Неточные совпадения
И вдруг всплывала радостная мысль: «через два года буду у меня в стаде две голландки, сама Пава еще может быть жива, двенадцать молодых Беркутовых
дочерей, да подсыпать на казовый конец этих трех — чудо!» Он опять взялся за
книгу.
Генерал жил генералом, хлебосольствовал, любил, чтобы соседи приезжали изъявлять ему почтенье; сам, разумеется, визитов не платил, говорил хрипло, читал
книги и имел
дочь, существо невиданное, странное, которую скорей можно было почесть каким-то фантастическим видением, чем женщиной.
Он подошел к столу, взял одну толстую запыленную
книгу, развернул ее и вынул заложенный между листами маленький портретик, акварелью, на слоновой кости. Это был портрет хозяйкиной
дочери, его бывшей невесты, умершей в горячке, той самой странной девушки, которая хотела идти в монастырь. С минуту он всматривался в это выразительное и болезненное личико, поцеловал портрет и передал Дунечке.
Никонова — действительно Никонова,
дочь крупного помещика, от семьи откололась еще в юности, несколько месяцев сидела в тюрьме, а теперь, уже более трех лет, служит конторщицей в издательстве дешевых
книг для народа.
— И отлично! Теперь вам остается только действовать, и я буду надеяться на вашу опытность. Вы ведь пользуетесь успехом у женщин и умеете с ними дела водить, ну вам и
книги в руки. Я слышал мельком, что поминали Бахареву, потом
дочь Ляховского…
— Три года тому назад, однажды, в зимний вечер, когда смотритель разлиневывал новую
книгу, а
дочь его за перегородкой шила себе платье, тройка подъехала, и проезжий в черкесской шапке, в военной шинели, окутанный шалью, вошел в комнату, требуя лошадей.
Что такое, в самом деле, литературная известность? Золя в своих воспоминаниях, рассуждая об этом предмете, рисует юмористическую картинку: однажды его, уже «всемирно известного писателя», один из почитателей просил сделать ему честь быть свидетелем со стороны невесты на бракосочетании его
дочери. Дело происходило в небольшой деревенской коммуне близ Парижа. Записывая свидетелей, мэр, местный торговец, услышав фамилию Золя, поднял голову от своей
книги и с большим интересом спросил...
— Что это? — обратилась Лизавета Прокофьевна к Вере,
дочери Лебедева, которая стояла пред ней с несколькими
книгами в руках, большого формата, превосходно переплетенными и почти новыми.
— С благоговением и… почтительностью! — кривлялся необыкновенно довольный Лебедев, выхватывая
книги у
дочери.
Н. И. Тургенева я не видал, хоть в одно время были в Петербурге и в Москве. Он ни у кого из наших не был, а я, признаюсь, при всем прежнем моем уважении к нему, не счел нужным его отыскивать после его
книги.Матвей случайно встретился с ним в тверском дебаркадере. Обнялись. Тургенев его расспрашивал обо всех, познакомил его с сыном и
дочерью и по колокольчику расстались. Он опять уехал в Париж и вряд ли возвратится в Россию. Я не очень понимаю, зачем он теперь приезжал…
— Я, Лизок, оставил Николаю Степановичу деньжонок. Если тебе
книги какие понадобятся, он тебе выпишет, — говорил Бахарев, прощаясь на другой день с
дочерью.
M-lle Прыхина, возвратясь от подружки своей Фатеевой в уездный городок, где родитель ее именно и был сорок лет казначеем, сейчас же побежала к m-lle Захаревской,
дочери Ардальона Васильича, и застала ту, по обыкновению, гордо сидящею с
книгою в руках у окна, выходящего на улицу, одетою, как и всегда, нарядно и причесанною по последней моде.
Она отнеслась к нему с просьбою снабжать ее
книгами из библиотеки уездного училища, и когда он изъявил согласие, она, как бы в возмездие, пригласила его приехать в первый же четверг и непременно с
дочерью.
И мать и
дочь совершенно поддались влиянию его шуток, и сам Александр не раз прикрывал
книгой невольную улыбку. Но он бесился в душе.
Мать покидала и шарф и
книгу и шла одеваться. Так Наденька пользовалась полною свободою, распоряжалась и собою, и маменькою, и своим временем, и занятиями, как хотела. Впрочем, она была добрая и нежная
дочь, нельзя сказать — послушная, потому только, что не она, а мать слушалась ее; зато можно сказать, что она имела послушную мать.
Вернувшись, я первым делом поблагодарил
дочь Ивана Ивановича за знакомство с отцом, передал ей привет из дома и мою тетрадь со стихами, где был написан и «Стенька Разин». Стихи она впоследствии переписала для печати. В конце 1894 года я выпустил первую
книгу моих стихов «Забытая тетрадь».
