Неточные совпадения
На этом
кругу были устроены девять препятствий: река, большой, в два аршина, глухой барьер пред самою беседкой, канава сухая, канава с
водою, косогор, ирландская банкетка, состоящая (одно из самых трудных препятствий), из вала, утыканного хворостом, за которым, невидная для лошади, была еще канава, так что лошадь должна была перепрыгнуть оба препятствия или убиться; потом еще две канавы с
водою и одна сухая, — и конец скачки был против беседки.
Наконец ей удалось вызвать привычное представление, помогающее уснуть: она мысленно бросала камни в светлую
воду, смотря
на расхождение легчайших
кругов.
Народ расходился, полицейские возились еще с утопленницей, кто-то крикнул про контору… Раскольников смотрел
на все с странным ощущением равнодушия и безучастия. Ему стало противно. «Нет, гадко…
вода… не стоит, — бормотал он про себя. — Ничего не будет, — прибавил он, — нечего ждать. Что это, контора… А зачем Заметов не в конторе? Контора в десятом часу отперта…» Он оборотился спиной к перилам и поглядел
кругом себя.
В щель, в глаза его бил воздух — противно теплый, насыщенный запахом пота и пыли, шуршал куском обоев над головой Самгина. Глаза его прикованно остановились
на светлом
круге воды в чане, —
вода покрылась рябью, кольцо света, отраженного ею, дрожало, а темное пятно в центре казалось неподвижным и уже не углубленным, а выпуклым. Самгин смотрел
на это пятно, ждал чего-то и соображал...
Клим остался с таким ощущением, точно он не мог понять, кипятком или холодной
водой облили его? Шагая по комнате, он пытался свести все слова, все крики Лютова к одной фразе. Это — не удавалось, хотя слова «удирай», «уезжай» звучали убедительнее всех других. Он встал у окна, прислонясь лбом к холодному стеклу.
На улице было пустынно, только какая-то женщина, согнувшись, ходила по черному
кругу на месте костра, собирая угли в корзинку.
Ослепительно блестело золото ливрей идолоподобно неподвижных кучеров и грумов, их головы в лакированных шляпах казались металлическими,
на лицах застыла суровая важность, как будто они правили не только лошадьми, а всем этим движением по
кругу, над небольшим озером; по спокойной, все еще розоватой в лучах солнца
воде, среди отраженных ею облаков плавали лебеди, вопросительно и гордо изогнув шеи, а
на берегах шумели ярко одетые дети, бросая птицам хлеб.
Вскрикивая, он черпал горстями
воду, плескал ее в сторону Марины, в лицо свое и
на седую голову. Люди вставали с пола, поднимая друг друга за руки, под мышки, снова становились в
круг, Захарий торопливо толкал их, устанавливал, кричал что-то и вдруг, закрыв лицо ладонями, бросился
на пол, — в
круг вошла Марина, и люди снова бешено, с визгом, воем, стонами, завертелись, запрыгали, как бы стремясь оторваться от пола.
Круг все чаще разрывался, люди падали, тащились по полу, увлекаемые вращением серой массы, отрывались, отползали в сторону, в сумрак;
круг сокращался, — некоторые, черпая горстями взволнованную
воду в чане, брызгали ею в лицо друг другу и, сбитые с ног, падали. Упала и эта маленькая неестественно легкая старушка, — кто-то поднял ее
на руки, вынес из
круга и погрузил в темноту, точно в
воду.
Волга задумчиво текла в берегах, заросшая островами, кустами, покрытая мелями. Вдали желтели песчаные бока гор, а
на них синел лес; кое-где белел парус, да чайки, плавно махая крыльями, опускаясь
на воду, едва касались ее и
кругами поднимались опять вверх, а над садами высоко и медленно плавал коршун.
Едучи с корвета, я видел одну из тех картин, которые видишь в живописи и не веришь: луну над гладкой
водой, силуэт тихо качающегося фрегата,
кругом темные, спящие холмы и огни
на лодках и горах.
