Неточные совпадения
Глаза его косо приподняты
к вискам, уши, острые, точно у зверя, плотно прижаты
к черепу, он в шляпе с шариками и шнурками; шляпа делала человека похожим на жреца какой-то неведомой церкви.
Самгин понимал, что сейчас разыграется что-то безобразное, но все же приятно было видеть Лютова в судорогах страха, а Лютов был так испуган, что его косые беспокойные
глаза выкатились, брови неестественно расползлись
к вискам. Он пытался сказать что-то людям, которые тесно окружили гроб, но только махал на них руками. Наблюдать за Лютовым не было времени, — вокруг гроба уже началось нечто жуткое, отчего у Самгина по спине поползла холодная дрожь.
Какие-то неприятные молоточки стучали изнутри черепа в кости
висков. Дома он с минуту рассматривал в зеркале возбужденно блестевшие
глаза, седые нити в поредевших волосах, отметил, что щеки стали полнее, лицо — круглей и что
к такому лицу бородка уже не идет, лучше сбрить ее. Зеркало показывало, как в соседней комнате ставит на стол посуду пышнотелая, картинная девица, румянощекая, голубоглазая, с золотистой косой ниже пояса.
По вечерам
к ней приходил со скрипкой краснолицый, лысый адвокат Маков, невеселый человек в темных очках; затем приехал на трескучей пролетке Ксаверий Ржига с виолончелью, тощий, кривоногий, с
глазами совы на костлявом, бритом лице, над его желтыми
висками возвышались, как рога, два серых вихра.
Как-то в праздник, придя
к Варваре обедать, Самгин увидал за столом Макарова. Странно было видеть, что в двуцветных вихрах медика уже проблескивают серебряные нити, особенно заметные на
висках.
Глаза Макарова глубоко запали в глазницы, однако он не вызывал впечатления человека нездорового и преждевременно стареющего. Говорил он все о том же — о женщине — и, очевидно, не мог уже говорить ни о чем другом.
Вскоре из кухни торопливо пронес человек, нагибаясь от тяжести, огромный самовар. Начали собираться
к чаю: у кого лицо измято и
глаза заплыли слезами; тот належал себе красное пятно на щеке и
висках; третий говорит со сна не своим голосом. Все это сопит, охает, зевает, почесывает голову и разминается, едва приходя в себя.
Даже черные волосы его не седели и густою прядью, словно парик, прилипли
к голове, с
висками, зачесанными
к углам
глаз.
И она сознавала, что гордая «пани» смиряется в ней перед конюхом-хлопом. Она забывала его грубую одежду и запах дегтя, и сквозь тихие переливы песни вспоминалось ей добродушное лицо, с мягким выражением серых
глаз и застенчиво-юмористическою улыбкой из-под длинных усов. По временам краска гнева опять приливала
к лицу и
вискам молодой женщины: она чувствовала, что в борьбе из-за внимания ее ребенка она стала с этим мужиком на одну арену, на равной ноге, и он, «хлоп», победил.
Она уже была так слаба от чахотки, что все больше сидела с закрытыми
глазами, прислонив голову
к скале, и дремала, тяжело дыша; лицо ее похудело, как у скелета, и пот проступал на лбу и на
висках.
У нее через плечо коромысло, а на обоих концах коромысла по большому ведру с молоком; лицо у нее немолодое, с сетью морщинок на
висках и с двумя глубокими бороздами от ноздрей
к углам рта, но ее щеки румяны и, должно быть, тверды на ощупь, а карие
глаза лучатся бойкой хохлацкой усмешкой.
Набоб чувствовал, как кровь приливала
к его голове и стучала в
висках тонкими молоточками, а в
глазах все застилало кружившим голову туманом.
Вот сейчас откуда-нибудь — остро-насмешливый угол поднятых
к вискам бровей и темные окна
глаз, и там, внутри, пылает камин, движутся чьи-то тени. И я прямо туда, внутрь, и скажу ей «ты» — непременно «ты»: «Ты же знаешь — я не могу без тебя. Так зачем же?»
Я поднялся
к себе, открыл свет. Туго стянутые обручем
виски стучали, я ходил — закованный все в одном и том же кругу: стол, на столе белый сверток, кровать, дверь, стол, белый сверток… В комнате слева опущены шторы. Справа: над книгой — шишковатая лысина, и лоб — огромная желтая парабола. Морщины на лбу — ряд желтых неразборчивых строк. Иногда мы встречаемся
глазами — и тогда я чувствую: эти желтые строки — обо мне.
На их игру глядел, сидя на подоконнике, штабс-капитан Лещенко, унылый человек сорока пяти лет, способный одним своим видом навести тоску; все у него в лице и фигуре висело вниз с видом самой безнадежной меланхолии: висел вниз, точно стручок перца, длинный, мясистый, красный и дряблый нос; свисали до подбородка двумя тонкими бурыми нитками усы; брови спускались от переносья вниз
к вискам, придавая его
глазам вечно плаксивое выражение; даже старенький сюртук болтался на его покатых плечах и впалой груди, как на вешалке.
