Неточные совпадения
В комнате, в которой
лежал Федор Павлович, никакого особенного беспорядка не заметили, но за ширмами, у
кровати его, подняли
на полу большой, из толстой бумаги, канцелярских размеров конверт с надписью: «Гостинчик в три тысячи рублей ангелу моему Грушеньке, если захочет прийти», а внизу было приписано, вероятно
уже потом, самим Федором Павловичем: «и цыпленочку».
В задней комнате дома, сырой и темной,
на убогой
кровати, покрытой конскою попоной, с лохматой буркой вместо подушки,
лежал Чертопханов,
уже не бледный, а изжелта-зеленый, как бывают мертвецы, со ввалившимися глазами под глянцевитыми веками, с заостренным, но все еще красноватым носом над взъерошенными усами.
У стола стоял господин в очень истрепанном сюртуке (он
уже снял пальто, и оно
лежало на кровати) и развертывал синюю бумагу, в которой было завернуто фунта два пшеничного хлеба и две маленькие колбасы.
В спальне возвышалась
узкая кровать под пологом из стародавней, весьма добротной полосатой материи; горка полинялых подушек и стеганое жидкое одеяльце
лежали на кровати, а у изголовья висел образ Введение во храм Пресвятой Богородицы, тот самый образ, к которому старая девица, умирая одна и всеми забытая, в последний раз приложилась
уже хладеющими губами.
Они, получая «Ниву» ради выкроек и премий, не читали ее, но, посмотрев картинки, складывали
на шкаф в спальне, а в конце года переплетали и прятали под
кровать, где
уже лежали три тома «Живописного обозрения». Когда я мыл пол в спальне, под эти книги подтекала грязная вода. Хозяин выписывал газету «Русский курьер» и вечерами, читая ее, ругался...
Почти каждый день он привозил с собой или ему присылали из магазинов новые книги, и у меня в лакейской в углах и под моею
кроватью лежало множество книг
на трех языках, не считая русского,
уже прочитанных и брошенных.
— Нечего"финиссе"… или
уж по-французски заговорил!
Уж что было, то было… Вон он и
на кровати-то за покойника
лежал! — вдруг указал Прокоп
на добродушнейшего старичка, который, проходя мимо и увидев, что собралась порядочная кучка беседующих, остановился и с наивнейшим видом прислушивался к разговору.
Были долгие ночи, Зина, бессонные, ужасные ночи, и в эти ночи, вот
на этой самой
кровати, я
лежал и думал, долго, много передумал, и давно
уже решил, что мне лучше умереть, ей-богу, лучше!..
И от этих воспоминаний собственное тучное больное тело, раскинувшееся
на кровати, казалось
уже чужим,
уже испытывающим огненную силу взрыва; и чудилось, будто руки в плече отделяются от туловища, зубы выпадают, мозг разделяется
на частицы, ноги немеют и
лежат покорно, пальцами вверх, как у покойника.
Не прошло и двух минут, как, надев сапоги и халат, я
уже тихонько отворял дверь в спальню матери. Бог избавил меня от присутствия при ее агонии; она
уже лежала на кровати с ясным и мирным лицом, прижимая к груди большой серебряный крест. Через несколько времени и остальные члены семейства, начиная с отца, окружили ее одр. Усопшая и
на третий день в гробу сохранила свое просветленное выражение, так что несловоохотливый отец по окончании панихиды сказал мне: «Я никогда не видал более прекрасного покойника».
Я пришел к себе в номер и лег
на кровать. Я думаю, я
лежал с полчаса навзничь, закинув за голову руки. Катастрофа
уж разразилась, было о чем подумать. Завтра я решил настоятельно говорить с Полиной. А! французишка? Так, стало быть, правда! Но что же тут могло быть, однако? Полина и Де-Грие! Господи, какое сопоставление!
В этот же самый день, часу в четвертом пополудни, Хозаров вбежал так нечаянно и так быстро в нумер Татьяны Ивановны, что она,
лежа в это время
на своей
кровати и начав
уже немного засыпать послеобеденным сном, даже испугалась и вскрикнула.
Дети
уже лежали: двое
на печи, двое
на кровати, один в люльке, у которой сидела Акулина за пряжей.
Барыня, вероятно, не так-то бы скоро успокоилась, да лекарь второпях вместо двенадцати капель налил целых сорок; сила лавровишенья и подействовала — через четверть часа барыня
уже почивала крепко и мирно; а Герасим
лежал, весь бледный,
на своей
кровати и сильно сжимал пасть Муму.
