вырвались из тепла
каменных домов и едут, едут, благосклонно поглядывая на густые вереницы пешеходов, изредка и снисходительно кивая
головами, дотрагиваясь до шапки.
Там же, между городским
головой Радеевым, с золотой медалью на красной ленте, и протопопом с крестом на груди, неподвижно, точно
каменная, сидела мать.
Ездили на рослых лошадях необыкновенно большие всадники в шлемах и латах; однообразно круглые лица их казались
каменными; тела, от
головы до ног, напоминали о самоварах, а ноги были лишние для всадников.
Одну свечку погасили, другая освещала медную
голову рыжего плотника,
каменные лица слушающих его и маленькое, в серебряной бородке, лицо Осипа, оно выглядывало из-за самовара, освещенное огоньком свечи более ярко, чем остальные, Осип жевал хлеб, прихлебывая чай, шевелился, все другие сидели неподвижно. Самгин, посмотрев на него несколько секунд, закрыл глаза, но ему помешала дремать, разбудила негромкая четкая речь Осипа.
— Лапотное, соломенное государство ввязалось в драку с врагом, закованным в сталь, — а? Не глупо, а? За одно это правительство подлежит низвержению, хотя я вовсе не либерал. Ты, дурова
голова, сначала избы
каменные построй, железом их покрой, ну, тогда и воюй…
Его поражала линия ее затылка и шеи.
Голова ее казалась ему похожей на
головы римских женщин на классических барельефах, на камеях: с строгим, чистым профилем, с такими же
каменными волосами, немигающим взглядом и застывшим в чертах лица сдержанным смехом.
Представьте себе над
головой сплошную
каменную стену гор, которая заслоняет небо, солнце и которой не видать вершины.
В полуверсте от местечка, на
голой, далеко расчищенной кругом площадке, стояло белое небольшое здание, обнесенное
каменной стеной.
Когда-то на месте этой
каменной лестницы, на Болоте, против Кремля, стояла на шесте
голова Степана Разина, казненного здесь.
В «Кулаковку» даже днем опасно ходить — коридоры темные, как ночью. Помню, как-то я иду подземным коридором «Сухого оврага», чиркаю спичку и вижу — ужас! — из
каменной стены, из гладкой
каменной стены вылезает
голова живого человека. Я остановился, а
голова орет...
Я задел обо что-то
головой, поднял руку и нащупал мокрый, холодный, бородавчатый, покрытый слизью
каменный свод и нервно отдернул руку…
Старик шел не торопясь. Он читал вывески, пока не нашел то, что ему нужно. На большом
каменном доме он нашел громадную синюю вывеску, гласившую большими золотыми буквами: «Хлебная торговля Т.С.Луковникова». Это и было ему нужно. В лавке дремал благообразный старый приказчик. Подняв
голову, когда вошел странник, он машинально взял из деревянной чашки на прилавке копеечку и, подавая, сказал...
К весне дядья разделились; Яков остался в городе, Михаил уехал за реку, а дед купил себе большой интересный дом на Полевой улице, с кабаком в нижнем
каменном этаже, с маленькой уютной комнаткой на чердаке и садом, который опускался в овраг, густо ощетинившийся
голыми прутьями ивняка.
Здесь у подножия валялось много угловатых обломков различной величины — от метра в кубе до размеров человеческой
головы, с острыми краями и заросших грубой осокой и
каменной полынью.
Помутилися ее очи ясные, подкосилися ноги резвые, пала она на колени, обняла руками белыми
голову своего господина доброго,
голову безобразную и противную, и завопила источным голосом: «Ты встань, пробудись, мой сердечный друг, я люблю тебя как жениха желанного…» И только таковы словеса она вымолвила, как заблестели молоньи со всех сторон, затряслась земля от грома великого, ударила громова стрела
каменная в пригорок муравчатый, и упала без памяти молода дочь купецкая, красавица писаная.
Это был
каменный флигель, в котором на одной половине жил писарь и производились дела приказские, а другая была предназначена для приезда чиновников. Вихров прошел в последнее отделение. Вскоре к нему явился и
голова, мужик лет тридцати пяти, красавец из себя, но довольно уже полный, в тонкого сукна кафтане, обшитом золотым позументом.
На дворе, впрочем, невдолге показался Симонов; на лице у него написан был смех, и за ним шел какой-то болезненной походкой Ванька, с всклоченной
головой и с заплаканной рожею. Симонов прошел опять к барчикам; а Ванька отправился в свою темную конуру в
каменном коридоре и лег там.
Монах кивнул ему в знак согласия
головою и быстрыми шагами пошел к монастырю, — и когда путники наши вошли в монастырскую ограду, он уже ожидал их на
каменном крыльце храма.
Калитка в заборе и пустырь — памятник Великой Двухсотлетней Войны: из земли —
голые каменные ребра, желтые оскаленные челюсти стен, древняя печь с вертикалью трубы — навеки окаменевший корабль среди
каменных желтых и красных кирпичных всплесков.