Возвращение
на фрегат было самое приятное время в прогулке: было совершенно прохладно; ночь тиха;
кругом,
на чистом горизонте, резко отделялись черные силуэты пиков и лесов и ярко блистала зарница — вечное украшение небес в здешних местах. Прямо
на голову текли лучи звезд, как серебряные нити. Но
вода была лучше всего: весла с каждым ударом черпали чистейшее серебро, которое каскадом сыпалось и разбегалось искрами далеко вокруг шлюпки.
А
кругом, над головами, скалы, горы, крутизны, с красивыми оврагами, и все поросло лесом и лесом. Крюднер ударил топором по пню,
на котором мы сидели перед хижиной; он сверху весь серый; но едва топор сорвал кору, как под ней заалело дерево, точно кровь. У хижины тек ручеек, в котором бродили красноносые утки. Ручеек можно перешагнуть, а
воды в нем так мало, что нельзя и рук вымыть.
Едва станешь засыпать — во сне ведь другая жизнь и, стало быть, другие обстоятельства, — приснитесь вы, ваша гостиная или дача какая-нибудь;
кругом знакомые лица; говоришь, слушаешь музыку: вдруг хаос — ваши лица искажаются в какие-то призраки; полуоткрываешь сонные глаза и видишь, не то во сне, не то наяву, половину вашего фортепиано и половину скамьи;
на картине, вместо женщины с обнаженной спиной, очутился часовой; раздался внезапный треск, звон — очнешься — что такое? ничего: заскрипел трап, хлопнула дверь, упал графин, или кто-нибудь вскакивает с постели и бранится, облитый
водою, хлынувшей к нему из полупортика прямо
на тюфяк.
Подходя к перевозу, мы остановились посмотреть прелюбопытную машину, которая качала из бассейна
воду вверх
на террасы для орошения полей. Это — длинная, движущаяся
на своей оси лестница, ступеньки которой загребали
воду и тащили вверх. Машину приводила в движение корова, ходя по вороту
кругом. Здесь, как в Японии, говядину не едят: недостало бы мест для пастбищ; скота держат столько, сколько нужно для работы, от этого и коровы не избавлены от ярма.
Штиль, погода прекрасная: ясно и тепло; мы лавируем под берегом. Наши
на Гото пеленгуют берега. Вдали видны японские лодки;
на берегах никакой растительности. Множество красной икры, точно толченый кирпич, пятнами покрывает в разных местах море. Икра эта сияет по ночам нестерпимым фосфорическим блеском. Вчера свет так был силен, что из-под судна как будто вырывалось пламя; даже
на парусах отражалось зарево; сзади кормы стелется широкая огненная улица;
кругом темно; невстревоженная
вода не светится.
Жар несносный; движения никакого, ни в воздухе, ни
на море. Море — как зеркало, как ртуть: ни малейшей ряби. Вид пролива и обоих берегов поразителен под лучами утреннего солнца. Какие мягкие, нежащие глаз цвета небес и
воды! Как ослепительно ярко блещет солнце и разнообразно играет лучами в
воде! В ином месте пучина кипит золотом, там как будто горит масса раскаленных угольев: нельзя смотреть; а подальше,
кругом до горизонта, распростерлась лазурная гладь. Глаз глубоко проникает в прозрачные
воды.
В природе чувствовалась какая-то тоска. Неподвижный и отяжелевший от сырости воздух, казалось, навалился
на землю, и от этого все
кругом притаилось. Хмурое небо, мокрая растительность, грязная тропа, лужи стоячей
воды и в особенности царившая
кругом тишина — все свидетельствовало о ненастье, которое сделало передышку для того, чтобы снова вот-вот разразиться дождем с еще большей силой.
Кругом царила тишина, только вверху,
на перекатах, глухо шумела
вода.
Кругом было темно.
