Неточные совпадения
На берегу, около обломков лодки, сидел человек
в фуражке с выцветшим околышем,
в странной
одежде, похожей на женскую кофту,
в штанах с лампасами, подкатанных выше колен; прижав ко груди каравай хлеба, он резал его ножом, а рядом с ним, на песке,
лежал большой, темно-зеленый арбуз.
В комнате, отведенной Самгину, неряшливо разбросана была
одежда военного, на столе
лежала сабля и бинокль,
в кресле — револьвер, привязанный к ремню, за ширмой кто-то всхрапывал, как ручная пила.
Собирая дрова, я увидел совсем
в стороне, далеко от костра, спавшего солона. Ни одеяла, ни теплой
одежды у него не было. Он
лежал на ельнике, покрывшись только одним своим матерчатым кафтаном. Опасаясь, как бы он не простудился, я стал трясти его за плечо, но солон спал так крепко, что я насилу его добудился. Да Парл поднялся, почесал голову, зевнул, затем лег опять на прежнее место и громко захрапел.
Пробираться сквозь заросли горелого леса всегда трудно. Оголенные от коры стволы деревьев с заостренными сучками
в беспорядке
лежат на земле.
В густой траве их не видно, и потому часто спотыкаешься и падаешь. Обыкновенно после однодневного пути по такому горелому колоднику ноги у лошадей изранены, у людей
одежда изорвана, а лица и руки исцарапаны
в кровь. Зная по опыту, что гарь выгоднее обойти стороной, хотя бы и с затратой времени, мы спустились к ручью и пошли по гальке.
Наутро первая моя мысль была о чем-то важном. О новой
одежде?.. Она
лежала на своем месте, как вчера. Но многое другое было не на своем месте.
В душе, как заноза,
лежали зародыши новых вопросов и настроений.
Пришла мать, от ее красной
одежды в кухне стало светлее, она сидела на лавке у стола, дед и бабушка — по бокам ее, широкие рукава ее платья
лежали у них на плечах, она тихонько и серьезно рассказывала что-то, а они слушали ее молча, не перебивая. Теперь они оба стали маленькие, и казалось, что она — мать им.
Много ли, мало ли времени она
лежала без памяти — не ведаю; только, очнувшись, видит она себя во палате высокой беломраморной, сидит она на золотом престоле со каменьями драгоценными, и обнимает ее принц молодой, красавец писаный, на голове со короною царскою,
в одежде златокованной, перед ним стоит отец с сестрами, а кругом на коленях стоит свита великая, все одеты
в парчах золотых, серебряных; и возговорит к ней молодой принц, красавец писаный, на голове со короною царскою: «Полюбила ты меня, красавица ненаглядная,
в образе чудища безобразного, за мою добрую душу и любовь к тебе; полюби же меня теперь
в образе человеческом, будь моей невестою желанною.
На нашем бастионе и на французской траншее выставлены белые флаги, и между ними
в цветущей долине, кучками
лежат без сапог,
в серых и синих
одеждах, изуродованные трупы, которые сносят рабочие и накладывают на повозки. Ужасный тяжелый запах мертвого тела наполняет воздух. Из Севастополя и из французского лагеря толпы народа высыпали смотреть на это зрелище и с жадным и благосклонным любопытством стремятся одни к другим.
На широкой поляне, окруженной древними дубами и непроходимым ломом, стояло несколько земляных куреней; а между ними на опрокинутых пнях, на вывороченных корнях, на кучах сена и сухих листьев
лежало и сидело множество людей разных возрастов,
в разных
одеждах.
Одежда на ней висела мятыми складками, словно сейчас только вынутая из туго завязанного узла, где долго
лежала скомканная. Жила Грушина пенсиею, мелким комиссионерством и отдачею денег под залог недвижимостей. Разговоры вела попреимуществу нескромные и привязывалась к мужчинам, желая найти жениха.
В ее доме постоянно занимал комнату кто-нибудь из холостых чиновников.
Со всем тем Захар все-таки глядел с прежнею наглостью и самоуверенностью, не думал унывать или падать духом.
В ястребиных глазах его было даже что-то презрительно-насмешливое, когда случайно обращались они на прорехи рубашки. Казалось, жалкие остатки «форсистой»
одежды были не на плечах его, а
лежали скомканные на земле и он попирал их ногами, как предметы, недостойные внимания.
Григорий Михайлыч, что это, Григорий Михайлыч?" — говорила она… а он продолжал лобызать край ее
одежды… и с умилением вспомнилось ему, как он
в Бадене так же
лежал перед ней на коленях…
Маякин взглянул на крестника и умолк. Лицо Фомы вытянулось, побледнело, и было много тяжелого и горького изумления
в его полуоткрытых губах и
в тоскующем взгляде… Справа и слева от дороги
лежало поле, покрытое клочьями зимних
одежд. По черным проталинам хлопотливо прыгали грачи. Под полозьями всхлипывала вода, грязный снег вылетал из-под ног лошадей…
— Теперь спи.
В шкафе
лежит войлок, подушка и одеяло. Это — твоё. Завтра я куплю тебе хорошую
одежду. Иди!
Тяжко было Вадиму смотреть на них, он вскочил и пошел к другой кибитке: она была совершенно раскрыта, и
в ней были две девушки, две старшие дочери несчастного боярина. Первая сидела и поддерживала голову сестры, которая
лежала у ней на коленах; их волосы были растрепаны, перси обнажены,
одежды изорваны… толпа веселых казаков осыпала их обидными похвалами, обидными насмешками… они однако не смели подойти к старику: его строгий, пронзительный взор поражал их дикие сердца непонятным страхом.