Утро. Сквозь потолок — небо по-всегдашнему крепкое, круглое, краснощекое. Я думаю — меня меньше удивило бы, если бы я увидел над
головой какое-нибудь необычайное четырехугольное солнце, людей в разноцветных одеждах из звериной шерсти,
каменные, непрозрачные стены. Так что же, стало быть, мир — наш мир — еще существует? Или это только инерция, генератор уже выключен, а шестерни еще громыхают и вертятся — два оборота, три оборота — на четвертом замрут…
Тут только я понял: алкоголь. Молнией мелькнуло вчерашнее:
каменная рука Благодетеля, нестерпимое лезвие луча, но там: на Кубе — это вот, с закинутой
головой, распростертое тело. Я вздрогнул.
Голова несчастного, свесившись, болталась из стороны в сторону, ноги бессильно тащились и стучали по
каменным ступенькам, на лице виднелось выражение страдания, по щекам текли слезы.
Он не поднял даже
головы, когда мы вошли в подземелье, и если бы не легкие движения руки, то эту серую фигуру можно было бы принять за фантастическое
каменное изваяние.
Мне завязали глаза; Маруся звенела слабыми переливами своего жалкого смеха и шлепала по
каменному полу непроворными ножонками, а я делал вид, что не могу поймать ее, как вдруг наткнулся на чью-то мокрую фигуру и в ту же минуту почувствовал, что кто-то схватил меня за ногу. Сильная рука приподняла меня с полу, и я повис в воздухе вниз
головой. Повязка с глаз моих спала.
Через несколько часов лес начал редеть. Меж деревьями забелела
каменная ограда, и на расчищенной поляне показался монастырь. Он не стоял, подобно иным обителям, на возвышенном месте. Из узких решетчатых окон не видно было обширных монастырских угодий, и взор везде упирался лишь в
голые стволы и мрачную зелень сосен, опоясывавших тесным кругом ограду. Окрестность была глуха и печальна; монастырь, казалось, принадлежал к числу бедных.
Мне нравилось бывать в церквах; стоя где-нибудь в углу, где просторнее и темней, я любил смотреть издали на иконостас — он точно плавится в огнях свеч, стекая густо-золотыми ручьями на серый
каменный пол амвона; тихонько шевелятся темные фигуры икон; весело трепещет золотое кружево царских врат, огни свеч повисли в синеватом воздухе, точно золотые пчелы, а
головы женщин и девушек похожи на цветы.
Наталья, точно
каменная, стоя у печи, заслонив чело широкой спиной, неестественно громко сморкалась, каждый раз заставляя хозяина вздрагивать. По стенам кухни и по лицам людей расползались какие-то зелёные узоры, точно всё обрастало плесенью,
голова Саввы — как морда сома, а пёстрая рожа Максима — железный, покрытый ржавчиной заступ. В углу, положив длинные руки на плечи Шакира, качался Тиунов, говоря...
По двору тихо бродил Шакир, вполголоса рассказывая новому дворнику Фоке, где что лежит, что надо делать. Фока был мужик высокий, сутулый, с
каменным лицом, в густой раме бороды, выгоревшей досера. Он смотрел на всё равнодушно, неподвижным взглядом тёмных глаз и молча кивал в ответ татарину лысоватой острой
головой.
Часа через три он возвратился с сильной головной болью, приметно расстроенный и утомленный, спросил мятной воды и примочил
голову одеколоном; одеколон и мятная вода привели немного в порядок его мысли, и он один, лежа на диване, то морщился, то чуть не хохотал, — у него в
голове шла репетиция всего виденного, от передней начальника губернии, где он очень приятно провел несколько минут с жандармом, двумя купцами первой гильдии и двумя лакеями, которые здоровались и прощались со всеми входящими и выходящими весьма оригинальными приветствиями, говоря: «С прошедшим праздничком», причем они, как гордые британцы, протягивали руку, ту руку, которая имела счастие ежедневно подсаживать генерала в карету, — до гостиной губернского предводителя, в которой почтенный представитель блестящего NN-ского дворянства уверял, что нельзя нигде так научиться гражданской форме, как в военной службе, что она дает человеку главное; конечно, имея главное, остальное приобрести ничего не значит; потом он признался Бельтову, что он истинный патриот, строит у себя в деревне
каменную церковь и терпеть не может эдаких дворян, которые, вместо того чтоб служить в кавалерии и заниматься устройством имения, играют в карты, держат француженок и ездят в Париж, — все это вместе должно было представить нечто вроде колкости Бельтову.
— Эх вы, ловите! — крикнул он во всю грудь и, наклонив
голову вперёд, бросился ещё быстрее… Холодная, серая
каменная стена встала пред ним. Удар, похожий на всплеск речной волны, раздался во тьме ночи, он прозвучал тупо, коротко и замер…
В субботу Илья стоял со стариком на церковной паперти, рядом с нищими, между двух дверей. Когда отворялась наружная дверь, Илью обдавало морозным воздухом с улицы, у него зябли ноги, и он тихонько топал ими по
каменному полу. Сквозь стёкла двери он видел, как огни свечей, сливаясь в красивые узоры трепетно живых точек золота, освещали металл риз, чёрные
головы людей, лики икон, красивую резьбу иконостаса.
