Неточные совпадения
Роща редела, отступая от дороги в поле, спускаясь в овраг; вдали,
на холме, стало видно мельницу, растопырив крылья, она как бы преграждала
путь. Самгин остановился, поджидая лошадей, прислушиваясь к шелесту веток под толчками сыроватого ветра, в шелест вливалось пение жаворонка. Когда лошади подошли, Клим увидал, что грязное колесо
лежит в бричке
на его чемодане.
Он чувствовал, что
на нем одном
лежал долг стать подле нее, осветить ее
путь, помочь распутать ей самой какой-то роковой узел или перешагнуть пропасть, и отдать ей, если нужно, всю свою опытность, ум, сердце, всю силу.
Наши съезжали сегодня
на здешний берег, были в деревне у китайцев, хотели купить рыбы, но те сказали, что и настоящий и будущий улов проданы. Невесело, однако, здесь. Впрочем, давно не было весело: наш
путь лежал или по английским портам, или у таких берегов,
на которые выйти нельзя, как в Японии, или незачем, как здесь например.
Но путешествие идет к концу: чувствую потребность от дальнего плавания полечиться — берегом. Еще несколько времени, неделя-другая, — и я ступлю
на отечественный берег. Dahin! dahin! Но с вами увижусь нескоро: мне
лежит путь через Сибирь,
путь широкий, безопасный, удобный, но долгий, долгий! И притом Сибирь гостеприимна, Сибирь замечательна: можно ли проехать ее
на курьерских, зажмуря глаза и уши? Предвижу, что мне придется писать вам не один раз и оттуда.
Батавия
лежит на сутки езды отсюда сухим
путем.
Казалось, все страхи, как мечты, улеглись: вперед манил простор и ряд неиспытанных наслаждений. Грудь дышала свободно, навстречу веяло уже югом, манили голубые небеса и воды. Но вдруг за этою перспективой возникало опять грозное привидение и росло по мере того, как я вдавался в
путь. Это привидение была мысль: какая обязанность
лежит на грамотном путешественнике перед соотечественниками, перед обществом, которое следит за плавателями?
А мы с ним, надо вам знать-с, каждый вечер и допрежь того гулять выходили, ровно по тому самому
пути, по которому с вами теперь идем, от самой нашей калитки до вон того камня большущего, который вон там
на дороге сиротой
лежит у плетня и где выгон городской начинается: место пустынное и прекрасное-с.
Пробираться сквозь заросли горелого леса всегда трудно. Оголенные от коры стволы деревьев с заостренными сучками в беспорядке
лежат на земле. В густой траве их не видно, и потому часто спотыкаешься и падаешь. Обыкновенно после однодневного
пути по такому горелому колоднику ноги у лошадей изранены, у людей одежда изорвана, а лица и руки исцарапаны в кровь. Зная по опыту, что гарь выгоднее обойти стороной, хотя бы и с затратой времени, мы спустились к ручью и пошли по гальке.
Теперь
путь наш
лежал вниз по реке Синанце. Она течет по широкой межскладчатой долине в меридиональном направлении с некоторым склонением
на восток. Река эта очень извилиста. Она часто разбивается
на протоки и образует многочисленные острова, поросшие тальниками. Ширина ее 40–50 м и глубина 3,6–4,5 м. Леса, растущие по обеим сторонам реки, смешанные, со значительным преобладанием хвои.
По первой
лежит путь на Ли-Фудзин, к местности Сяень-Лаза [Сянь-ян-ла-цзы — скала, обращенная к солнцу.].
На пути нам встречались каскадные горные ручьи и глубокие овраги,
на дне которых
лежал еще снег.
Путь наш
лежал правым берегом Ли-Фудзина. Иногда тропинка отходила в сторону, углубляясь в лес настолько, что трудно было ориентироваться и указать, где течет Ли-Фудзин, но совершенно неожиданно мы снова выходили
на реку и шли около береговых обрывов.
Утром 3 ноября мы съели последнюю юколу и пошли в
путь с легкими котомками. Теперь единственная надежда осталась
на охоту. Поэтому было решено, что Дерсу пойдет вперед, а мы, чтобы не пугать зверя, пойдем сзади в 300 шагах от него. Наш
путь лежал по неизвестной нам речке, которая, насколько это можно было видеть с перевала, текла
на запад.
