Неточные совпадения
Меннерс рыдал от ужаса, заклинал матроса бежать к рыбакам, позвать помощь, обещал деньги, угрожал и сыпал проклятиями, но Лонгрен только подошел ближе к самому
краю мола, чтобы
не сразу потерять из вида метания и скачки лодки.
Раскольников тотчас сделал вид, что как будто и сам
не заметил его и смотрит, задумавшись, в сторону, а сам продолжал его наблюдать
краем глаза.
Дмитрий Самгин стукнул ложкой по
краю стола и открыл рот, но ничего
не сказал, только чмокнул губами, а Кутузов, ухмыляясь, начал что-то шептать в ухо Спивак. Она была в светло-голубом, без глупых пузырей на плечах, и это гладкое, лишенное украшений платье, гладко причесанные каштановые волосы усиливали серьезность ее лица и неласковый блеск спокойных глаз. Клим
заметил, что Туробоев криво усмехнулся, когда она утвердительно кивнула Кутузову.
— Странное дело, — продолжал он, недоуменно вздернув плечи, — но я
замечал, что чем здоровее человек, тем более жестоко грызет его цинга, а слабые переносят ее легче. Вероятно, это
не так, а вот сложилось такое впечатление. Прокаженные встречаются там, меряченье нередко… Вообще —
край не из веселых. И все-таки, знаешь, Клим, — замечательный народ живет в государстве Романовых, черт их возьми! Остяки, например, и особенно — вогулы…
У него был второй ключ от комнаты, и как-то вечером, ожидая Никонову, Самгин открыл книгу модного, неприятного ему автора. Из книги вылетела узкая полоска бумаги, на ней ничего
не было написано, и Клим положил ее в пепельницу, а потом, закурив, бросил туда же непогасшую спичку;
край бумаги нагрелся и готов был вспыхнуть, но Самгин успел схватить ее,
заметив четко выступившие буквы.
Но они
не поддавались счету, мелькая в глазах с удивительной быстротой, они подбегали к самому
краю крыши и, рискуя сорваться с нее,
метали вниз поленья, кирпичи, доски и листы железа, особенно пугавшие казацких лошадей.
— Нет, — начал он, — есть ли кто-нибудь, с кем бы вы могли стать вон там, на
краю утеса, или сесть в чаще этих кустов — там и скамья есть — и просидеть утро или вечер, или всю ночь, и
не заметить времени, проговорить без умолку или промолчать полдня, только чувствуя счастье — понимать друг друга, и понимать
не только слова, но знать, о чем молчит другой, и чтоб он умел читать в этом вашем бездонном взгляде вашу душу, шепот сердца… вот что!
И как Вера, это изящное создание, взлелеянное под крылом бабушки, в уютном, как ласточкино гнездо, уголке, этот перл, по красоте, всего
края, на которую робко обращались взгляды лучших женихов, перед которой робели смелые мужчины,
не смея бросить на нее нескромного взгляда, рискнуть любезностью или комплиментом, — Вера, покорившая даже самовластную бабушку, Вера, на которую ветерок
не дохнул, — вдруг идет тайком на свидание с опасным, подозрительным человеком!
— Пани Агриппина, пан видзел в польском
краю хлопок, а
не шляхетных паней, —
заметил пан с трубкой Грушеньке.
Чжан Бао указал мне рукой на лес. Тут только я
заметил на
краю полянки маленькую кумирню, сложенную из накатника и крытую кедровым корьем. Около нее на коленях стоял старик и молился. Я
не стал ему мешать и пошел к ручью мыться. Через 15 минут старик возвратился в фанзу и стал укладывать свою котомку.
Меня обносили за столом, холодно и надменно встречали, наконец
не замечали вовсе; мне
не давали даже вмешиваться в общий разговор, и я сам, бывало, нарочно поддакивал из-за угла какому-нибудь глупейшему говоруну, который во время оно, в Москве, с восхищением облобызал бы прах ног моих,
край моей шинели…
В это время в лесу раздался какой-то шорох. Собаки подняли головы и насторожили уши. Я встал на ноги.
Край палатки приходился мне как раз до подбородка. В лесу было тихо, и ничего подозрительного я
не заметил. Мы сели ужинать. Вскоре опять повторился тот же шум, но сильнее и дальше в стороне. Тогда мы стали смотреть втроем, но в лесу, как нарочно, снова воцарилась тишина. Это повторилось несколько раз кряду.
Надо
заметить, что тогда в Уссурийском
крае не было ни одного стекольного завода, и потому в глухих местах стекло ценилось особенно высоко.