Я увидал их возвращающихся в свои неприступные ледники с водопоя и пастбища по узкому карнизу
каменных скал. Впереди шел вожак, старый тур с огромными рогами, за ним поодиночке, друг за другом, неотрывно все стадо. Вожак иногда пугливо останавливался поднимал
голову, принюхивался и прислушивался и снова двигался вперед. Стадо шло высоко надо мной и неминуемо должно было выйти на нашу засаду, так как это единственная тропа, исключительно турья, снизу на ледник, где они должны быть при первых лучах солнца.
Мы миновали лампу. Вдали передо мной опять такой же точкой заалелся огонек. Это была другая лампа. Начали слышаться впереди нас глухие удары, которые вдруг сменились страшным, раздавшимся над
головой грохотом, будто
каменный свод готов был рухнуть: это над нами по мостовой проехала пролетка.
Остановился. Кругом меня был страшный подземный мрак, свойственный могилам. Мрак непроницаемый, полнейшее отсутствие солнечного света. Я повертывал
голову во все стороны, но глаз мой ничего не различал. Я задел обо что-то
головой, поднял руку и нащупал мокрый, холодный, бородавчатый, покрытый слизью
каменный свод — и нервно отдернул руку… Даже страшно стало.
Не заботясь нимало о своей безопасности, Рославлев шел подле самых стен домов — вдруг один
каменный отломок, оторванный ядром, ударил его в
голову; кровь брызнула из нее ручьем, он зашатался и упал без памяти на мостовую.
Что-то совсем страшное, далеко уходящее за пределы обычного, встало перед Колесниковым, и даже его мистически-темная душа содрогнулась; и чем-то от древних веков, от
каменного идола повеяло на него от неподвижной фигуры Саши, склонившего
голову на руки и так смотревшего в лесную глубину, будто весь его, все его темные силы звал он на послугу. Зашептал Андрей Иваныч, и не был прост и спокоен его обычно ровный голос...
И снова она уцепилась за полу Вадима; он обернулся и с досады так сильно толкнул ее в грудь, что она упала навзничь на
каменное крыльцо;
голова ее стукнула как что-то пустое, и ноги протянулись; она ни слова не сказала больше, по крайней мере Вадим не слыхал, потому что он поспешно взошел в церковь, где толпа слушала с благоговением всенощную.
Петр казнил их и главных их сообщников над гробом Ивана Михайловича Милославского, вырытого из земли; поставил на Красной площади
каменный столб с железными спицами, на которых воткнуты были
головы казненных, тогда как вокруг разложены были трупы их в продолжение нескольких месяцев; разослал в заточение по дальним городам родственников их, и через две недели все-таки отправился за границу.
Вот шагает во главе своих учениц Вера Попова с
каменным лицом; снежинки искрятся на её седых волосах; белые, в инее, ресницы её дрогнули, когда она кивнула пышноволосой, ничем не покрытой
головой. Артамонов пожалел её...
Мгновенно мне пришло в
голову, что явится кто-то грозный, черный и огромный, ворвется в избу, скажет
каменным голосом: «Ага.
— Я думаю об вас, — сказала она мне после минутного молчания, — вы так добры, что я была бы
каменная, если б не чувствовала этого… Знаете ли, что мне пришло теперь в
голову? Я вас обоих сравнивала. Зачем он — не вы? Зачем он не такой, как вы? Он хуже вас, хоть я и люблю его больше вас.
Гавриле стало жутко. Ему хотелось, чтобы хозяин воротился скорее. Шум в трактире сливался в одну ноту, и казалось, что это рычит какое-то огромное животное, оно, обладая сотней разнообразных голосов, раздраженно, слепо рвется вон из этой
каменной ямы и не находит выхода на волю… Гаврила чувствовал, как в его тело всасывается что-то опьяняющее и тягостное, от чего у него кружилась
голова и туманились глаза, любопытно и со страхом бегавшие по трактиру…
«
Каменной стеной обведу сад, — думал он, нетерпеливо переступая с ноги на ногу, — а Христина разведёт птицу,
голов триста, бить будем её к рождеству…»
Каменное лицо смотрителя осталось неподвижно, но полицмейстер захохотал, закинув назад свою
голову в папахе.
Все это было дико, мрачно, нелепо, но ведь положение мое тоже было и дико, и мрачно… Я посмотрел на крепко запертую дверь, на железную печку, на стены
каменного мешка… Здесь можно погибнуть безвестно и навсегда… Потом пришло в
голову, что если закрыть эту печку с угаром…
Швейцар Арсений молча, с
каменным видом, сопя, напирал грудью на поручика. А из номера девятого какой-то мужественный обладатель великолепной раздвоенной черной бороды, высунувшись из дверей до половины в нижнем белье и почему-то с круглой шляпой на
голове, советовал решительным тоном...