Сначала
путь наш
лежал на юг по небольшой тропинке, проложенной по самому верхнему и правому притоку Синанцы, длиной в 2–3 км. Горы в этих местах состоят из порфиров, известняков и оруденелых фельзитов. Во многих местах я видел прожилки серебросвинцовой руды, цинковой обманки и медного колчедана.
В этот день
на Тютихе пришли Г.И. Гранатман и А.И. Мерзляков. Их
путь до фанзы Тадянза [Да-дянь-цзы — обширное пастбище.]
лежал сначала по Тадушу, а затем по левому ее притоку, Цимухе. Последняя состоит из 2 речек, разделенных между собой небольшой возвышенностью, поросшей мелким лесом и кустарником. Одна речка течет с севера, другая — с востока.
Наскоро поужинав, мы пошли с Дерсу
на охоту.
Путь наш
лежал по тропинке к биваку, а оттуда наискось к солонцам около леса. Множество следов изюбров и диких коз было заметно по всему лугу. Черноватая земля солонцов была почти совершенно лишена растительности. Малые низкорослые деревья, окружавшие их, имели чахлый и болезненный вид. Здесь местами земля была сильно истоптана. Видно было, что изюбры постоянно приходили сюда и в одиночку и целыми стадами.
Даже из прислуги он ни с кем в разговоры не вступал, хотя ему почти вся дворня была родня. Иногда, проходя мимо кого-нибудь, вдруг остановится, словно вспомнить о чем-то хочет, но не вспомнит, вымолвит: «Здорово, тетка!» — и продолжает
путь дальше. Впрочем, это никого не удивляло, потому что и
на остальной дворне в громадном большинстве
лежала та же печать молчания, обусловившая своего рода общий modus vivendi, которому все бессознательно подчинялись.
В основе «философии свободы»
лежит деление
на два типа мироощущения и мироотношения — мистический и магический. Мистика пребывает в сфере свободы, в ней — трансцендентный прорыв из необходимости естества в свободу божественной жизни. Магия еще пребывает в сфере необходимости, не выходит из заколдованности естества.
Путь магический во всех областях легко становится
путем человекобожеским.
Путь же мистический должен быть
путем богочеловеческим. Философия свободы есть философия богочеловечества.
В настоящее время наиболее вероятными представляются два мнения: одно, что айно принадлежат к особой расе, населявшей некогда все восточноазиатские острова, другое же, принадлежащее нашему Шренку, что это народ палеоазиатский, издавна вытесненный монгольскими племенами с материка Азии
на его островную окраину, и что
путь этого народа из Азии
на острова
лежал через Корею.
Попав так или иначе
на материк, беглые держат
путь к западу, питаясь Христовым именем, нанимаясь, где можно, в работники и воруя всё, что плохо
лежит.
Я здесь
на перепутье часто ловлю оттуда весточку и сам их наделяю листками. Это существенная выгода Ялуторовска, кроме других его удовольствий. [Ялуторовск
лежал на главном
пути из Европейской России в Сибирь. Проезжавшие купцы, чиновники передавали декабристам письма и посылки от родных,
на обратном
пути брали от декабристов письма, которые благодаря этому избегали цензуру администрации.]
Несмотря
на то, что не было ни тележного, ни санного
пути, потому что снегу мало
лежало на дороге, превратившейся в мерзлые кочки грязи, родные накануне съехались в Багрово.
Заозерный завод в маршруте служил последней сухопутной станцией, дальше
путь к Рассыпному Камню
лежал по озеру —
на заводском пароходе.
— Все, кому трудно живется, кого давит нужда и беззаконие, одолели богатые и прислужники их, — все, весь народ должен идти встречу людям, которые за него в тюрьмах погибают,
на смертные муки идут. Без корысти объяснят они, где
лежит путь к счастью для всех людей, без обмана скажут — трудный
путь — и насильно никого не поведут за собой, но как встанешь рядом с ними — не уйдешь от них никогда, видишь — правильно все, эта дорога, а — не другая!