Вода в реке казалась бездонной пропастью. В ней отражались звезды. Там, наверху, они были неподвижны, а внизу плыли с
водой, дрожали и вдруг вновь появлялись
на прежнем месте. Мне было особенно приятно, что ни с кем ничего не случилось. С этими радостными мыслями я задремал.
Кругом все белело от инея.
Вода в лужах замерзла. Под тонким слоем льда стояли воздушные пузыри. Засохшая желто-бурая трава искрилась такими яркими блестками, что больно было
на нее смотреть. Сучья деревьев, камни и утоптанная земля
на тропе покрылись холодным матовым налетом.
Не успели мы отойти от бивака
на такое расстояние, с которого в тихую погоду слышен ружейный выстрел, как дождь сразу прекратился, выглянуло солнце, и тогда все
кругом приняло ликующий вид, только мутная
вода в реке, прибитая к земле трава и клочья тумана в горах указывали
на недавнее ненастье.
Ночь была ясная. Одна сторона реки была освещена, другая — в тени. При лунном свете листва деревьев казалась посеребренной, стволы — белесовато-голубыми, а тени — черными. Кусты тальника низко склонились над
водой, точно они хотели скрыть что-то около своих берегов.
Кругом было тихо, безмолвно, только река слабо шумела
на перекатах.
Ночь была ясная и холодная. Звезды ярко горели
на небе; мерцание их отражалось в
воде.
Кругом было тихо и безлюдно; не было слышно даже всплесков прибоя. Красный полумесяц взошел поздно и задумчиво глядел
на уснувшую землю. Высокие горы, беспредельный океан и глубокое темно-синее небо — все было так величественно, грандиозно. Шепот Дерсу вывел меня из задумчивости: он о чем-то бредил во сне.
Погода стояла прекрасная: белые круглые облака высоко и тихо неслись над нами, ясно отражаясь в
воде; тростник шушукал
кругом; пруд местами, как сталь, сверкал
на солнце.
Действительно, несмотря
на то что
кругом всюду были лужи,
вода еще не успела наполнить следы, выдавленные лапой тигра. Не было сомнения, что страшный хищник только что стоял здесь и затем, когда услышал наши шаги, бросился в чащу и спрятался где-нибудь за буреломом.
Стояла китайская фанзочка много лет в тиши, слушая только шум
воды в ручье, и вдруг все
кругом наполнилось песнями и веселым смехом. Китайцы вышли из фанзы, тоже развели небольшой огонек в стороне, сели
на корточки и молча стали смотреть
на людей, так неожиданно пришедших и нарушивших их покой. Мало-помалу песни стрелков начали затихать. Казаки и стрелки последний раз напились чаю и стали устраиваться
на ночь.
Всё болело; голова у меня была мокрая, тело тяжелое, но не хотелось говорить об этом, — всё
кругом было так странно: почти
на всех стульях комнаты сидели чужие люди: священник в лиловом, седой старичок в очках и военном платье и еще много; все они сидели неподвижно, как деревянные, застыв в ожидании, и слушали плеск
воды где-то близко. У косяка двери стоял дядя Яков, вытянувшись, спрятав руки за спину. Дед сказал ему...
День был тихий и ясный.
На палубе жарко, в каютах душно; в
воде +18°. Такую погоду хоть Черному морю впору.
На правом берегу горел лес; сплошная зеленая масса выбрасывала из себя багровое пламя; клубы дыма слились в длинную, черную, неподвижную полосу, которая висит над лесом… Пожар громадный, но
кругом тишина и спокойствие, никому нет дела до того, что гибнут леса. Очевидно, зеленое богатство принадлежит здесь одному только богу.
Река Дуйка, или, как ее иначе называют, Александровка, в 1881 г., когда ее исследовал зоолог Поляков, в своем нижнем течении имела до десяти саженей в ширину,
на берега ее были намыты громадные кучи деревьев, обрушившихся в
воду, низина во многих местах была покрыта старым лесом из пихты, лиственницы, ольхи и лесной ивы, и
кругом стояло непроходимое топкое болото.