Иван Петрович вел жизнь самую умеренную, избегал всякого рода излишеств; никогда
не случалось мне видеть его навеселе (что в
краю нашем за неслыханное чудо почесться может); к женскому же полу имел он великую склонность, но стыдливость была в нем истинно девическая. [Следует анекдот, коего мы
не помещаем, полагая его излишним; впрочем, уверяем читателя, что он ничего предосудительного памяти Ивана Петровича Белкина в себе
не заключает. (Прим. А. С. Пушкина.)]
Он пьет через
край — когда может, потому что
не может пить всякий день; это
заметил лет пятнадцать тому назад Сенковский в «Библиотеке для чтения».
Через минуту я
заметил, что потолок был покрыт прусскими тараканами. Они давно
не видали свечи и бежали со всех сторон к освещенному месту, толкались, суетились, падали на стол и бегали потом опрометью взад и вперед по
краю стола.
Мой отец
не соглашался, говорил, что он разлюбил все военное, что он надеется
поместить меня со временем где-нибудь при миссии в теплом
крае, куда и он бы поехал оканчивать жизнь.
Бахметев имел какую-то тень влияния или, по крайней мере, держал моего отца в узде. Когда Бахметев
замечал, что мой отец уж через
край не в духе, он надевал шляпу и, шаркая по-военному ногами, говорил...
Внимание хозяина и гостя задавило меня, он даже написал
мелом до половины мой вензель; боже мой, моих сил недостает, ни на кого
не могу опереться из тех, которые могли быть опорой; одна — на
краю пропасти, и целая толпа употребляет все усилия, чтоб столкнуть меня, иногда я устаю, силы слабеют, и нет тебя вблизи, и вдали тебя
не видно; но одно воспоминание — и душа встрепенулась, готова снова на бой в доспехах любви».
Обыкновенным образом стрелять журавлей очень трудно и мало убьешь их, а надобно употреблять для этого особенные приемы и хитрости, то есть подкрадываться к ним из-за кустов, скирдов хлеба, стогов сена и проч. и проч. также, узнав предварительно, куда летают журавли кормиться, где проводят полдень, где ночуют и чрез какие места пролетают на ночевку, приготовить заблаговременно скрытное место и ожидать в нем журавлей на перелете, на корму или на ночевке; ночевку журавли выбирают на местах открытых, даже иногда близ проезжей дороги; обыкновенно все спят стоя, заложив голову под крылья, вытянувшись в один или два ряда и выставив по
краям одного или двух сторожей, которые только дремлют,
не закладывая голов под крылья, дремлют чутко, и как скоро
заметят опасность, то зычным, тревожным криком разбудят товарищей, и все улетят.
В это время на
краю щели появился большой черный муравей. Он спустился внутрь на одну из змей и взобрался ей на голову. Муравей лапками коснулся глаза и рта пресмыкающегося, но оно чуть только показало язычок. Муравей перешел на другую змею, потом на третью — они, казалось, и
не замечали присутствия непрошенного гостя.
С Трубецкими я разлучился в грустную для них минуту: накануне отъезда из Иркутска похоронили их малютку Володю. Бедная Катерина Ивановна в первый раз испытала горе потерять ребенка: с христианским благоразумием покорилась неотвратимой судьбе. Верно, они вам уже писали из Оёка, где прозимуют без сомнения, хотя, может быть, и выйдет им новое назначение в здешние
края. Сестра мне пишет, что Потемкиной обещано
поместить их в Тобольск.
Не понимаю, почему это
не вышло в одно время с моим назначением.
Только
смею доложить, что если эти скиты
не будут опять в скором времени сформированы, так можно поручиться, что и весь этот
край разврата
не минует, по той причине, что эти «матери» по всем деревням, можно сказать, как вороны разлетелись и всюду падаль клюют-с.
Да, я люблю тебя, далекий, никем
не тронутый
край! Мне мил твой простор и простодушие твоих обитателей! И если перо мое нередко коснется таких струн твоего организма, которые издают неприятный и фальшивый звук, то это
не от недостатка горячего сочувствия к тебе, а потому собственно, что эти звуки грустно и болезненно отдаются в моей душе. Много есть путей служить общему делу; но
смею думать, что обнаружение зла, лжи и порока также
не бесполезно, тем более что предполагает полное сочувствие к добру и истине.
Между тем он почти 20 лет сряду срамил
не одну Францию, но и всю Европу — и никто
не замечал праха, который до
краев наполнял этого человека.