Когда Федосей, пройдя через сени, вступил
в баню, то остановился пораженный смутным сожалением; его дикое и грубое сердце сжалось при виде таких прелестей и такого страдания: на полу сидела, или лучше сказать,
лежала Ольга, преклонив голову на нижнюю ступень полкá и поддерживая ее правою рукою; ее небесные очи, полузакрытые длинными шелковыми ресницами, были неподвижны, как очи мертвой, полны этой мрачной и таинственной поэзии, которую так нестройно, так обильно изливают взоры безумных; можно было тотчас заметить, что с давних пор ни одна алмазная слеза не прокатилась под этими атласными веками, окруженными легкой коришневатой тенью: все ее слезы превратились
в яд, который неумолимо грыз ее сердце; ржавчина грызет железо, а сердце 18-летней девушки так мягко, так нежно, так чисто, что каждое дыхание досады туманит его как стекло, каждое прикосновение судьбы оставляет на нем глубокие следы, как бедный пешеход оставляет свой след на золотистом дне ручья; ручей — это надежда; покуда она светла и жива, то
в несколько мгновений следы изглажены; но если однажды надежда испарилась, вода утекла… то кому нужда до этих ничтожных следов, до этих незримых ран, покрытых
одеждою приличий.
Вижу, Михайла шарит по комодам, по столам,
в одежде; вижу, Николай Яковлевич
лежит уж на двух подушках и ноги вместе, точно спит, а я, как идиот, ничего не понимаю.
А время равнодушно протекало, и тридцать сребреников
лежали под камнем, и близился неумолимо страшный день предательства. Уже вступил Иисус
в Иерусалим на осляти, и, расстилая
одежды по пути его, приветствовал его народ восторженными криками...
Еленино платье, строгое и черное,
лежало на ней печально, — как будто, облекая Елену
в день скорби, не могла равнодушная
одежда не отражать ее омраченной души. Елена вспоминала покойную мать, — и знала, что прежняя жизнь, мирная, ясная и строгая, умерла навсегда. Прежде чем начнется иное, Елена холодными слезами и неподвижной грустью поминала прошлое.
Посреди двора, на огромном плацу, стояли, сидели и
лежали уже одетые
в полную походную амуницию солдаты. Несколько человек офицеров, мало отличающихся по форме
одежды от нижних чинов, находились тут же. Ружья, составленные
в козла, занимали часть плаца.
Вместо мертвой девушки, вместо призрака горийской красавицы я увидела трех сидевших на полу горцев, которые при свете ручного фонаря рассматривали куски каких-то тканей. Они говорили тихим шепотом. Двоих из них я разглядела. У них были бородатые лица и рваные осетинские
одежды. Третий сидел ко мне спиной и перебирал
в руках крупные зерна великолепного жемчужного ожерелья. Тут же рядом
лежали богатые, золотом расшитые седла, драгоценные уздечки и нарядные, камнями осыпанные дагестанские кинжалы.
Я долго сегодня бродил за городом. Небо сияло. Горячие лучи грызли почерневшие, хрящеватые бугры снега
в отрогах лощин, и неуловимый зеленый отблеск
лежал на блеклых лугах. Я ходил, дышал, перепрыгивая через бурлящие ручьи. Вольный воздух обвевал лицо. Лучи сквозь пригретую
одежду пробирались к коже, все тело напитывалось ликующим, звенящим светом… Как хорошо! Как хорошо!
Высокие рынды
в белых
одеждах стояли чинно по обе его стороны. На правую руку от великого князя стояла скамья, на которой
лежала его шапка, а по левой другая с посохом и крестом.
Распростертая навзничь, на полу
лежала бесчувственная молодая девушка. Черная
одежда монахини как-то особенно оттеняла нежное, белое лицо, которое
в тот момент было, что называется, без кровинки.
Некоторые из соседей, принарядившись
в лучшие
одежды, успели проскользнуть на панихиды, но
в первой комнате, где стоял гроб, не заметили ничего особенного и только удостоверяли, что «кровавый старик»
лежит как живой и одет
в черную
одежду. Видели и ту красивую и нарядную барыню, которая первая прибыла
в дом покойного, и заметили, что она во все время панихиды стояла близ гроба и горько плакала.
Солнце появилось на краю горизонта, и его яркие, как бы смеющиеся лучи осветили береговой откос, на котором
лежал невод, и заиграло
в разноцветной чешуе множество трепещущей
в нем рыбы, среди которой покоилась какая-то, на первый взгляд, бесформенная темная масса, вся опутанная водяными порослями, и лишь вглядевшись внимательно, можно было определить, что это была мертвая женщина, не из простых, судя по
одежде и по превратившейся
в какой-то комок шляпе, бывшей на голове покойной.
Кровь, которой была покрыта
одежда мертвеца, уже засохла, так что было очевидно, что он был убит несколько часов тому назад.
В нескольких шагах от трупа, на самой дороге, виднелось громадное кровавое пятно. Жертва, по-видимому, раньше
лежала там.
Когда подошли к месту, то медведя простыл и след, а на земле I
лежал лишь обезображенный труп Николая Митрофанова Иванова. Вся
одежда на нем была превращена
в лохмотья, череп разворочен, лицо потеряло всякий человеческий облик и представляло из себя одну сплошную кровавую массу.
Высокие рынды
в белых
одеждах стояли чинно по обе стороны. На правую руку от великого князя стояла скамья, на которой
лежала его шапка, а по левую другая, с посохом и крестом.
Вокруг палаток, больше чем на две десятины места,
лежали, сидели, стояли окровавленные люди
в различных
одеждах.