Егор Егорыч чрезвычайно желал поскорее узнать, какое впечатление произведут на Сусанну посланные к ней
книги, но она что-то медлила ответом. Зато Петр Григорьич получил от
дочери письмо, которое его обрадовало очень и вместе с тем испугало. Впрочем, скрыв последнее чувство, он вошел к Егору Егорычу в нумер с гордым видом и, усевшись, проговорил...
По вечерам на крыльце дома собиралась большая компания: братья К., их сестры, подростки; курносый гимназист Вячеслав Семашко; иногда приходила барышня Птицына,
дочь какого-то важного чиновника. Говорили о
книгах, о стихах, — это было близко, понятно и мне; я читал больше, чем все они. Но чаще они рассказывали друг другу о гимназии, жаловались на учителей; слушая их рассказы, я чувствовал себя свободнее товарищей, очень удивлялся силе их терпения, но все-таки завидовал им — они учатся!
Рассказала она ему о себе: сирота она,
дочь офицера, воспитывалась у дяди, полковника, вышла замуж за учителя гимназии, муж стал учить детей не по казённым книжкам, а по совести, она же, как умела, помогала мужу в этом, сделали у них однажды обыск, нашли запрещённые
книги и сослали обоих в Сибирь — вот и всё.
«Было, — говорю, — сие так, что племянница моя,
дочь брата моего, что в приказные вышел и служит советником, приехав из губернии, начала обременять понятия моей жены, что якобы наш мужской пол должен в скорости обратиться в ничтожество, а женский над нами будет властвовать и господствовать; то я ей на это возразил несколько апостольским словом, но как она на то начала, громко хохоча, козлякать и брыкать,
книги мои без толку порицая, то я, в
книгах нового сочинения достаточной практики по бедности своей не имея, а чувствуя, что стерпеть сию обиду всему мужскому колену не должен, то я, не зная, что на все ее слова ей отвечать, сказал ей: „Буде ты столь превосходно умна, то скажи, говорю, мне такое поучение, чтоб я признал тебя в чем-нибудь наученною“; но тут, владыко, и жена моя, хотя она всегда до сего часа была женщина богобоязненная и ко мне почтительная, но вдруг тоже к сей племяннице за женский пол присоединилась, и зачали вдвоем столь громко цокотать, как две сороки, „что вас, говорят, больше нашего учат, а мы вас все-таки как захотим, так обманываем“, то я, преосвященный владыко, дабы унять им оное обуявшее их бессмыслие, потеряв спокойствие, воскликнул...
— Н-да… — Яков Тарасович задумался, пощипывая бородку и прищурив глаза. — Это что за
книга? — спросил он у
дочери, помолчав.
Когда я пришел, по обыкновению, вечером, он, умытый, подстриженный, помолодевший лет на десять, ходил по гостиной и что-то рассказывал;
дочь его, стоя на коленях, вынимала из чемоданов коробки, флаконы,
книги и подавала все это лакею Павлу.
Я оклеивал в клубе одну из комнат, смежных с читальней; вечером, когда я уже собирался уходить, в эту комнату вошла
дочь инженера Должикова с пачкой
книг в руках.
К счастию, ее мать, игравшая в это время в карты, захотела посмотреть, что
дочь выиграла, и, увидав, что именно, вырвала
книгу из рук
дочери и почти кинула ее в лицо Николя.
Дочь же говорила, что человеку нужна только небольшая комната, с потребным количеством чистого воздуха (и тут она даже с точностью определяла это количество), нужен кусок здоровой пищи (и тут она опять-таки назначала с точностью, сколько именно пищи) и, наконец, умная
книга.
Он прибавил к этому, что моя мать жила всегда в губернском городе, что мы недавно переехали в деревню, что она
дочь бывшего значительного чиновника и большая охотница до
книг и до стихов.
На другое утро я раньше всех сошел в гостиную и остановился перед портретом Ельцовой. «Что, взяла, — подумал я с тайным чувством насмешливого торжества, — ведь вот же прочел твоей
дочери запрещенную
книгу!» Вдруг мне почудилось… ты, вероятно, заметил, что глаза en face всегда кажутся устремленными прямо на зрителя… но на этот раз мне, право, почудилось, что старуха с укоризной обратила их на меня.
Неловкое молчание. Священник идет к стороне и, раскрывая
книгу, читает. Входят Люба с Лизанькой. Люба, 20-летняя красивая, энергичная девушка,
дочь Марьи Ивановны, Лизанька, постарше ее,
дочь Александры Ивановны. Обе с корзинами, повязанные платками, идут за грибами. Здороваются — одна с теткой и дядей, Лизанька с отцом и матерью — и со священником.
Черевин был красивый, богатый жених и достойный человек во всех отношениях, и Анна Ивановна желала, чтоб он больше обращал вниманья на ее
дочь, чем на масонские заседания и
книги.