И тут-то этакую гадость гложешь и вдруг вздумаешь: эх, а дома у нас теперь в деревне к празднику уток,
мол, и гусей щипят, свиней режут, щи с зашеиной варят жирные-прежирные, и отец Илья, наш священник, добрый-предобрый старичок, теперь скоро пойдет он Христа славить, и с ним дьяки, попадьи и дьячихи идут, и с семинаристами, и все навеселе, а сам отец Илья много пить
не может: в господском доме ему дворецкий рюмочку поднесет; в конторе тоже управитель с нянькой вышлет попотчует, отец Илья и раскиснет и ползет к нам на дворню, совсем чуть ножки волочит пьяненький: в первой с
краю избе еще как-нибудь рюмочку прососет, а там уж более
не может и все под ризой в бутылочку сливает.
Удав и Дыба охотно склонялись на сторону"подтягиванья", но, отстаивая это мировоззрение, они отчасти обставляли его теоретическими соображениями, отчасти ссылались на обстоятельства и вообще как бы слегка стыдились. Грустно,
мол, но делать нечего. Проезжий Марат хотя тоже до
краев преисполнен"подтягиванья", но уже у него нет ни обстановок, ни ссылок, ни стыда, так что"подтягиванье"является совершенно самостоятельною бессмыслицей,
не имеющей ни причин, ни предмета.
— Да, это громко, я пугаюсь, — отвечала она и потом, положив пальчик на
край стакана, из которого пенилось вино, сказала: — Ну, ну, будет!..
Не смей больше ходить.
Вот мы нынче приедем, — продолжал он рассуждать, прижимаясь к
краю повозки и боясь пошевелиться, чтобы
не дать
заметить брату, что ему неловко, — и вдруг прямо на бастион: я с орудиями, а брат с ротой, и вместе пойдем.
О, вы
не бродите с
краю, а
смело летите вниз головой.
— Крестили Федором Федоровичем; доселе природную родительницу нашу имеем в здешних краях-с, старушку божию, к земле растет, за нас ежедневно день и нощь бога
молит, чтобы таким образом своего старушечьего времени даром на печи
не терять.
— Значит, он в самом деле виновным оказывается? —
заметила она, опасаясь,
не через
край ли хватил тут Аггей Никитич.
Делать нечего, стал он докладывать. И что дальше докладывает, то гаже выходит. Так,
мол, и так, сколько ни делал вреда, а пользы ни на грош из того
не вышло.
Не может отдышаться вверенный
край, да и шабаш.
Старинному преданию,
не подтверждаемому новыми событиями, перестали верить, и Моховые озера мало-помалу, от мочки коноплей у берегов и от пригона стад на водопой, позасорились, с
краев обмелели и даже обсохли от вырубки кругом леса; потом заплыли толстою землянистою пеленой, которая поросла мохом и скрепилась жилообразными корнями болотных трав, покрылась кочками, кустами и даже сосновым лесом, уже довольно крупным; один провал затянуло совсем, а на другом остались два глубокие, огромные окна, к которым и теперь страшно подходить с непривычки, потому что земля, со всеми болотными травами, кочками, кустами и мелким лесом, опускается и поднимается под ногами, как зыбкая волна.
Не цепом —
мечом своим булатным
В том
краю молотит земледел,
И кладет он жизнь на поле ратном,
Веет душу из кровавых тел.
За табльдотом мы познакомились. Оказалось, что он помпадур, и что у него есть"вверенный ему
край", в котором он наступает на закон. Нигде в другом месте —
не то что за границей, а даже в отечестве — он, милая тетенька, наступать на закон
не смеет (составят протокол и отошлют к мировому), а въедет в пределы"вверенного ему
края" — и наступает безвозбранно. И, должно быть, это занятие очень достолюбезное, потому что за границей он страшно по нем тосковал, хотя всех уверял, что тоскует по родине.
Если истинная любовь к природе рисовала в душе Долинского впечатления более глубокие, если его поэтическая тоска о незабвенной украинской природе была настолько сильнее деланной тоски Юлии, насколько грандиозные и поражающие своим величием картины его
края сильнее тщедушных, неизменных, черноземно-вязких картин, по которым проводила молочные воды в кисельных берегах подшпоренная фантазия его собеседницы, то зато в этих кисельных берегах было так много топких мест, что Долинский
не замечал, как ловко тускарские пауки затягивали его со стороны великодушия, сострадания и их непонятных высоких стремлений.
И Дон-Кихот, давно ничего
не видавший глазами, засмотрелся на кота и
не заметил, как тот мало-помалу подвигал горшок к
краю и вдруг хлоп…
К счастью для себя, поднял воровские глаза Соловьев — и
не увидел Жегулева, но увидел мужиков: точно на аршинных шеях тянулись к нему головы и,
не мигая, ждали… Гробовую тесноту почувствовал Щеголь, до
краев налился смертью и залисил, топчась на месте, даже
не смея отступить...