Негр Сам, чистильщик сапог в Бродвее, мостовой сторож, подозревавший незнакомца в каком-нибудь покушении на целость бруклинского моста, кондуктор вагона, в котором Матвей прибыл вечером
к Central park, другой кондуктор, который подвергал свою жизнь опасности, оставаясь с
глазу на
глаз с дикарем в электрическом вагоне, в пустынных предместьях Бруклина, наконец, старая барыня, с буклями на
висках,
к которой таинственный дикарь огромного роста и ужасающего вида позвонился однажды с неизвестными, но, очевидно, недобрыми целями, когда она была одна в своем доме…
Он был одет в рубаху серого сукна, с карманом на груди, подпоясан ремнём, старенькие, потёртые брюки были заправлены за голенища смазных, плохо вычищенных сапог, и всё это не шло
к его широкому курносому лицу,
к густой, законно русской бороде, от
глаз до плеч; она обросла всю шею и даже торчала из ушей, а голова у него — лысая, только на
висках и на затылке развевались серые пряди жидких волос.
Несмотря на резкое разногласие в этом единственном пункте, мы все сильнее и крепче привязывались друг
к другу. О любви между нами не было сказано еще ни слова, но быть вместе для нас уже сделалось потребностью, и часто в молчаливые минуты, когда наши взгляды нечаянно и одновременно встречались, я видел, как увлажнялись
глаза Олеси и как билась тоненькая голубая жилка у нее на
виске…
Илья взмахнул рукой, и крепкий кулак его ударил по
виску старика. Меняла отлетел
к стене, стукнулся об неё головой, но тотчас же бросился грудью на конторку и, схватившись за неё руками, вытянул тонкую шею
к Илье. Лунёв видел, как на маленьком, тёмном лице сверкали
глаза, шевелились губы, слышал громкий, хриплый шёпот...
Фома, согнувшись, с руками, связанными за спиной, молча пошел
к столу, не поднимая
глаз ни на кого. Он стал ниже ростом и похудел. Растрепанные волосы падали ему на лоб и
виски; разорванная и смятая грудь рубахи высунулась из-под жилета, и воротник закрывал ему губы. Он вертел головой, чтобы сдвинуть воротник под подбородок, и — не мог сделать этого. Тогда седенький старичок подошел
к нему, поправил что нужно, с улыбкой взглянул ему в
глаза и сказал...
Руки у него тряслись, на
висках блестел пот, лицо стало добрым и ласковым. Климков, наблюдая из-за самовара, видел большие, тусклые
глаза Саши с красными жилками на белках, крупный, точно распухший нос и на жёлтой коже лба сеть прыщей, раскинутых венчиком от
виска к виску. От него шёл резкий, неприятный запах. Пётр, прижав книжку
к груди и махая рукой в воздухе, с восторгом шептал...
Рудин с досадой приблизился
к окну и бросил фуражку на стол. Он не много изменился, но пожелтел в последние два года; серебряные нити заблистали кой-где в кудрях, и
глаза, все еще прекрасные, как будто потускнели; мелкие морщины, следы горьких и тревожных чувств, легли около губ, на щеках, на
висках.
— Думаешь, не стыдно мне было позвать тебя? — говорит она, упрекая. — Этакой красивой и здоровой — легко мне у мужчины ласку, как милостыню, просить? Почему я подошла
к тебе? Вижу, человек строгий,
глаза серьёзные, говорит мало и
к молодым монахиням не лезет. На
висках у тебя волос седой. А ещё — не знаю почему — показался ты мне добрым, хорошим. И когда ты мне злобно так первое слово сказал — плакала я; ошиблась, думаю. А потом всё-таки решила — господи, благослови! — и позвала.
Тогда она встала, подошла
к зеркалу, осушила
глаза, натерла
виски одеколоном и духами, которые в цветных и граненых скляночках стояли на туалете.
Гладкая речь Тиунова лентой вилась вокруг головы слободского озорника и, возбуждая его внимание, успокаивала сердце. Ему даже подумалось, что спорить не о чем: этот кривой, чернозубый человек славе его не помеха. Глядя, как вздрагивает раздвоенная бородка Якова Захарова, а по черепу, от
глаз к вискам, змейками бегают тонкие морщины, Бурмистров чувствовал в нем что-то, интересно и жутко задевающее ум.
Рука Алексея остановилась, и, все не спуская с меня
глаз, он недоверчиво улыбнулся, бледно, одними губами. Татьяна Николаевна что-то страшно крикнула, но было поздно. Я ударил острым концом в
висок, ближе
к темени, чем
к глазу. И когда он упал, я нагнулся и еще два раза ударил его. Следователь говорил мне, что я бил его много раз, потому что голова его вся раздроблена. Но это неправда. Я ударил его всего-навсего три раза: раз, когда он стоял, и два раза потом, на полу.
