Неточные совпадения
— Да ты с ума сошел! Деспот! — заревел Разумихин, но Раскольников уже не отвечал, а может быть, и не в силах был отвечать. Он
лег на диван и отвернулся к стене в полном изнеможении. Авдотья Романовна любопытно поглядела на Разумихина; черные
глаза ее сверкнули: Разумихин даже вздрогнул
под этим взглядом. Пульхерия Александровна стояла как пораженная.
Она, видимо, сильно устала,
под глазами ее
легли тени, сделав
глаза глубже и еще красивей. Ясно было, что ее что-то волнует, — в сочном голосе явилась новая и резкая нота, острее и насмешливей улыбались
глаза.
Он похудел,
под глазами его
легли синеватые тени, взгляд стал рассеянным, беспокойным.
Нехаева встала на ноги, красные пятна на щеках ее горели еще ярче,
под глазами легли тени, обострив ее скулы и придавая взгляду почти невыносимый блеск. Марина, встречая ее, сердито кричала...
Его отношения к ней были гораздо проще: для него в Агафье Матвеевне, в ее вечно движущихся локтях, в заботливо останавливающихся на всем
глазах, в вечном хождении из шкафа в кухню, из кухни в кладовую, оттуда в погреб, во всезнании всех домашних и хозяйственных удобств воплощался идеал того необозримого, как океан, и ненарушимого покоя жизни, картина которого неизгладимо
легла на его душу в детстве,
под отеческой кровлей.
Моя Альпа не имела такой теплой шубы, какая была у Кады. Она прозябла и, утомленная дорогой, сидела у огня, зажмурив
глаза, и, казалось, дремала. Тазовская собака, с малолетства привыкшая к разного рода лишениям, мало обращала внимания на невзгоды походной жизни. Свернувшись калачиком, она
легла в стороне и тотчас уснула. Снегом всю ее запорошило. Иногда она вставала, чтобы встряхнуться, затем, потоптавшись немного на месте,
ложилась на другой бок и, уткнув нос
под брюхо, старалась согреть себя дыханием.
Вековые дубы, могучие кедры, черная береза, клен, аралия, ель, тополь, граб, пихта, лиственница и тис росли здесь в живописном беспорядке. Что-то особенное было в этом лесу. Внизу,
под деревьями, царил полумрак. Дерсу шел медленно и, по обыкновению, внимательно смотрел себе
под ноги. Вдруг он остановился и, не спуская
глаз с какого-то предмета, стал снимать котомку, положил на землю ружье и сошки, бросил топор, затем
лег на землю ничком и начал кого-то о чем-то просить.
После ужина Дерсу и Олентьев принялись свежевать козулю, а я занялся своей работой. Покончив с дневником, я
лег, но долго не мог уснуть. Едва я закрывал
глаза, как передо мной тотчас появлялась качающаяся паутина: это было волнующееся травяное море и бесчисленные стаи гусей и уток. Наконец
под утро я уснул.
Он не преминул рассказать, как летом, перед самою петровкою, когда он
лег спать в хлеву, подмостивши
под голову солому, видел собственными
глазами, что ведьма, с распущенною косою, в одной рубашке, начала доить коров, а он не мог пошевельнуться, так был околдован; подоивши коров, она пришла к нему и помазала его губы чем-то таким гадким, что он плевал после того целый день.
Первые дни по приезде она была ловкая, свежая, а теперь
под глазами у нее
легли темные пятна, она целыми днями ходила непричесанная, в измятом платье, не застегнув кофту, это ее портило и обижало меня: она всегда должна быть красивая, строгая, чисто одетая — лучше всех!
— Да! — сказала Сашенька. Она теперь снова стала стройной и тонкой, как прежде. Мать видела, что щеки у нее ввалились,
глаза стали огромными и
под ними
легли темные пятна.
Усталость кружила ей голову, а на душе было странно спокойно и все в
глазах освещалось мягким и ласковым светом, тихо и ровно наполнявшим грудь. Она уже знала это спокойствие, оно являлось к ней всегда после больших волнений и — раньше — немного тревожило ее, но теперь только расширяло душу, укрепляя ее большим и сильным чувством. Она погасила лампу,
легла в холодную постель, съежилась
под одеялом и быстро уснула крепким сном…
Усталая, она замолчала, оглянулась. В грудь ей спокойно
легла уверенность, что ее слова не пропадут бесполезно. Мужики смотрели на нее, ожидая еще чего-то. Петр сложил руки на груди, прищурил
глаза, и на пестром лице его дрожала улыбка. Степан, облокотясь одной рукой на стол, весь подался вперед, вытянул шею и как бы все еще слушал. Тень лежала на лице его, и от этого оно казалось более законченным. Его жена, сидя рядом с матерью, согнулась, положив локти на колена, и смотрела
под ноги себе.
