Неточные совпадения
— А это что? — промолвил Базаров и, приподняв
рукав рубашки, показал отцу выступившие зловещие
красные пятна.
Без шляпы, выпачканный известью, с надорванным
рукавом блузы он стоял и зачем-то притопывал ногою по сухой земле, засоренной стружкой, напудренной
красной пылью кирпича, стоял и, мигая пыльными ресницами, говорил...
Самгин видел, как отскакивали куски льда, обнажая остов баррикады, как двое пожарных, отломив спинку дивана, начали вырывать из нее мочальную набивку, бросая комки ее третьему, а он, стоя на коленях, зажигал спички о
рукав куртки; спички гасли, но вот одна из них расцвела, пожарный сунул ее в мочало, и быстро, кудряво побежали во все стороны хитренькие огоньки, исчезли и вдруг собрались в
красный султан; тогда один пожарный поднял над огнем бочку, вытряхнул из нее солому, щепки; густо заклубился серый дым, — пожарный поставил в него бочку, дым стал более густ, и затем из бочки взметнулось густо-красное пламя.
На вызов этот ответило не более десятка голосов. Обгоняя Самгина, толкая его, женщина в сером халате, с повязкой «
Красного Креста» на
рукаве, громко сказала...
Мелькают
красные банты на груди, повязки на
рукавах.
За оградой явилась необыкновенной плотности толпа людей, в центре первого ряда шагал с
красным знаменем в руках высокий, широкоплечий, черноусый, в полушубке без шапки, с надорванным
рукавом на правом плече.
Но его не услышали. Перебивая друг друга, они толкали его. Макаров, сняв фуражку, дважды больно ударил козырьком ее по колену Клима. Двуцветные, вихрастые волосы его вздыбились и придали горбоносому лицу не знакомое Климу, почти хищное выражение. Лида, дергая
рукав шинели Клима, оскаливала зубы нехорошей усмешкой. У нее на щеках вспыхнули
красные пятна, уши стали ярко-красными, руки дрожали. Клим еще никогда не видел ее такой злой.
Солдат — нижегородский мужик с
красным, изрытым оспою лицом — положил бумагу за обшлаг
рукава шинели и, улыбаясь, подмигнул товарищу, широкоскулому чувашину, на арестантку.
Слева — бабы в
красных шелковых платках, плисовых поддевках, с яркокрасными
рукавами и синими, зелеными,
красными, пестрыми юбками, в ботинках с подковками.
От него сильно несло табаком и водкой; на
красных и толстых его пальцах, почти закрытых
рукавами архалука, виднелись серебряные и тульские кольца.
В Светлое воскресенье с ним христосовались, но он не подворачивал замасленного
рукава, не доставал из заднего кармана своего
красного яичка, не подносил его, задыхаясь и моргая, молодым господам или даже самой барыне.
С ранним утром приехал какой-то гость, статный собою, в
красном жупане, и осведомляется о пане Даниле; слышит все, утирает
рукавом заплаканные очи и пожимает плечами. Он-де воевал вместе с покойным Бурульбашем; вместе рубились они с крымцами и турками; ждал ли он, чтобы такой конец был пана Данила. Рассказывает еще гость о многом другом и хочет видеть пани Катерину.
Как им петь, как говорить про лихие дела: пан их Данило призадумался, и
рукав кармазинного [Кармазинный —
красного сукна.] жупана опустился из дуба и черпает воду; пани их Катерина тихо колышет дитя и не сводит с него очей, а на незастланную полотном нарядную сукню серою пылью валится вода.
Архиерея Парфения встретил синодальный хор в своих
красных, с откидными
рукавами камзолах, выстроившийся около икон и церковнослужителей с ризами для духовенства.
Пришла мать, от ее
красной одежды в кухне стало светлее, она сидела на лавке у стола, дед и бабушка — по бокам ее, широкие
рукава ее платья лежали у них на плечах, она тихонько и серьезно рассказывала что-то, а они слушали ее молча, не перебивая. Теперь они оба стали маленькие, и казалось, что она — мать им.
— Ты глянь-ка, — сказал он, приподняв
рукав, показывая мне голую руку до локтя в
красных рубцах, — вон как разнесло! Да еще хуже было, зажило много!
