Неточные совпадения
Уж одно, что его жена, его Кити, будет в одной
комнате с девкой, заставляло его
вздрагивать от отвращения и ужаса.
Эту глупую улыбку он не мог простить себе. Увидав эту улыбку, Долли
вздрогнула, как от физической боли, разразилась, со свойственною ей горячностью, потоком жестоких слов и выбежала из
комнаты. С тех пор она не хотела видеть мужа.
А другой раз сидит у себя в
комнате, ветер пахнёт, уверяет, что простудился; ставнем стукнет, он
вздрогнет и побледнеет; а при мне ходил на кабана один на один; бывало, по целым часам слова не добьешься, зато уж иногда как начнет рассказывать, так животики надорвешь со смеха…
Наконец, поймав себя на этом интересном занятии, очнулся,
вздрогнул, встал и решительно пошел из
комнаты.
Как бы себя не помня, она вскочила и, ломая руки, дошла до средины
комнаты; но быстро воротилась и села опять подле него, почти прикасаясь к нему плечом к плечу. Вдруг, точно пронзенная, она
вздрогнула, вскрикнула и бросилась, сама не зная для чего, перед ним на колени.
Петр Петрович даже как будто
вздрогнул. Это заметили все. (Потом об этом вспоминали.) Лебезятников шагнул в
комнату.
«Это я
вздрогнул», — успокоил он себя и, поправив очки, заглянул в
комнату, куда ушла Алина. Она, стоя на коленях, выбрасывала из ящика комода какие-то тряпки, коробки, футляры.
Дуняша положила руку Лютова на грудь его, но рука снова сползла и палец коснулся паркета. Упрямство мертвой руки не понравилось Самгину, даже заставило его
вздрогнуть. Макаров молча оттеснил Алину в угол
комнаты, ударом ноги открыл там дверь, сказал Дуняше: «Иди к ней!» — и обратился к Самгину...
Клим
вздрогнул, представив тело Лидии в этих холодных, странно белых руках. Он встал и начал ходить по
комнате, бесцеремонно топая; он затопал еще сильнее, увидав, что Диомидов повернул к нему свой синеватый нос и открыл глаза, говоря...
Мальчики ушли. Лидия осталась, отшвырнула веревки и подняла голову, прислушиваясь к чему-то. Незадолго пред этим сад был обильно вспрыснут дождем, на освеженной листве весело сверкали в лучах заката разноцветные капли. Лидия заплакала, стирая пальцем со щек слезинки, губы у нее дрожали, и все лицо болезненно морщилось. Клим видел это, сидя на подоконнике в своей
комнате. Он испуганно
вздрогнул, когда над головою его раздался свирепый крик отца Бориса...
Спать он лег, чувствуя себя раздавленным, измятым, и проснулся, разбуженный стуком в дверь, горничная будила его к поезду. Он быстро вскочил с постели и несколько секунд стоял, закрыв глаза, ослепленный удивительно ярким блеском утреннего солнца. Влажные листья деревьев за открытым окном тоже ослепительно сияли, отражая в хрустальных каплях дождя разноцветные, короткие и острые лучики. Оздоровляющий запах сырой земли и цветов наполнял
комнату; свежесть утра щекотала кожу. Клим Самгин,
вздрагивая, подумал...
Веселая ‹девица›, приготовив утром кофе, — исчезла. Он целый день питался сардинами и сыром, съел все, что нашел в кухне, был голоден и обозлен. Непривычная темнота в
комнате усиливала впечатление оброшенности, темнота
вздрагивала, точно пытаясь погасить огонь свечи, а ее и без того хватит не больше, как на четверть часа. «Черт вас возьми…»
Как-то вечером, когда в окна буйно хлестал весенний ливень,
комната Клима вспыхивала голубым огнем и стекла окон,
вздрагивая от ударов грома, ныли, звенели, Клим, настроенный лирически, поцеловал руку девушки. Она отнеслась к этому жесту спокойно, как будто и не ощутила его, но, когда Клим попробовал поцеловать еще раз, она тихонько отняла руку свою.
Говоря, он смотрел в потолок и не видел, что делает Дмитрий; два тяжелых хлопка заставили его
вздрогнуть и привскочить на кровати. Хлопал брат книгой по ладони, стоя среди
комнаты в твердой позе Кутузова. Чужим голосом, заикаясь, он сказал...