— Иду я, ваше благородие, в волостное — там, знашь, всех нас скопом в работу продают; такие есть и подрядчики, — иду я в волостное, а сам горько-разгорько плачу: жалко мне, знашь, с бабой-то расставаться. Хорошо. Только чую я, будто позаде кто
на телеге едет — глядь, ан это дядя Онисим."Куда, говорит,
путь лежит?"
В поздний
путь,
на дворе поздняя осень, туман
лежит над полями, мерзлый, старческий иней покрывает будущую дорогу мою, а ветер завывает о близкой могиле…
Маршрут наш
лежал прямо
на Моршу, где ожидали нас"сродственники"Фаинушки. Но
на пути Глумов передумал и уговорил нас высадиться в Твери, с тем чтобы сделать
на пароходе экскурсию по Волге до Рыбинска.
И вот Ахилла
на воле,
на пути, в который так нетерпеливо снаряжался с целями самого грандиозного свойства: он, еще
лежа в своем чулане, прежде всех задумал поставить отцу Туберозову памятник, но не в тридцать рублей, а
на все свои деньги,
на все двести рублей, которые выручил за все свое имущество, приобретенное трудами целой жизни.
Несмотря
на то, что
путь в горы
лежал направо, Хаджи-Мурат повернул в противоположную сторону, влево, рассчитывая
на то, что погоня бросится за ним именно направо.
Колеи дорог, полные воды, светясь,
лежали, как шёлковые ленты, и указывали
путь в Окуров, — он скользил глазами по ним и ждал: вот из-за холмов
на красном небе явится чёрный всадник, — Шакир или Алексей, — хлопая локтями по бокам, поскачет между этих лент и ещё издали крикнет...
Пока я объяснялся с командой шхуны, моя шлюпка была подведена к корме, взята
на тали и поставлена рядом с шлюпкой «Нырка». Мой багаж уже
лежал на палубе, у моих ног. Меж тем паруса взяли ветер, и шхуна пошла своим
путем.
Проезжая деревню, где я чинил часы, я закутался в тулуп и
лежал в санях. Также и в кабак, где стащил половик, я отказался войти. Всю дорогу мы молчали — я не начинал, приказчик ни слова не спросил.
На второй половине
пути заехали в трактир. Приказчик, молчаливый и суровый, напоил меня чаем и досыта накормил домашними лепешками с картофелем
на постном масле. По приезде в Ярославль приказчик высадил меня, я его поблагодарил, а он сказал только одно слово: «Прощавай!»
Льдины эти, пронизанные насквозь лучами,
лежали уже рыхлыми, изнемогающими массами; поминутно слышалось, как верхние края их обрывались наземь и рассыпались тотчас же в миллионы звонких сверкающих игл; еще два-три таких дня, и страшные икры, повергавшие так недавно
на пути своем столетние дубы, превратятся в лужицы, по которым смело и бойко побежит мелкий куличок-свистунчик.
Вы, князья Мстислав и буй Роман!
Мчит ваш ум
на подвиг мысль живая,
И несетесь вы
на вражий стан,
Соколом ширяясь сквозь туман,
Птицу в буйстве одолеть желая.
Вся в железе княжеская грудь,
Золотом шелом латинский блещет,
И повсюду, где
лежит ваш
путь,
Вся земля от тяжести трепещет.
Хинову вы били и Литву;
Деремела, половцы, ятвяги,
Бросив копья, пали
на траву
И склонили буйную главу
Под мечи булатные и стяги.
То же самое было, если крестик оказывался
на полу посреди проходной комнаты, чрез которую
лежал его
путь.
Было одно неудобство, немного портившее квартиру: ее отдаленность от центра и то, что в гимназию детям
путь лежал через грязную площадь,
на которой по средам и пятницам раскидывался базар, наезжали мужики с сеном и лыками, пьянствовали по трактирам и безобразничали.
Воды становилось всё меньше… по колено… по щиколотки… Мы всё тащили казённую лодку; но тут у нас не стало сил, и мы бросили её.
