Неточные совпадения
«Да и не надо. Нынешние ведь много тысяч берут, а мы сотни. Мне двести за мысль и за руководство да триста исполнительному герою, в соразмере, что он может за исполнение три месяца в тюрьме сидеть, и конец дело венчает. Кто хочет — пусть нам верит, потому что я всегда берусь за дела только за невозможные; а кто
веры не имеет, с тем делать нечего», — но что до меня
касается, — прибавляет старушка, — то, представь ты себе мое искушение...
— Послушайте,
Вера Васильевна, не оставляйте меня в потемках. Если вы нашли нужным доверить мне тайну… — он на этом слове с страшным усилием перемог себя, — которая
касалась вас одной, то объясните всю историю…
Но, несмотря на этот смех, таинственная фигура
Веры манила его все в глубину фантастической дали.
Вера шла будто от него в тумане покрывала; он стремился за ней,
касался покрывала, хотел открыть ее тайны и узнать, что за Изида перед ним.
Он
касался кистью зрачка на полотне, думал поймать правду — и ловил правду чувства, а там, в живом взгляде
Веры, сквозит еще что-то, какая-то спящая сила. Он клал другую краску, делал тень — и как ни бился, — но у него выходили ее глаза и не выходило ее взгляда.
Третье дело, о котором хотела говорить
Вера Ефремовна,
касалось Масловой. Она знала, как всё зналось в остроге, историю Масловой и отношения к ней Нехлюдова и советовала хлопотать о переводе ее к политическим или, по крайней мере, в сиделки в больницу, где теперь особенно много больных и нужны работницы. Нехлюдов поблагодарил ее за совет и сказал, что постарается воспользоваться им.
— Нет, ты не все читаешь. А это что? — говорит гостья, и опять сквозь нераскрывающийся полог является дивная рука, опять
касается страницы, и опять выступают на странице новые слова, и опять против воли читает
Вера Павловна новые слова: «Зачем мой миленький не провожает нас чаще?»
И пальцы
Веры Павловны забывают шить, и шитье опустилось из опустившихся рук, и
Вера Павловна немного побледнела, вспыхнула, побледнела больше, огонь
коснулся ее запылавших щек, — миг, и они побелели, как снег, она с блуждающими глазами уже бежала в комнату мужа, бросилась на колени к нему, судорожно обняла его, положила голову к нему на плечо, чтобы поддержало оно ее голову, чтобы скрыло оно лицо ее, задыхающимся голосом проговорила: «Милый мой, я люблю его», и зарыдала.
— Нет, читай дальше. — Опять является рука,
касается страницы, опять выступают под рукою новые строки, опять против воли читает их
Вера Павловна.
Лопухов собирался завтра выйти в первый раз из дому,
Вера Павловна была от этого в особенно хорошем расположении духа, радовалась чуть ли не больше, да и наверное больше, чем сам бывший больной. Разговор
коснулся болезни, смеялись над нею, восхваляли шутливым тоном супружескую самоотверженность
Веры Павловны, чуть — чуть не расстроившей своего здоровья тревогою из — за того, чем не стоило тревожиться.
— Нет, читай дальше. — И опять является рука,
касается страницы, опять выступают новые строки, опять против воли читает
Вера Павловна новые строки...
Она перешагнула, но
коснувшись гроба! Она все поняла, но удар был неожидан и силен;
вера в меня поколебалась, идол был разрушен, фантастические мучения уступили факту. Разве случившееся не подтверждало праздность сердца? В противном случае разве оно не противустояло бы первому искушению — и какому? И где? В нескольких шагах от нее. И кто соперница? Кому она пожертвована? Женщине, вешавшейся каждому на шею…
Обвал захватил с собой несколько больше того, чего
коснулась данная волна: сомнение было вызвано вопросом о вечной казни только за иноверие… Теперь отпадала
вера в самую вечную казнь…
— Как странно, — сказала
Вера с задумчивой улыбкой. — Вот я держу в своих руках вещь, которой, может быть,
касались руки маркизы Помпадур или самой королевы Антуанетты… Но знаешь, Анна, это только тебе могла прийти в голову шальная мысль переделать молитвенник в дамский carnet [Записная книжка (франц.).]. Однако все-таки пойдем посмотрим, что там у нас делается.