— Он всегда о людях говорил серьезно, а о себе — шутя, — она, порывисто вставая, бросив скомканный платок на пол, ушла в соседнюю
комнату, с визгом выдвинула там какой-то ящик, на пол упала связка ключей, — Самгину почудилось, что Лютов
вздрогнул, даже приоткрыл глаза.
Князь проснулся примерно через час по ее уходе. Я услышал через стену его стон и тотчас побежал к нему; застал же его сидящим на кровати, в халате, но до того испуганного уединением, светом одинокой лампы и чужой
комнатой, что, когда я вошел, он
вздрогнул, привскочил и закричал. Я бросился к нему, и когда он разглядел, что это я, то со слезами радости начал меня обнимать.
Последняя фраза целиком долетела до маленьких розовых ушей Верочки, когда она подходила к угловой
комнате с полной тарелкой вишневого варенья. Фамилия Привалова заставила ее даже
вздрогнуть… Неужели это тот самый Сережа Привалов, который учился в гимназии вместе с Костей и когда-то жил у них? Один раз она еще укусила его за ухо, когда они играли в жгуты… Сердце Верочки по неизвестной причине забило тревогу, и в голове молнией мелькнула мысль: «Жених… жених для Нади!»
Караулить дом Коля не боялся, с ним к тому же был Перезвон, которому повелено было лежать ничком в передней под лавкой «без движений» и который именно поэтому каждый раз, как входил в переднюю расхаживавший по
комнатам Коля,
вздрагивал головой и давал два твердые и заискивающие удара хвостом по полу, но увы, призывного свиста не раздавалось.
Между тем испуганные слуги разбудили мою мать; она бросилась из своей спальни ко мне в
комнату, но в дверях между гостиной и залой была остановлена казаком. Она вскрикнула, я
вздрогнул и побежал туда. Полицмейстер оставил бумаги и вышел со мной в залу. Он извинился перед моей матерью, пропустил ее, разругал казака, который был не виноват, и воротился к бумагам.
…Грустно сидели мы вечером того дня, в который я был в III Отделении, за небольшим столом — малютка играл на нем своими игрушками, мы говорили мало; вдруг кто-то так рванул звонок, что мы поневоле
вздрогнули. Матвей бросился отворять дверь, и через секунду влетел в
комнату жандармский офицер, гремя саблей, гремя шпорами, и начал отборными словами извиняться перед моей женой: «Он не мог думать, не подозревал, не предполагал, что дама, что дети, чрезвычайно неприятно…»
Усталый, с холодом в душе, я вернулся в
комнату и стал на колени в своей кровати, чтобы сказать обычные молитвы. Говорил я их неохотно, машинально и наскоро… В середине одной из молитв в усталом мозгу отчетливо, ясно, точно кто шепнул в ухо, стала совершенно посторонняя фраза: «бог…» Кончалась она обычным детским ругательством, каким обыкновенно мы обменивались с братом, когда бывали чем-нибудь недовольны. Я
вздрогнул от страха. Очевидно, я теперь пропащий мальчишка. Обругал бога…
Последний сидел в своей
комнате, не показываясь на крики сердитой бабы, а на следующее утро опять появился на подоконнике с таинственным предметом под полой. Нам он объяснил во время одевания, что Петрик — скверный, скверный, скверный мальчишка. И мать у него подлая баба… И что она дура, а он, Уляницкий, «достанет себе другого мальчика, еще лучше». Он сердился, повторял слова, и его козлиная бородка
вздрагивала очень выразительно.
И все-таки, зная все это, Харитина радостно вся
вздрагивала, когда он входил в
комнату.
Она упала без чувств ему на руки. Он поднял ее, внес в
комнату, положил в кресла и стал над ней в тупом ожидании. На столике стоял стакан с водой; воротившийся Рогожин схватил его и брызнул ей в лицо воды; она открыла глаза и с минуту ничего не понимала; но вдруг осмотрелась,
вздрогнула, вскрикнула и бросилась к князю.
Варя воротилась в
комнату и молча подала матери портрет Настасьи Филипповны. Нина Александровна
вздрогнула и сначала как бы с испугом, а потом с подавляющим горьким ощущением рассматривала его некоторое время. Наконец вопросительно поглядела на Варю.