На острове, отделяемом от материка бурным морем, казалось, не трудно было создать большую морскую тюрьму по плану: «
кругом вода, а в середке беда», и осуществить римскую ссылку
на остров, где о побеге можно было бы только мечтать.
На полдороге стало темнеть, и скоро нас окутала настоящая тьма. Я уже потерял надежду, что когда-нибудь будет конец этой прогулке, и шел ощупью, болтаясь по колена в
воде и спотыкаясь о бревна.
Кругом меня и моих спутников там и сям мелькали или тлели неподвижно блуждающие огоньки; светились фосфором целые лужи и громадные гниющие деревья, а сапоги мои были усыпаны движущимися точками, которые горели, как ивановские светляки.
Говорят, что и во всякое время рябчики очень любят текущую
воду и охотно слушают ее журчанье, сидя
кругом на деревьях.
Тем не менее, однако, они, хотя и низко, летают
кругом охотника или собаки с обыкновенным своим криком, а всего чаще садятся
на какую-нибудь плаху или колышек, торчащие из
воды, или
на берег у самой
воды и бегают беспрестанно взад и вперед, испуская особенный писк, протяжный и звонкий, который никогда не услышишь от летающего зуйка, а всегда от бегающего, и то в те мгновения, когда он останавливается.
— Точно так, вашескородие, — отвечал староста. —
Кругом золото, а в середке бедность… Все от компании зависит: ежели б объявили старательские работы, оно все же передышка… Не настоящее дело, а из-за хлеба
на воду робили.
Крючники сходили к
воде, становились
на колени или ложились ничком
на сходнях или
на плотах и, зачерпывая горстями
воду, мыли мокрые разгоревшиеся лица и руки. Тут же
на берегу, в стороне, где еще осталось немного трави, расположились они к обеду: положили в
круг десяток самых спелых арбузов, черного хлеба и двадцать тараней. Гаврюшка Пуля уже бежал с полуведерной бутылкой в кабак и пел
на ходу солдатский сигнал к обеду...
Страх давно уже овладевал мною, но я боролся с ним и скрывал, сколько мог; когда же берег стал уходить из глаз моих, когда мы попали
на стрежень реки и страшная громада
воды, вертящейся
кругами, стремительно текущей с непреодолимою силою, обхватила со всех сторон и понесла вниз, как щепку, нашу косную лодочку, — я не мог долее выдерживать, закричал, заплакал и спрятал свое лицо
на груди матери.
«Умереть тебе смертью безвременною!» У честного купца от страха зуб
на зуб не приходил; он оглянулся
кругом и видит, что со всех сторон, из-под каждого дерева и кустика, из
воды, из земли лезет к нему сила нечистая и несметная, все страшилища безобразные.
Евсеич обнес меня
кругом дома
на руках, потому что везде была
вода и грязь.
— Ему это не рука, барину-то, потому он
на теплые
воды спешит. А для нас, ежели купить ее, — хорошо будет. К тому я и веду, что продавать не надобно — и так по четыре рубля в год за десятину
на круг дадут. Земля-то клином в ихнюю угоду врезалась, им выйти-то и некуда. Беспременно по четыре рубля дадут, ежели не побольше.
В голове у Раисы Павловны от этих слов все пошло
кругом; она бессильно опустилась
на ближайшее кресло и только проговорила одно слово: «
Воды!» Удар был нанесен так верно и так неожиданно, что
на несколько мгновений эта решительная и энергичная женщина совсем потерялась. Когда после нескольких глотков
воды она немного пришла в себя, то едва могла сказать Родиону Антонычу...