Б. Что же
касается, в частности, до находящегося на скамье подсудимых больного пискаря, то хотя он и утверждает, что ничего не знал и не знает об этой истории, потому-де, что был болен и, по совету врачей, лежал в иле, но запирательству его едва ли можно дать
веру, ибо вековой опыт доказывает, что больные злоумышленники очень часто бывают вреднее, нежели самые здоровые.
— Ты не читай книг, — сказал однажды хозяин. — Книга — блуд, блудодейственного ума чадо. Она всего
касается, смущает, тревожит. Раньше были хорошие исторические книги, спокойных людей повести о прошлом, а теперь всякая книга хочет раздеть человека, который должен жить скрытно и плотью и духом, дабы защитить себя от диавола любопытства, лишающего
веры… Книга не вредна человеку только в старости.
— Тише, тише! — закричала ему
Вера Сергеевна, когда Долинский
коснулся руками полей Дорушкиной шляпы.
Сумасшествия у него не находили, но он действительно был нервно расстроен, уныл и все писал стихи во вкусе известного тогда мрачного поэта Эдуарда Губера. В разговорах он здраво отвечал на всякие вопросы, исключая вопроса о службе и о честности. Все, что
касалось этого какою бы то ни было стороной, моментально выводило его из спокойного состояния и доводило до исступления, в котором он страстно выражал свою печаль об утрате
веры к людям и полную безнадежность возвратить ее через кого бы то ни было.
Как ни старалась церковность истребить эти остатки языческой обрядности, затмить в народной памяти все, что
касалось древней
веры, — все-таки много обломков ее доселе хранится в нашем простонародье.
В
вере Бог нисходит к человеку, установляется лестница между небом и землей [Имеется в виду «лестница Иакова», которую Иаков увидел во сне: «…лестница стоит на земле, а верх ее
касается неба; и вот, Ангелы Божий восходят и нисходят по ней.
(Ниже, в связи с учением о догмате, нам еще придется
коснуться вопроса о значении предания для
веры.)
— Благодари Бога, — молвила Марья Ивановна. — Это значит, дух тебя, еще не приведенной в истинную
веру,
коснулся своей благодатью… Будешь, будешь по времени Богом обладать!.. Велика будешь в Божьем дому — во пресветлом раю.
Сильно поразили Дуню сказанья Устюгова про Саваофа богатого богатину и про Ивана Тимофеича. Хоть и много говорила она про новую принятую ею
веру с Марьей Ивановной и с Луповицкими, но никто из них, даже ее подруги, Варенька с Катенькой, о том ни слова не говаривали. Много бывало у них бесед, но все говорилось об умерщвлении плоти, о радениях, о хождении в слове, о таинственной смерти и воскресении; сказаний о новых христах разговоры их не
касались.
Ко мне пристают, желая узнать, какой я религии; да разве
вера, исповедуемая мной,
касается чем-либо интересов России?
На прощание я попросила разрешения поцеловать
Веру Федоровну и с благоговением
коснулась ее щеки. И всю ночь видела во сне синюю глубину глаз великой артистки и слышала ее голос, запавший мне в душу с первого мгновения, как и всем, кто слышал его.
Я надеюсь, что суд в этом со мною согласится. Показаниям же госпожи де Межен не может быть дано
веры, так как суду хорошо известны отношения к ней обвиняемого, его любовь и преданность ему. Что же
касается обвинения обоих подсудимых в оскорблении словами и действиями полицейского комиссара и агентов полиции, а также в сопротивлении властям, то все это доказано и не отрицается самими обвиняемыми. О чем же тогда говорить, как не о применении закона?