Анфиса Егоровна примирилась с расторопным и смышленым Илюшкой, а в Тараске она не могла забыть родного брата знаменитого разбойника Окулка. Это было инстинктивное чувство, которого она не могла подавить в себе, несмотря на всю свою доброту. И мальчик был кроткий, а между тем Анфиса Егоровна чувствовала к нему какую-то кровную антипатию и даже
вздрагивала, когда он неожиданно входил в
комнату.
— Не могу я жить без этой Нюрочки, — шептала старушка, закрывая лицо руками. — Точно вот она моя дочь. Даже
вздрогну, как она войдет в
комнату, и все ее жду.
В самое это время, как я вслушивался и всматривался внимательно, в
комнате дедушки раздался плач; я
вздрогнул, в одну минуту вся девичья опустела: пряхи, побросав свои гребни и веретена, бросились толпою в горницу умирающего.
Наташа остановилась среди
комнаты и сурово взглянула на меня. Все лицо ее изменилось; даже губы слегка
вздрогнули.
Половина окон (в бывших парадных
комнатах) закрыта ставнями; на другой половине ставни открыты, но едва держатся на петлях,
вздрагивают и колотятся об стены, чуть посильнее подует ветер.
Луша сухо засмеялась, хрустнув пальцами. В запыленные, давно непротертые окна пробивался в
комнату тот особенно яркий свет, какой льется с неба по утрам только после грозы, — все кругом точно умылось и блестит детской, улыбающейся свежестью. Мохнатые лапки отцветших акаций едва заметно
вздрагивали под легкой волной набегавшего ветерка и точно сознательно стряхивали с себя последние капли ночного дождя; несколько таких веточек с любопытством заглядывали в самые окна.
Она ходила по
комнате, садилась у окна, смотрела на улицу, снова ходила, подняв бровь,
вздрагивая, оглядываясь, и, без мысли, искала чего-то. Пила воду, не утоляя жажды, и не могла залить в груди жгучего тления тоски и обиды. День был перерублен, — в его начале было — содержание, а теперь все вытекло из него, перед нею простерлась унылая пустошь, и колыхался недоуменный вопрос...
Вечером хохол ушел, она зажгла лампу и села к столу вязать чулок. Но скоро встала, нерешительно прошлась по
комнате, вышла в кухню, заперла дверь на крюк и, усиленно двигая бровями, воротилась в
комнату. Опустила занавески на окнах и, взяв книгу с полки, снова села к столу, оглянулась, наклонилась над книгой, губы ее зашевелились. Когда с улицы доносился шум, она,
вздрогнув, закрывала книгу ладонью, чутко прислушиваясь… И снова, то закрывая глаза, то открывая их, шептала...
Девочка тоже взглянула на улицу и убежала из
комнаты, громко хлопнув дверью. Мать
вздрогнула, подвинула свой чемодан глубже под лавку и, накинув на голову шаль, пошла к двери, спеша и сдерживая вдруг охватившее ее непонятное желание идти скорее, бежать…
Моя
комната. Еще зеленое, застывшее утро. На двери шкафа осколок солнца. Я — в кровати. Сон. Но еще буйно бьется,
вздрагивает, брызжет сердце, ноет в концах пальцев, в коленях. Это — несомненно было. И я не знаю теперь: что сон — что явь; иррациональные величины прорастают сквозь все прочное, привычное, трехмерное, и вместо твердых, шлифованных плоскостей — кругом что-то корявое, лохматое…
И вдруг… Бывает: уж весь окунулся в сладкий и теплый сон — вдруг что-то прокололо,
вздрагиваешь, и опять глаза широко раскрыты… Так сейчас: на полу в ее
комнате затоптанные розовые талоны, и на одном: буква Ф и какие-то цифры… Во мне они — сцепились в один клубок, и я даже сейчас не могу сказать, что это было за чувство, но я стиснул ее так, что она от боли вскрикнула…
Подходя к своему дому, Ромашов с удивлением увидел, что в маленьком окне его
комнаты, среди теплого мрака летней ночи, брезжит чуть заметный свет. «Что это значит? — подумал он тревожно и невольно ускорил шаги. — Может быть, это вернулись мои секунданты с условиями дуэли?» В сенях он натолкнулся на Гайнана, не заметил его, испугался,
вздрогнул и воскликнул сердито...