Сегодня утром, как это всегда бывало и раньше, поручик Чижевич явился с повинной, принеся с собою букет наломанной в чужом саду сирени. Лицо у него утомлено, вокруг ввалившихся
глаз тусклая синева,
виски желты, одежда не чищена, в голове пух. Примирение идет туго. Анна Фридриховна еще недостаточно насладилась униженным видом своего любовника и его покаянными словами. Кроме того, она немного ревнует Валерьяна
к тем трем ночам, которые он провел неизвестно где.
Все дружелюбно улыбались Гершу, обнимали его за спину и трепали по плечам; многие звали его присесть
к своим столикам.
Глаза Герша были еще красны, а на
висках и на конце носа стояли мелкие и круглые, как бисер, капли пота; но нахмуренное лицо его хранило отчужденное и высокомерное выражение, свойственное настоящему художнику, только что пережившему сладкую и тяжелую минуту вдохновения.
День проходит. Глядя, как темнеют окна, Варька сжимает себе деревенеющие
виски и улыбается, сама не зная чего ради. Вечерняя мгла ласкает ее слипающиеся
глаза и обещает ей скорый, крепкий сон. Вечером
к хозяевам приходят гости.
Пересела Дарья Сергевна
к пяльцам, хотела дошивать канвовую работу, но не видит ни узора, ни вышиванья, в
глазах туманится, в
висках так и стучит, сердце тоскует, обливается горячею кровью.
Володя решил заговорить. Желая улыбнуться, он задергал нижней губой, замигал
глазами и опять потянул руку
к виску.
Иван Ильич приглядывался
к нему: по-прежнему в темных волосах ярко-седой клок над левым
виском; добродушные
глаза, добродушный голос, но губы решительные и недобрые.
Скоро отворилась дверь, и я увидел высокую худую девицу, лет девятнадцати, в длинном кисейном платье и золотом поясе, на котором, помню, висел перламутровый веер. Она вошла, присела и вспыхнула. Вспыхнул сначала ее длинный, несколько рябоватый нос, с носа пошло
к глазам, от
глаз к вискам.
В камине тлели угли. Иван Алексеевич любил греться. Он стоял спиной
к огню, когда вошел хозяин кабинета — человек лет под сорок, среднего роста. Светло-русые волосы, опущенные широкими прядями на
виски, удлиняли лицо, смотревшее кротко своими скучающими
глазами. Большой нос и подстриженная бородка были чисто русские; но держался адвокат, в длинноватом темно-сером сюртуке и белом галстуке, точно иностранец доктор.
Это был высокий, худощавый старик, с гладко выбритым выразительным лицом и начесанными на
виски редкими седыми волосами. Только взгляд его узко разрезанных
глаз производил неприятное впечатление своею тусклостью и неопределенностью выражения. Если справедливо, что
глаза есть зеркало души, то в
глазах Павла Кирилловича ее не было видно. Вообще это был человек, который даже для близких
к нему людей, не исключая и его единственного сына, всегда оставался загадкой.
— Ушиб немного
висок… упал с лестницы… пройдет… Но отец, отец! ах, что с ним будет! Вот уж сутки не пьет, не ест, не спит, все бредит, жалуется, что ему не дают подняться до неба… Давеча
к утру закрыл
глаза; подошел я
к нему на цыпочках, пощупал голову — голова горит, губы засохли, грудь дышит тяжело… откроет мутные
глаза, смотрит и не видит и говорит сам с собою непонятные речи. Теперь сидит на площади, на кирпичах, что готовят под Пречистую, махает руками и бьет себя в грудь.
Валя молчал. Внезапно лицо женщины растянулось, слезы быстро-быстро закапали одна за другой, и, точно потеряв под собою землю, она рухнула на кровать, жалобно скрипнувшую под ее телом. Из-под платья выставилась нога в большом башмаке с порыжевшей резинкой и длинными ушками. Прижимая руку
к груди, другой сжимая
виски, женщина смотрела куда-то сквозь стену своими бледными, выцветшими
глазами и шептала...
Густые черные волосы на голове были острижены коротко, по-солдатски; и на левом
виске, ближе
к глазу, был небольшой побелевший шрам от какого-то старого ушиба.
Не успел он опомниться, барыня простыню на плече лошадиной бляхой скрепила, посадила его на высокий табурет, винт подвинтила… Вознесся солдат, будто кот на тумбе, —
глазами лупает, кипяток
к вискам приливает. Дерево прямое, да яблочко кислое…
И в это солнечное утро Юрий Михайлович был приятно молчалив и ясен по обыкновению, разве только особенным светом
глаз выдавал свое радостное, все растущее волнение; и, как всегда это случалось, его видимое и ровное спокойствие передалось жене, Татьяне Алексеевне, ровным светом зажгло и ее красивые черные, слишком блестящие
глаза, немного по-азиатски приподнятые
к вискам.
Солдаты отхлынули. Резцов пробрался на середину люнета. Катаранов полусидел на дне окопа, прислонившись
виском к мерзлой стенке; во лбу над
глазом чернела круглая дырка, кровь струилась по щеке и бороде. Он внимательно следил за подходившим Резцовым.
Глаза ясные и тихо-задумчивые.