Неточные совпадения
Нет, я, заболевший этой ужасной болезнью, предупреждаю врачей, чтобы они были жалостливее к своим пациентам. Не «тоскливое состояние», а смерть медленная овладевает морфинистом, лишь только вы на час или два лишите его морфия. Воздух не сытный, его глотать нельзя… в
теле нет
клеточки, которая бы не жаждала… Чего? Этого нельзя ни определить, ни объяснить. Словом, человека нет. Он выключен. Движется, тоскует, страдает труп. Он ничего не хочет, ни о чем не мыслит, кроме морфия. Морфия!
Мы ведь не говорим, что в
клеточке есть что-то такое, что мы называем брызнъ, а говорим, что есть «жизнь». Мы говорим: «жизнь», потому что под этим словом разумеем не какой-то х, а вполне определенную величину, которую мы знаем все одинаково и знаем только из самих себя, как сознание себя с своим
телом единым, нераздельным с собою, и потому такое понятие неотносимо к тем
клеточкам, из которых состоит мое
тело.
Если я допущу, что
клеточки имеют жизнь, то я от понятия жизни должен отвлечь главный признак своей жизни, сознание себя единым живым существом; если же я допущу, что я имею жизнь, как отдельное существо, то очевидно, что
клеточкам, из которых состоит всё мое
тело и о сознании которых я ничего не знаю, я никак не могу приписать того же свойства.
Под большинство этих определений подходит деятельность восстанавливающегося кристалла; под некоторые подходит деятельность брожения, гниения, и под все подходит жизнь каждой отдельной
клеточки моего
тела, для которых нет ничего — ни хорошего, ни дурного. Некоторые процессы, происходящие в кристаллах, в протоплазме, в ядре протоплазмы, в
клеточках моего
тела и других
тел, называют тем словом, которое во мне неразрывно соединено с сознанием стремления к моему благу.
Я открываю, что мое
тело всё без остатка состоит из
клеточек.
Я вглядывался, как выходил из
тела мутный ужас и очищал душу. Хотелось оглядываться, искать его, как что-то чужое, — откуда он прополз в меня? Куда опять уползает? Казалось мне, я чувствую в своем
теле тайную жизнь каждой клеточки-властительницы, чувствую, как они втянули в себя мою душу и теперь медленно выпускают обратно.
Не умом я понял. Всем
телом, каждою его
клеточкою я в мятущемся ужасе чувствовал свою обреченность. И напрасно ум противился, упирался, смотря в сторону. Мутный ужас смял его и втянул в себя. И все вокруг втянул. Бессмысленна стала жизнь в ее красках, борьбе и исканиях. Я уничтожусь, и это неизбежно. Не через неделю, так через двадцать лет. Рассклизну, начну мешаться с землей, все во мне начнет сквозить, пусто станет меж ребрами, на дне пустого черепа мозг ляжет горсточкою черного перегноя…
Если у каждой
клеточки живого
тела есть свое отдельное, маленькое сознание, то
клеточки не станут спрашивать, для чего
тело вдруг вскочило, напрягается, борется; кровяные тельца будут бегать по сосудам, мускульные волокна будут сокращаться, каждая
клеточка будет делать, что ей предназначено; а для чего борьба, куда наносятся удары, — это дело верховного мозга.
Нынешняя война — это-де что-то вроде болезни, которая убивает отдельные
клеточки в
теле и вместе с тем весь организм ведет к обновлению; и пусть на том
клеточки и утешатся.