На пути у нас
лежала какая-то чёрная коряга. Мы перепрыгнули через неё — и оба босыми ногами попали в какую-то колючую траву. Это было больно и со стороны земли — негостеприимно, но мы не обращали
на это внимания и побежали
на огонь. Он был в версте от нас и, весело пылая, казалось, смеялся навстречу нам.
— Да, мой друг, да; хорошо, мой друг, хорошо. Вот и я теперь, мой друг, уезжаю…
Путь всякому разный
лежит, милый мой, и неизвестно,
на какую дорогу каждый человек попасть может. Ну, мой друг, дай же ты мне одеться теперь; да, ты вицмундир мой тоже положишь… брюки другие, простыни, одеяла, подушки…
Ветер выл и заносил в комнату брызги мелкого осеннего дождя; свечи у разбойников то вспыхивали широким красным пламенем, то гасли, и тогда снова поднимались хлопоты, чтобы зажечь их. Марфа Андревна
лежала связанная
на полу и молча смотрела
на все это бесчинство. Она понимала, что разбойники пробрались
на антресоль очень хитро и что
путь этот непременно был указан им кем-нибудь из своих людей, знавших все обычаи дома, знавших все его размещение, все его ходы и выходы.
Движение было такое многолюдное, что в городах Ливнах и в Ельце, через которые
лежал путь, не было мест ни
на постоялых дворах, ни в гостиницах.
Ни даль утомительного
пути, ни зной, ни стужа, ни ветры и дождь его не пугали; почтовая сума до такой степени была нипочем его могучей спине, что он, кроме этой сумы, всегда носил с собою еще другую, серую холщовую сумку, в которой у него
лежала толстая книга, имевшая
на него неодолимое влияние.
Лежа на спине, он ясно увидел, как прямая линия, образованная стеною и потолком, вдруг расцветилась радугой, изломалась и вся расплылась в мелких, как Млечный
Путь, звездочках.
Да, мирен дух мой. В бармы я облекся
На тишину земли,
на счастье всем;
Мой светел
путь, и как ночной туман
Лежит за мной пережитое время.
Отрадно мне сознанье это, но
Еще полней была б моя отрада,
Когда б из уст твоих услышал я,
Что делишь ты ее со мною!
«Не избыть острова!» Это была постоянная фраза, в которой вылилась безнадежная уверенность неудачника-бродяги. Тем не менее в светлые минуты он оживлялся воспоминаниями о прежних попытках, и тогда, в особенности по вечерам,
лежа на нарах рядом с Василием, он рассказывал ему об острове и о
пути, по которому придется идти беглецам.
А
лежит нам
путь далек:
Восвояси
на восток,
Мимо острова Буяна,
В царство славного Салтана».
Мелькая, рисовался
на стекле
И исчезал.
На площади пустынной,
Как чудный
путь к неведомой земле,
Лежала тень от колокольни длинной,
И даль сливалась в синеватой мгле.
Задумчив Саша… Вдруг скрипнули двери,
И вы б сказали — поступь райской пери
Послышалась. Невольно наш герой
Вздрогнул. Пред ним, озарена луной,
Стояла дева, опустивши очи,
Бледнее той луны — царицы ночи…
А время равнодушно протекало, и тридцать сребреников
лежали под камнем, и близился неумолимо страшный день предательства. Уже вступил Иисус в Иерусалим
на осляти, и, расстилая одежды по
пути его, приветствовал его народ восторженными криками...
А та тропа давным-давно запущонная, нет по ней ни езду конного, ни
пути пешеходного, не зарастает ни лесом, ни кустарником, и много
на ней
лежит гнилого буреломнику…
Писем не привез,
на речах подал весть, что Патап Максимыч, по желанью Марьи Гавриловны, снарядил было в
путь обеих дочерей, но вдруг с Настасьей Патаповной что-то попритчилось, и теперь
лежит она без памяти, не знают, в живых останется ли.
Поляк сделал шаг назад, остановился, как вкопанный, и растопырил руки, точно загораживая
путь привидению…
На верхней ступени каменной полуразрушенной лестнички
лежала молодая змея из породы наших обыкновенных русских гадюк. Увидев нас, она подняла головку и зашевелилась… Граф еще раз взвизгнул и спрятался за мою спину.