Теперь у него в
комнатах светится огонь, и, подойдя к окну, Ромашов увидел самого Зегржта. Он сидел у круглого стола под висячей лампой и, низко наклонив свою плешивую голову с измызганным, морщинистым и кротким лицом, вышивал красной бумагой какую-то полотняную вставку — должно быть, грудь для малороссийской рубашки. Ромашов побарабанил в стекло. Зегржт
вздрогнул, отложил работу в сторону и подошел к окну.
Загремела дверь, и в
комнату вскочил Гайнан. Переминаясь с ноги на ногу и
вздрагивая плечами, точно приплясывая, он крикнул...
Долго стоял он в нерешимости со свечой в руке. В ту секунду, как отворял, он очень мало мог разглядеть, но, однако, мелькнуло лицо Кириллова, стоявшего в глубине
комнаты у окна, и зверская ярость, с которою тот вдруг к нему кинулся. Петр Степанович
вздрогнул, быстро поставил свечку на стол, приготовил револьвер и отскочил на цыпочках в противоположный угол, так что если бы Кириллов отворил дверь и устремился с револьвером к столу, он успел бы еще прицелиться и спустить курок раньше Кириллова.
Он
вздрогнул.
Комната была непроходная, глухая, и убежать было некуда. Он поднял еще больше свечу и вгляделся внимательно: ровно никого. Вполголоса он окликнул Кириллова, потом в другой раз громче; никто не откликнулся.
Я тоже посмотрел в щель: в такой же тесной конуре, как та, в которой мы были, на подоконнике окна, плотно закрытого ставнями, горела жестяная лампа, около нее стояла косоглазая, голая татарка, ушивая рубаху. За нею, на двух подушках постели, возвышалось взбухшее лицо Ардальона, торчала его черная, спутанная борода. Татарка
вздрогнула, накинула на себя рубаху, пошла мимо постели и вдруг явилась в нашей
комнате. Осип поглядел на нее и снова плюнул...
Вдруг послышались чьи-то тяжелые шаги по корабельной лестнице, которая вела к нему в
комнату. Круциферский
вздрогнул и с каким-то полустрахом ждал появления лица, поддерживаемого такими тяжелыми шагами. Дверь отворилась, и вошел наш старый знакомый доктор Крупов; появление его весьма удивило кандидата. Он всякую неделю ездил раз, а иногда и два к Негрову, но в
комнату Круциферского никогда не ходил. Его посещение предвещало что-то особенное.
Он замахнулся на юродивого, который, сложа крестом руки, смотрел на него с видом величайшей кротости и душевного соболезнования; вдруг двери во внутренние покои растворились, и кто-то громко вскрикнул Боярин
вздрогнул, с испуганным видом поспешил в другую
комнату, слуги начали суетиться, и все гости повскакали с своих мест.
В обширном покое, за дубовым столом, покрытым остатками ужина, сидел Кручина-Шалонский с задушевным своим другом, боярином Истомою-Турениным; у дверей
комнаты дремали, прислонясь к стене, двое слуг; при каждом новом порыве ветра, от которого стучали ставни и раздавался по лесу глухой гул, они,
вздрогнув, посматривали робко друг на друга и, казалось, не смели взглянуть на окна, из коих можно было различить, несмотря на темноту, часть западной стены и сторожевую башню, на которых отражались лучи ярко освещенного покоя.
Литвинов прошелся раза два по
комнате, чуть-чуть
вздрагивая, словно от холода, и возвратился к себе на квартиру.
Наконец, огонь,
вздрогнув последний раз, исчезал, тьма на момент заливала собою всю
комнату и как будто колебалась, ещё не успев успокоиться от борьбы со светом.
Ветер, залетая через слуховое окно на чердак, торкался в дверь
комнаты, и каждый раз, когда дверь сотрясалась, Илья
вздрагивал, ожидая, что вот сейчас войдёт кто-то и застанет его тут…
В маленькой
комнате, тесно заставленной ящиками с вином и какими-то сундуками, горела,
вздрагивая, жестяная лампа. В полутьме и тесноте Лунёв не сразу увидал товарища. Яков лежал на полу, голова его была в тени, и лицо казалось чёрным, страшным. Илья взял лампу в руки и присел на корточки, освещая избитого. Синяки и ссадины покрывали лицо Якова безобразной тёмной маской, глаза его затекли в опухолях, он дышал тяжело, хрипел и, должно быть, ничего не видел, ибо спросил со стоном...
Илья
вздрогнул, удивлённо раскрыл рот и, повернувшись, пошёл вон из
комнаты.