Я ходил в темно-зеленом фраке, с длинными и узкими фалдами; золотые пуговицы,
красные опушки на
рукавах с золотым шитьем, высокий, стоячий, открытый воротник, шитый золотом, шитье на фалдах; белые лосинные панталоны в обтяжку, белый шелковый жилет, шелковые чулки, башмаки с пряжками… а во время прогулок императора на коне, и если я участвовал в свите, высокие ботфорты.
Девочка робко, неловко, вся
покраснев, кладет ему худенькую, тоненькую прелестную ручонку не на плечо, до которого ей не достать, а на
рукав. Остальные от неожиданности и изумления перестали танцевать и, точно самим себе не веря, молча смотрят на юнкера, широко раскрыв глаза и рты.
Марта сидела в беседке, еще принаряженная от обедни. На ней было светлое платье с бантиками, но оно к ней не шло. Короткие
рукава обнажали островатые
красные локти, сильные и большие руки. Марта была, впрочем, не дурна. Веснушки не портили ее. Она слыла даже за хорошенькую, особенно среди своих, поляков, — их жило здесь не мало.
Его радовало видеть, как свободно и грациозно сгибался ее стан, как розовая рубаха, составлявшая всю ее одежду, драпировалась на груди и вдоль стройных ног; как выпрямлялся ее стан и под ее стянутою рубахой твердо обозначались черты дышащей груди; как узкая ступня, обутая в
красные старые черевики, не переменяя формы, становилась на землю; как сильные руки, с засученными
рукавами, напрягая мускулы, будто сердито бросали лопатой, и как глубокие черные глаза взглядывали иногда на него.
— Что видали? Сказывай! — прокричал дядя Ерошка, отирая
рукавом черкески пот с
красного широкого лица.
Камзол
красный,
рукава желтые, черная перевязь Фараон.
Посреди подвала стоят человек десять народу в
красных рубахах, засучили
рукава и длинные ножики точат…
На ней была чистая, шитая на
рукавах и воротнике рубаха, такая же занавеска, новая понёва, коты, бусы и вышитая
красной бумагой и блестками, четвероугольная, щегольская кичка.
Целое утро она просвещала Илью, весело рассказывая ему разные истории о том, как женщины обманывают мужей. В переднике и
красной кофточке, с засученными
рукавами, ловкая и лёгонькая, она птичкой порхала по кухне, приготовляя мужу пельмени, и её звонкий голос почти непрерывно лился в комнату Ильи.
Глаза Павла
покраснели, из них тяжело выкатились две большие слезы. Он смахнул их со щёк
рукавом халата.
Та сперва молчала,
краснела и посмеивалась, наконец закрыла губы
рукавом, отворотилась и промолвила...
Вадим, сказал я, почувствовал сострадание к нищим, и становился, чтобы дать им что-нибудь; вынув несколько грошей, он каждому бросал по одному; они благодарили нараспев, давно затверженными словами и даже не подняв глаз, чтобы рассмотреть подателя милостыни… это равнодушие напомнило Вадиму, где он и с кем; он хотел идти далее; но костистая рука вдруг остановила его за плечо; — «постой, постой, кормилец!» пропищал хриплый женский голос сзади его, и рука нищенки всё крепче сжимала свою добычу; он обернулся — и отвратительное зрелище представилось его глазам: старушка, низенькая, сухая, с большим брюхом, так сказать, повисла на нем: ее засученные
рукава обнажали две руки, похожие на грабли, и полусиний сарафан, составленный из тысячи гадких лохмотьев, висел криво и косо на этом подвижном скелете; выражение ее лица поражало ум какой-то неизъяснимой низостью, какой-то гнилостью, свойственной мертвецам, долго стоявшим на воздухе; вздернутый нос, огромный рот, из которого вырывался голос резкий и странный, еще ничего не значили в сравнении с глазами нищенки! вообразите два серые кружка, прыгающие в узких щелях, обведенных
красными каймами; ни ресниц, ни бровей!.. и при всем этом взгляд, тяготеющий на поверхности души; производящий во всех чувствах болезненное сжимание!..
— Ты дружком, что ли? — спросил барин, глядя на перевязанный
красным платком
рукав Тихоновой свиты.