Скрепя сердце вы располагаетесь на берегу, расстилаете ковер
под тенью дерева и
ложитесь; но сон не смыкает
глаз ваших, дорога и весенний жар привели всю кровь вашу в волнение, и после нескольких попыток заставить себя заснуть вы убеждаетесь в решительной невозможности такого подвига.
Случалось ли вам летом
лечь спать днем в пасмурную дождливую погоду и, проснувшись на закате солнца, открыть
глаза и в расширяющемся четырехугольнике окна, из-под полотняной сторы, которая, надувшись, бьется прутом об подоконник, увидать мокрую от дождя, тенистую, лиловатую сторону липовой аллеи и сырую садовую дорожку, освещенную яркими косыми лучами, услыхать вдруг веселую жизнь птиц в саду и увидать насекомых, которые вьются в отверстии окна, просвечивая на солнце, почувствовать запах последождевого воздуха и подумать: «Как мне не стыдно было проспать такой вечер», — и торопливо вскочить, чтобы идти в сад порадоваться жизнью?
Он отвёл её в свою горницу и, когда она
легла на постель, заведя
глаза под лоб, уныло отошёл от неё, отодвинутый знакомым ему, солоноватым тёплым запахом, — так пахло от избитого Савки.
Марьяна, пообедав, подложила быкам травы, свернула свой бешмет
под головы и
легла под арбой на примятую сочную траву. На ней была одна красная сорочка, то есть шелковый платок на голове, и голубая полинялая ситцевая рубаха; но ей было невыносимо жарко. Лицо ее горело, ноги не находили места,
глаза были подернуты влагой сна и усталости; губы невольно открывались, и грудь дышала тяжело и высоко.
Разоблачившись, о. Христофор и Кузьмичов
легли в тень
под бричкой, лицом друг к другу, и закрыли
глаза.
Полусонный и мокрый, как в компрессе,
под кожаной курткой, я вошел в сени. Сбоку ударил свет лампы, полоса
легла на крашеный пол. И тут выбежал светловолосый юный человек с затравленными
глазами и в брюках со свежезаутюженной складкой. Белый галстук с черными горошинами сбился у него на сторону, манишка выскочила горбом, но пиджак был с иголочки, новый, как бы с металлическими складками.
Ляжет на спину, руки
под голову, зажмурит
глаза и заведёт своим тонким голосом что-нибудь из литургии заупокойной. Птицы замолчат, прислушаются, да потом и сами вперебой петь начнут, а Ларион пуще их, а они ярятся, особенно чижи да щеглята или дрозды и скворцы. До того он допоётся, бывало, что сквозь веки из
глаз у него слёзы текут, щёки ему мочат и, омытое слезами, станет серым лицо его.
Мне стало не по себе. Лампа висела сзади нас и выше, тени наши лежали на полу, у ног. Иногда хозяин вскидывал голову вверх, желтый свет обливал ему лицо, нос удлинялся тенью,
под глаза ложились черные пятна, — толстое лицо становилось кошмарным. Справа от нас, в стене, почти в уровень с нашими головами было окно — сквозь пыльные стекла я видел только синее небо и кучку желтых звезд, мелких, как горох. Храпел пекарь, человек ленивый и тупой, шуршали тараканы, скреблись мыши.
Кондратий Замятин повернул голову так круто, что казалось, он свернет себе шею, и в его лице, в
глазах, даже в позе виднелось выражение сконфуженности и вместе упрямства. Такой вид должны были иметь в доброе старое время великовозрастные богословы и философы, которым предстояло
ложиться под «учительную» лозу отца ректора…
Я протянул ему ствол ружья, держась сам одной рукой за приклад, а другой за несколько зажатых вместе ветвей ближнего куста. Мне было не
под силу вытянуть его. «
Ложись! Ползи!» — закричал я с отчаянием. И он тоже ответил мне высоким звериным визгом, который я с ужасом буду вспоминать до самой смерти. Он не мог выбраться. Я слышал, как он шлепал руками по грязи, при блеске молний я видел его голову все ниже и ниже у своих ног и эти
глаза…
глаза… Я не мог оторваться от них…
«Но только б мой букет был возле нее, — думал я, — только бы она о нем не забыла!» Я
лег неподалеку на траву, положил
под голову правую руку и закрыл
глаза, будто меня одолевал сон.