И захваченные волной, ослепшие в дыму пожаров,
не замечали они, ни Саша, ни Колесников, того, что уже виделось ясно, отовсюду выпирало своими острыми
краями: в себе самой истощалась явно народная ярость, лишенная надежд и смысла, дотла, вместе с пожарами, выгорала душа, и мертвый пепел, серый и холодный, мертво глядел из глаз, над которыми еще круглились яростные брови.
Теперь я видел, что она
не любит также Дюрока. Я
заметил это по ее уху.
Не смейтесь!
Край маленького, как лепесток, уха был направлен к Дюроку с неприязненной остротой.
Помню, что я потом приподнялся и, видя, что никто
не обращает на меня внимания, подошел к перилам, но
не с той стороны, с которой спрыгнул Давыд: подойти к ней мне казалось страшным, — а к другой, и стал глядеть на реку, бурливую, синюю, вздутую; помню, что недалеко от моста, у берега, я
заметил причаленную лодку, а в лодке несколько людей, и один из них, весь мокрый и блестящий на солнце, перегнувшись с
края лодки, вытаскивал что-то из воды, что-то
не очень большое, какую-то продолговатую темную вещь, которую я сначала принял за чемодан или корзину; но, всмотревшись попристальнее, я увидал, что эта вещь была — Давыд!
Пройдя таким образом немного более двух верст, слышится что-то похожее на шум падающих вод, хотя человек,
не привыкший к степной жизни, воспитанный на булеварах,
не различил бы этот дальний ропот от говора листьев; — тогда, кинув глаза в ту сторону, откуда ветер принес сии новые звуки, можно
заметить крутой и глубокий овраг; его берег обсажен наклонившимися березами, коих белые нагие корни, обмытые дождями весенними, висят над бездной длинными хвостами; глинистый скат оврага покрыт камнями и обвалившимися глыбами земли, увлекшими за собою различные кусты, которые беспечно принялись на новой почве; на дне оврага, если подойти к самому
краю и наклониться придерживаясь за надёжные дерева, можно различить небольшой родник, но чрезвычайно быстро катящийся, покрывающийся по временам пеною, которая белее пуха лебяжьего останавливается клубами у берегов, держится несколько минут и вновь увлечена стремлением исчезает в камнях и рассыпается об них радужными брызгами.
Печорин с сожалением посмотрел ему вослед и пошел в кресла: второй акт Фенеллы уж подходил к концу… Артиллерист и преображенец, сидевшие с другого
края,
не заметили его отсутствия.
«Но скоро скуку пресыщенья
Постиг виновный Измаил!
Таиться
не было терпенья,
Когда погас минутный пыл.
Оставил жертву обольститель
И удалился в
край родной,
Забыл, что есть на небе мститель,
А на земле еще другой!
Моя рука его отыщет
В толпе, в лесах, в степи пустой,
И казни грозный
меч просвищет
Над непреклонной головой;
Пусть лик одежда изменяет:
Не взор — душа врага узнает!
Если бы проезжал теперь по улице кто-нибудь
не здешний, живущий в центре города, то он
заметил бы только грязных, пьяных и ругателей, но Анна Акимовна, жившая с детства в этих
краях, узнавала теперь в толпе то своего покойного отца, то мать, то дядю.
Хотя могила на берегу, даже и совсем пустынном,
не редкость в том
краю, так как якут старается лечь на вечный покой непременно на возвышенности, у воды, в таких местах, где много дали и простора, — но все же я узнал Ат-Даванскую станцию, которую
заметил уже в первую свою поездку.
Ну все-таки надо правду говорить, маленько и у меня по сердцу скребнуло:
не было бы какого худа. Вот,
мол, и
край Соколиного острова стоим, а приведет ли бог на амурской-то стороне побывать? А амурская-то сторона за проливом
край неба горами синеет. Так бы, кажись, птицей снялся да полетел. Да, вишь, локоть и близок, а укусить —
не укусишь!..
Недели две спустя, в жаркий, истомный июньский полдень, Авилов лежал на
краю громадного густого сада, на сене, и читал. Вдруг он услышал совсем близко за своею спиной легкие шаги. Он обернулся и увидел Харитину, которая, по-видимому, его
не замечала.
Импровизатор,
не привыкший к северному равнодушию, казалось страдал… вдруг
заметил он в стороне поднявшуюся ручку в белой маленькой перчатке — он с живостию оборотился и подошел к молодой величавой красавице, сидевшей на
краю второго ряда.