Все, мешаясь вместе, составляло для Ивана Ивановича очень занимательное зрелище, между тем, как лучи солнца, охватывая местами синий или зеленый
рукав,
красный обшлаг или часть золотой парчи, или играя на шпажном шпице, делали его чем-то необыкновенным, похожим на тот вертеп, который развозят по хуторам кочующие пройдохи.
Что-то униженное, забитое и запуганное выражалось во всех жестах его, так что он, если позволит сравнение, довольно походил в эту минуту на того человека, который, за неимением своего платья, оделся в чужое:
рукава лезут наверх, талия почти на затылке, а он то поминутно оправляет на себе короткий жилетишко, то виляет бочком и сторонится, то норовит куда-нибудь спрятаться, то заглядывает всем в глаза и прислушивается, не говорят ли чего люди о его обстоятельствах, не смеются ли над ним, не стыдятся ли его, — и
краснеет человек, и теряется человек, и страдает амбиция…
Анисим приехал за три дня до свадьбы, во всем новом. На нем были блестящие резиновые калоши и вместо галстука
красный шнурок с шариками, и на плечах висело пальто, не надетое в
рукава, тоже новое.
Ты тогда боялся за его здоровье и предсказывал ему чахотку; а посмотрел бы ты теперь на его огромные
красные руки, как они торчат из узеньких
рукавов нанкового сюртука, и какие у него повсюду выпираются круглые и толстые мышцы!
Прежде нежели Дрейяк что-нибудь понял, высокий плечистый мужчина без сюртука, с засученными
рукавами, с тяжелым железным ломом, повязанный
красным платком, поровнявшись с ним, спросил его громовым голосом: «Ты с нами?» Дрейяк, бледный и уж несколько нездоровый, не мог сообразить, какое может иметь последствие отказ, и потому медлил с ответом; но новый знакомец был нетерпелив, он взял нашего шевалье за шиворот и, сообщив его телу движение, весьма неприятное, повторил вопрос.
Музыканты, дворовые люди предводителя, стоя в буфете, очищенном на случай бала, уже заворотив
рукава сюртуков, по данному знаку заиграли старинный польский «Александр, Елисавета», и при ярком и мягком освещении восковых свеч по большой паркетной зале начинали плавно проходить: екатерининский генерал-губернатор, со звездой, под руку с худощавой предводительшей, предводитель под руку с губернаторшей и т. д. — губернские власти в различных сочетаниях и перемещениях, когда Завальшевский, в синем фраке с огромным воротником и буфами на плечах, в чулках и башмаках, распространяя вокруг себя запах жасминных духов, которыми были обильно спрыснуты его усы, лацкана и платок, вместе с красавцем-гусаром в голубых обтянутых рейтузах и шитом золотом
красном ментике, на котором висели владимирский крест и медаль двенадцатого года, вошли в залу.
Перед ним стоял высокий человек в
красной рубахе, пустые
рукава которой свободно болтались по бокам, ниспадая с плеч. Клинообразная русая борода удлиняла бледное, испитое лицо с лихорадочно блестевшими серыми глазами; длинная шея с изогнутым и вытянувшимся вперёд кадыком придавала этой странной фигуре что-то журавлиное. На ногах у него были валенки и плисовые шаровары, вытертые на коленях. Ему было, наверное, лет под пятьдесят, но глаза молодили его. Он смерил Тихона Павловича взглядом.
Цирельман поднял кверху руки, отчего
рукава лапсердака сползли вниз и обнажили худые, костлявые,
красные кисти, закинул назад голову и возвел глаза к закопченному потолку. Из груди его вылетел сиплый, но высокий и дрожащий звук, который долго и жалобно вибрировал под низкими сводами, и когда он, постепенно слабея, замер, то слышно было, как в погребе быстро затихали, подобно убегающей волне, последние разговоры. И тотчас же в сыром, тяжелом воздухе наступила чуткая тишина.