В третьем часу вместе обедают, вечером вместе готовят уроки и плачут. Укладывая его в постель, она долго крестит его и шепчет молитву, потом,
ложась спать, грезит о том будущем, далеком и туманном, когда Саша, кончив курс, станет доктором или инженером, будет иметь собственный большой дом, лошадей, коляску, женится и у него родятся дети… Она засыпает и все думает о том же, и слезы текут у нее по щекам из закрытых
глаз. И черная кошечка лежит у нее
под боком и мурлычет...
Леший бурлит до Ерофеева дня [Октября 4-го, св. Иерофия, епископа афинского, известного в народе
под именем Ерофея-Офени.], тут ему на
глаза не попадайся: бесится косматый, неохота ему спать
ложиться, рыщет по лесу, ломит деревья, гоняет зверей, но как только Ерофей-Офеня по башке лесиной его хватит, пойдет окаянный сквозь землю и спит до Василия парийского, как весна землю парить начнет [Апреля 12-го.].
Они отперли дверь и стали кликать Дружка. Дружок чуть не сбил их с ног, выбежал на двор и
лег в саду
под кустом. Когда барыня увидала Дружка, она кликнула его, но Дружок не послушался, не замахал хвостом и не взглянул на нее.
Глаза у него были мутные, изо рта текла слюна. Тогда барыня позвала мужа и сказала...
Я взял его
под руку и привел к дому Бутунгари. Когда Гусев успокоился, я снова вышел на берег реки и долго сидел на опрокинутой вверх дном лодке. Сырость, проникшая
под складки одежды, давала себя чувствовать. Я вернулся домой и
лег на кан, но сон бежал от моих
глаз. Меня беспокоило душевное состояние Гусева. Я решил как следует одеть его в Императорской гавани и на пароходе отправить во Владивосток.
Под окном хрюкнул поросенок. Он подошел к миске с водою, попил немного, поддел миску пятаком и опрокинул ее. Катя вышла, почесала носком башмака брюхо поросенку. Он поспешно
лег, вытянул ножки с копытцами и замер. Катя задумчиво водила носком по его розовому брюху с выступами сосков, а он лежал, закрыв
глаза, и изредка блаженно похрюкивал. Куры обступили Катю и поглядывали на нее в ожидании корма.
Глаза, с широким разрезом, совсем темные, уходили в толстоватые веки, брови
легли правильной и густой дугой, нос утолщался книзу, и из-под усов глядел красный, сочный рот с чувственной линией нижней губы.
Жданов сидел сначала совершенно неподвижно, с
глазами, устремленными на тлевшие уголья, и лицо его, освещенное красноватым светом, казалось чрезвычайно мрачным; потом скулы его
под ушами стали двигаться все быстрее и быстрее, и наконец он встал и, разостлав шинель,
лег в тени сзади костра. Или он ворочался и кряхтел, укладываясь спать, или же смерть Веленчука и эта печальная погода так настроили меня, но мне действительно показалось, что он плачет.
И теперь, из окутанного тенью угла, с тою же мукою
глаза устремлялись вверх, а я искоса поглядывал на это лицо, — и в первый раз в душе шевельнулась вражда к нему… Эти
глаза опять хотели и теперешнюю мою радость сделать мелкою, заставить меня стыдиться ее. И,
под этими чуждыми земной радости
глазами, мне уже становилось за себя стыдно и неловко… Почему?! За что? Я ничего не смел осознать, что буйно и протестующе билось в душе, но тут между ним и много
легла первая разделяющая черта.
Эта гостиная заинтересовала его. Он с любопытством ждал выхода хозяина из узенькой двери, оклеенной также обоями, еле заметной между двумя горшками растений. Собаки обнюхивали гостя. Сенбернар поглядел на него грустными и простоватыми
глазами и
лег под тростниковый стол на шкуру белого медведя.
А после ужина она опустилась в углу перед образом на колени и прочла две главы из Евангелия. Потом горничная постлала ей постель, и она
легла спать. Потягиваясь
под белым покрывалом, она сладко и глубоко вздохнула, как вздыхают после плача, закрыла
глаза и стала засыпать…
Если личность Андрея Андреевича так
ложится под тип необъятного числа русских дворян старого времени, постепенно исчезающий на наших
глазах, то личность жены его, Елизаветы Андреевны, была более замечательна.