Неточные совпадения
Лежали на Театральной площади
трубы, он видит, что
лежат они бесполезно, ну и продал кому-то, кто нуждался
в трубах.
Вот как-то пришел заветный час — ночь, вьюга воет,
в окошки-то словно медведи лезут,
трубы поют, все беси сорвались с цепей,
лежим мы с дедушком — не спится, я и скажи: «Плохо бедному
в этакую ночь, а еще хуже тому, у кого сердце неспокойно!» Вдруг дедушко спрашивает: «Как они живут?» — «Ничего, мол, хорошо живут».
Погода стояла мокрая или холодная, останавливаться
в поле было невозможно, а потому кормежки и ночевки
в чувашских, мордовских и татарских деревнях очень нам наскучили; у татар еще было лучше, потому что у них избы были белые, то есть с
трубами, а
в курных избах чуваш и мордвы кормежки были нестерпимы: мы так рано выезжали с ночевок, что останавливались кормить лошадей именно
в то время, когда еще топились печи; надо было
лежать на лавках, чтоб не задохнуться от дыму, несмотря на растворенную дверь.
Влезая на печь и перекрестив дверцу
в трубе, она щупала, плотно ли
лежат вьюшки; выпачкав руки сажей, отчаянно ругалась и как-то сразу засыпала, точно ее пришибла невидимая сила. Когда я был обижен ею, я думал: жаль, что не на ней женился дедушка, — вот бы грызла она его! Да и ей доставалось бы на орехи. Обижала она меня часто, но бывали дни, когда пухлое, ватное лицо ее становилось грустным, глаза тонули
в слезах и она очень убедительно говорила...
Еще сильнее рассердился Комар Комарович и полетел. Действительно,
в болоте
лежал медведь. Забрался
в самую густую траву, где комары жили с испокон веку, развалился и носом сопит, только свист идет, точно кто на
трубе играет. Вот бессовестная тварь!.. Забрался
в чужое место, погубил напрасно столько комариных душ да еще спит так сладко!
Село Уклеево
лежало в овраге, так что с шоссе и со станции железной дороги видны были только колокольня и
трубы ситценабивных фабрик. Когда прохожие спрашивали, какое это село, то им говорили...
А зима все
лежала и
лежала на полях мертвым снегом, выла
в трубах, носилась по улицам, гудела
в лесу. Куршинские мужики кормили скот соломой с крыш и продавали лошадей на шкуры заезжим кошатникам.
Случилось это летом,
в знойный день.
По мостовой широкими клубами
Вилася пыль. От
труб высоких тень
Ложилася на крышах полосами,
И пар с камней струился. Сон и лень
Вполне Симбирском овладели; даже
Катилась Волга медленней и глаже.
В саду,
в беседке темной и сырой,
Лежал полураздетый наш герой
И размышлял о тайне съединенья
Двух душ, — предмет достойный размышленья.
Мы еще раз напились перед сном чаю, запасли хвороста и сухих сучьев для топки очага и отправились
в балаган.
Лежа на своей зеленой постели и задыхаясь от дыма, мы продолжали вести страшные рассказы. Каждый припоминал что-нибудь подходящее: «А вот с моим дядей был случай…» Но догорел огонь на очаге, понемногу вытянулся
в дыру, проделанную
в крыше вместо
трубы, дым, и мы начали засыпать. Вдруг спавшая у наших ног собака глухо заворчала. Мы поднялись все разом.
По всей деревне потухли огни, потухли они и у работников, теплились только лампадки пред иконами
в доме Патапа Максимыча. Все заснуло, все притихло, только ветер сильней и громче завывает
в дымовых
трубах. Ни на одном дворе собака не взлает. Только что смерклось, Асаф разбросал знакомым псам маленькой деревушки куски говядины с каким-то зельем, принесенным Минеем. Свернувшись
в клубок, собаки
лежат по дворам и не чуют чужого.
Поручик громко и восторженно восхищался. Солдаты, сидя у пароходной
трубы, кутались
в шинели и угрюмо слушали. И везде, по всей палубе,
лежали, скорчившись под шинелями, солдаты, тесно прижимаясь друг к другу. Было очень холодно, ветер пронизывал, как сквозняк. Всю ночь солдаты мерзли под ветром, жались к
трубам и выступам, бегали по палубе, чтобы согреться.
Иду
в незнаемый я путь,
Иду меж страха и надежды;
Мой взор угас, остыла грудь,
Не внемлет слух, сомкнуты вежды;
Лежу безгласен, недвижим,
Не слышу вашего рыданья
И от кадила синий дым
Не мне струит благоуханье.
Но, вечным сном пока я сплю,
Моя любовь не умирает,
И ею всех я вас молю,
Пусть каждый за меня взывает:
Господь!
В тот день, когда
трубаВострубит мира преставленье, —
Прими усопшего раба
В твои блаженные селенья.
Неподалеку от Гельмета, за изгибом ручья Тарваста,
в уклоне берега его, лицом к полдню, врыта была закопченная хижина. Будто крот из норы своей, выглядывала она из-под дерна, служившего ей крышею. Ветки дерев, вкравшись корнями
в ее щели, уконопатили ее со всех сторон.
Трубы в ней не было; выходом же дыму служили дверь и узкое окно. Большой камень
лежал у хижины вместо скамейки. Вблизи ее сочился родник и спалзывал между камешков
в ручей Тарваст.