— Я боялся не застать вас, — продолжал он. — Пока ехал к вам, исстрадался душой… Одевайтесь и едемте, ради бога… Произошло это таким образом. Приезжает ко мне Папчинский, Александр Семенович, которого вы знаете… Поговорили мы… потом сели чай пить; вдруг жена вскрикивает, хватает себя за сердце и падает
на спинку стула. Мы отнесли ее
на кровать и… я
уж и нашатырным спиртом тер ей виски, и водой брызгал…
лежит, как мертвая… Боюсь, что это аневризма… Поедемте… У нее и отец умер от аневризмы…
Я легла
на узкую жесткую
кровать, под холодное нанковое одеяло, предварительно закрутив вокруг головы свои длинные косы и запрятав их под ночной чепец. Моя постель была крайней от дверей умывальни. Подле меня
лежала рыженькая Перская.
Андрей Иванович, в ожидании Александры Михайловны, угрюмо
лежал на кровати. Он
уж и сам теперь не надеялся
на успех. Был хмурый мартовский день, в комнате стоял полумрак; по низкому небу непрерывно двигались мутные тени, и трудно было определить, тучи ли это или дым. Сырой, тяжелый туман, казалось, полз в комнату сквозь запертое наглухо окно, сквозь стены, отовсюду. Он давил грудь и мешал дышать. Было тоскливо.
Он
лежал в мезонине дачи, переделанной из крестьянской избы. Сзади, из балконной двери
на галерейку, в отверстие внутренней подвижной ставни проходил луч зари. Справа окно было только завешено коленкоровой шторой. Свет
уже наполнял низкую и довольно просторную комнату, где, кроме железной
кровати, стояли умывальник и шкап для платья да два стула.
Она вяжет платок из дымчатой тонкой шерсти. Почти весь он
уже связан. Клубок
лежит на коленях в продолговатой плоской корзинке. Спицы производят частый чиликающий звук. Слышно неровное, учащающееся дыхание вязальщицы. Губы ее, плотно сжатые, вдруг раскроются, и она начинает считать про себя. Изредка она оглядывается назад.
На кровати кто-то перевернулся
на бок. Можно разглядеть женскую голову в старинном чепце с оборками, подвязанном под уши, и короткое плотное тело в кацавейке.
На ногах
лежит одеяло.
Вдруг я заметил, что я давно
уже без варежек, вспомнил, что
уж полчаса назад скинул пальто. Изнутри тела шла крепкая, защищающая теплота. Было странно и непонятно, — как я мог зябнуть
на этом мягком, ласкающем воздухе. Вспомнилась противная, внешняя теплота, которую я вбирал в себя из печки, и как это чужая теплота сейчас же выходила из меня, и становилось еще холоднее. А Алешка, дурень,
лежит там, кутается, придвинув
кровать к печке…
Тихие слезы долго текли по щекам Антонины Сергеевны и
уже успели засохнуть
на ее впалых щеках. Она продолжала
лежать неподвижно, в полузабытьи, полном жалости к себе, а под конец и к мужу своему. Взрыв стыда и негодующей гадливости после ее визита к мужу сестры стих под роем холодящих мыслей, после того, как она дописала свое прощание с тем, что было, и, разбитая, прилегла
на кровать.
Раздался выстрел. Сбежавшаяся прислуга застала князя
уже мертвым. Он
лежал на кровати. Огнестрельная рана зияла в правом виске. Алая кровь обагрила белоснежные, батистовые наволочки подушек и лежавший у постели белый ангорский ковер. Правая рука спустилась с
кровати. Револьвер большого калибра валялся
на ковре.
На лице князя застыла улыбка какого-то блаженного довольства.
Он лишился чувств, очнулся он в
узкой высокой комнате со сводчатым потолком и одним глубоким небольшим окном с железною решеткою; яркие солнечные лучи освещали скромную обстановку этого незнакомого ему жилища: деревянную скамью, несколько табуретов, стол, аналой, стоявший в переднем углу под иконостасом со множеством образов, озаренных едва заметным при дневном свете огоньком лампады, и, наконец, деревянную жесткую
кровать,
на которой он
лежал.
Вторую неделю
лежит Вадим Петрович,
уже не
на диване, а
на кровати, за ширмами. Его болезнь, после острых припадков, длившихся несколько дней, перешла в период менее мучительный, но с разными новыми осложнениями.