А Патап Максимыч любил на досуге душеспасительных
книг почитать, и куда как любо было сердцу его родительскому перечитывать «Златоструи» и другие сказанья, с золотом и киноварью переписанные руками дочерей-мастериц.
Так думал он, рассматривая ноты
дочери, в которых запечатлелся ее голос, ее
книги и ее портрет, большой, писанный красками, портрет, который она привезла с собою из Петербурга.
Ни сам он, ни Татьяна Андревна не знали, какие
книги пригодны и какие
дочерям в руки брать не годится, потому и спрашивали старичка учителя и других знающих людей, какие надо покупать
книги.
Но и тут Татьяна Андревна тогда только давала
дочерям книгу, когда наперед сама, бывало, прочитает ее от доски до доски.
И сыновья и племянница хоть и проводили все почти время с гувернерами и учительницами, но после, начитавшись сначала «Четьи-миней» и «Патериков» об умерщвлении плоти угодниками, а потом мистических
книг, незаметно для самих себя вошли в «тайну сокровенную». Старший остался холостым, а меньшой женился на одной бедной барышне, участнице «духовного союза» Татариновой. Звали ее Варварой Петровной, у них была
дочь, но ходили слухи, что она была им не родная, а приемыш либо подкидыш.
Да, пожалуй, по середам да пятницам скоромничать вздумает, — так разве это в христианском дому можно?» Зато стал покупать
дочерям книги не только божественные, но и мирские.
Мне уже было известно через Вырубова, что у этого позитивиста, переводчика
книги Штрауса об Иисусе Христе, жена и
дочь — ярые клерикалки.
На лице старухи было написано, что она, слава богу, сыта, одета, здорова, выдала единственную дочку за хорошего человека и теперь со спокойною совестью может раскладывать пасьянс;
дочь ее, небольшая полная блондинка лет двадцати, с кротким малокровным лицом, поставив локти на стол, читала
книгу; судя по глазам, она не столько читала, сколько думала свои собственные мысли, которых не было в
книге.
Полицейский чиновник. В частной книге-с она числится
дочерью чиновника 14-го класса.
«Ты веди
книгой и справляй по дому все полицейские обязанности, — сказал Аристархову купчик, — но деньги с жильцов получать не моги, на то есть Архип.
Дочь его тебе стряпать будет за мой счет, чай, сахар, керосин тоже мой и четвертной билет жалованья… Согласен? Приеду из заграничных земель, опять куролесить будем, а туда тебя везти неравно испугаются… И без тебя там прохвостов довольно».
Липина.
Дочь столяра?.. Ты моя крестная
дочь, моя воспитанница!.. Нынче мещанка, а завтра — кто знает, что о тебе написано в
книге судеб!.. А я тебе пророчу, ты будешь за дворянином, у которого шестьдесят душ… не смейся!.. Об этом после, по секрету… Ну, что твой папа, почтенный Ермилыч? По-прежнему? Кстати вам скажу, я Ванечку вылечила от пьянства по новой методе. Солнцем припекло, а то б посмотрели бы, какой молодец.
— Да, брат, дождалась Россия после многолетних невзгод красного солнышка… В лучах славы великого отца воссела на дедовский престол его мудрая
дочь… Служи, Саша, служи нашей великой монархине, служи России! — с энтузиазмом воскликнул генерал, обращаясь к мальчику, снова вернувшемуся к уборке своих
книг.
С трудом могла она, однако ж, объяснить нашему страннику, что она
дочь тутошнего уставщика [Уставщик — надзиратель за порядком во время богослужения.], удостоена была в грамотницы [Грамотница читает Апостол, поет на женской половине духовные песни и пишет
книги, нередко с большим искусством, по-уставному.], заменяла нередко батьку (отца духовного) в часовенном служении; но что с недавнего времени лукавый попутал ее: полюбила молодого, пригожего псалмопевца и четца.
Отмщение ему воздал сам обиженный священник, но отмщение смешное и очень позднее. Оно открылось через много лет, когда Степан Иванович задумал выдавать замуж одну из своих
дочерей. Тогда потребовалась выпись из метрических
книг, и там неожиданно нашли глупую и совершенно бессмысленную запись по подчищенному, что такого-то Степана Ивановича и законной жены его родилась незаконная
дочь такая-то…
— Если я вам скажу, сударыня, что святое Евангелие составляет уже давно мою настольную
книгу, что нет дня в моей жизни, когда я не развернул бы этой великой
книги, черпая в ней силу и мужество для прохождения моего нелегкого пути, — вы поймете, что ваш щедрый дар не мог попасть в более подходящие руки. Отныне, благодаря вам, печальное иногда уединение моей камеры исчезает: я не один. Благословляю тебя,
дочь мол.