Дальше — так: едва я успел взять кубик
на вилку, как тотчас же вилка вздрогнула у меня в руке и звякнула о тарелку — и вздрогнули, зазвенели столы, стены, посуда, воздух, и снаружи — какой-то огромный, до неба, железный круглый гул — через головы, через дома — и далеко замер чуть заметными, мелкими, как
на воде,
кругами.
И все ринулось. Возле самой стены — еще узенькие живые воротца, все туда, головами вперед — головы мгновенно заострились клиньями, и острые локти, ребра, плечи, бока. Как струя
воды, стиснутая пожарной кишкой, разбрызнулись веером, и
кругом сыплются топающие ноги, взмахивающие руки, юнифы. Откуда-то
на миг в глаза мне — двоякоизогнутое, как буква S, тело, прозрачные крылья-уши — и уж его нет, сквозь землю — и я один — среди секундных рук, ног — бегу…
Напрасно командируется одна партия гребцов в
воду и там, схватившись руками за ветви деревьев и кустов, тянет всем корпусом веревку, прицепленную к дощанику: лодка как будто бы топчется
на одном месте, не подвигаясь ни
на пядь вперед, и только слышно, как
вода не то чтобы шумит, а как-то сосредоточенно жужжит
кругом, поминутно угрожая перевернуть вверх дном утлую скорлупу.
«Ходит, ходит колесо
кругом, что было высоко, то будет низко, что было низко, будет высоко; слышу, далеко звонит колокол, невесть
на похороны, невесть
на свадьбу; а кого венчать, кого хоронить, не слыхать,
вода шумит, не видать за великим дымом!
В синем небе висел измятый медный
круг луны,
на том берегу от самой
воды начинался лес, зубцы елей напоминали лезвие огромной пилы; над землянкой круто поднимался в гору густой кустарник, гора казалась мохнатой, страшной, сползающей вниз.
Несчастный Фалалей в тоске озирался
кругом и в недоумении, что сказать, открывал и закрывал рот, как карась, вытащенный из
воды на песок.
«Человек» молча сделал налево
кругом и, взмахнув салфеткой, удалился. Существование этого дачного ресторана навело меня
на грустные размышления. Опять трактир и трактирная жизнь… Почему-то мне сделалось грустно. Зато Пепко торжествовал. Он чувствовал себя, как рыба в
воде. Выпив бутылку пива, он впал в блаженное состояние.
Сели
на песке кучками по восьмеро
на чашку. Сперва хлебали с хлебом «юшку», то есть жидкий навар из пшена с «поденьем», льняным черным маслом, а потом густую пшенную «ройку» с ним же. А чтобы сухое пшено в рот лезло, зачерпнули около берега в чашки
воды: ложка каши — ложка
воды, а то ройка крута и суха, в глотке стоит. Доели. Туман забелел
кругом. Все жались под дым, а то комар заел. Онучи и лапти сушили. Я в первый раз в жизни надел лапти и нашел, что удобнее обуви и не придумаешь: легко и мягко.
Если возьмет очень большая рыба и вы не умеете или не можете заставить ее ходить
на кругах в глубине, если она бросится
на поверхность
воды и пойдет прямо от вас, то надобно попробовать заворотить ее вбок, погрузив удилище до половины в
воду; если же это не поможет и, напротив, рыба, идя вверх, прочь от вас, начнет вытягивать лесу и удилище в одну прямую линию, то бросьте сейчас удилище в
воду.
Надобно быстро подсечь, и если рыба невелика, то легонько ее вытащить; если же вы послышите большую рыбу, то после подсечки, которая должна быть довольно сильна, чтобы жало крючка могло вонзиться глубже, надобно дать ей свободу ходить
на кругах, не ослабляя лесы, и не вдруг выводить
на поверхность
воды, а терпеливо дожидаться, когда рыба утомится и сделается смирна; тогда, смотря по удобству берега или подведя поближе, взять ее рукою под жабры, если берег крут — или вытащить ее таском, если берег полог, для чего надобно отбежать назад или в сторону.