Потом целый день тетя в саду варила вишневое варенье. Алена, с
красными от жара щеками, бегала то в сад, то в дом, то на погреб. Когда тетя варила варенье, с очень серьезным лицом, точно священнодействовала, и короткие
рукава позволяли видеть ее маленькие, крепкие, деспотические руки, и когда не переставая бегала прислуга, хлопоча около этого варенья, которое будет есть не она, то всякий раз чувствовалось мучительство…
У Веры никого не было родных, кроме дедушки и тети; мать умерла уже давно, отец, инженер, умер три месяца назад в Казани, проездом из Сибири. Дедушка был с большой седой бородой, толстый,
красный, с одышкой, и ходил, выпятив вперед живот и опираясь на палку. Тетя, дама лет сорока двух, одетая в модное платье с высокими
рукавами, сильно стянутая в талии, очевидно, молодилась и еще хотела нравиться; ходила она мелкими шагами, и у нее при этом вздрагивала спина.
Покраснела Параша и, закрывая лицо батистовым
рукавом рубашки, сказала ей...
Вот за гробом Насти, вслед за родными, идут с поникшими головами семь женщин. Все в синих крашенинных сарафанах с черными
рукавами и белыми платками на головах… Впереди выступает главная «плачея» Устинья Клещиха. Хоронят девушку, оттого в руках у ней зеленая ветка, обернутая в
красный платок.
Прибежала девочка — тоненькая, худенькая, лет тринадцати и лицом на черного похожа. Видно, что дочь. Тоже — глаза черные, светлые и лицом красивая. Одета в рубаху длинную, синюю, с широкими
рукавами и без пояса. На полах, на груди и на
рукавах оторочено
красным. На ногах штаны и башмачки, а на башмачках другие с высокими каблуками; на шее монисто, всё из русских полтинников. Голова непокрытая, коса черная, и в косе лента, а на ленте привешаны бляхи и рубль серебряный.
Наутро видит Жилин — ведет
красный кобылу за деревню, а за ним трое татар идут. Вышли за деревню, снял рыжий бешмет, засучил
рукава, — ручищи здоровые, — вынул кинжал, поточил на бруске. Задрали татары кобыле голову кверху, подошел рыжий, перерезал глотку, повалил кобылу и начал свежевать — кулачищами шкуру подпарывает. Пришли бабы, девки, стали мыть кишки и нутро. Разрубили потом кобылу, стащили в избу. И вся деревня собралась к рыжему поминать покойника.
Малиновая конфедератка с белым султаном лихо была взброшена набекрень,
рукава белого кунтуша еще лише откинуты назад,
красные сапожки со шпорами изящно облекали икры вкусных ножек генеральши, в руках бельгийский штуцер, сбоку блистающая сабля.
Последний курил носогрейку; огонек носогрейки двигался в потемках, потухал и вспыхивал; на мгновение освещал он то кусок
рукава, то мохнатые усы с большим медно-красным носом, то нависшие, суровые брови.
Сморщился писарь, злобно взглянул на купчину и, сплюнув в сторону, отер
рукавом нанкового сюртука пот, от духоты выступавший на сизо-красном лице его.
Продолжая улыбаться, Василиса вдруг всхлипнула, слезы, крупные, изобильные, потекли у нее по щекам, и она заслонила
рукавом лицо от огня, как бы стыдясь своих слез, а Лукерья, глядя неподвижно на студента,
покраснела, и выражение у нее стало тяжелым, напряженным, как у человека, который сдерживает сильную боль.
Маленький худощавый старик с
красными глазами, торопливо засучивая
рукава, протискивался ко мне сквозь толпу.
От толчка в спину я пробежал несколько шагов: падая, ударился лицом о чье-то колено; это колено с силой отшвырнуло меня в сторону. Помню, как, вскочив на ноги и в безумном ужасе цепляясь за чей-то рвавшийся от меня
рукав, я кричал: «Братцы!.. голубчики!..» Помню пьяный рев толпы, помню мелькавшие передо мною
красные, потные лица, сжатые кулаки… Вдруг тупой, тяжелый удар в грудь захватил мне дыхание, и, давясь хлынувшею из груди кровью, я без сознания упал на землю.
По узкому переулку, мимо грязных, облупившихся домиков, Катя поднималась в гору. И вдруг из сумрака выплыло навстречу ужасное лицо; кроваво-красные ямы вместо глаз, лоб черный, а под глазами по всему лицу въевшиеся в кожу черно-синие пятнышки от взорвавшегося снаряда. Человек в солдатской шинели шел, подняв лицо вверх, как всегда слепые, и держался рукою за плечо скучливо смотревшего мальчика-поводыря; свободный
рукав болтался вместо другой руки.