Неточные совпадения
Клим начал рассказывать не торопясь, осторожно выбирая
слова, о музеях, театрах, о
литературных вечерах и артистах, но скоро и с досадой заметил, что говорит неинтересно, слушают его невнимательно.
— Вы уж — кончили! Ученая ваша, какая-то там
литературная, что ли, квалификация дошла до конца концов, до смерти. Ставьте точку.
Слово и дело дается вновь прибывшему в историю, да, да!
Но объяснить, кого я встретил, так, заранее, когда никто ничего не знает, будет пошло; даже, я думаю, и тон этот пошл: дав себе
слово уклоняться от
литературных красот, я с первой строки впадаю в эти красоты.
Я в другой книге говорил о развитии Белинского и об его
литературной деятельности, здесь скажу несколько
слов об нем самом.
Во мне эти «
литературные успехи» брата оставили особый след. Они как будто перекинули живой мостик между литературой и будничной жизнью: при мне
слова были брошены на бумагу и вернулись из столицы напечатанными.
Пущенная по рукам жалоба читалась и перечитывалась. Газет в деревне не было. Книги почти отсутствовали, и с красотами писанного
слова деревенские обыватели знакомились почти исключительно по таким произведениям. Все признавали, что ябеда написана пером острым и красноречивым, и капитану придется «разгрызть твердый орех»… Банькевич упивался
литературным успехом.
Тяжба тянулась долго, со всякими подходами, жалобами, отзывами и доносами. Вся слава ябедника шла прахом. Одолеть капитана стало задачей его жизни, но капитан стоял, как скала, отвечая на патетические ябеды язвительными отзывами, все расширявшими его
литературную известность. Когда капитан читал свои произведения, слушатели хлопали себя по коленкам и громко хохотали, завидуя такому необыкновенному «дару
слова», а Банькевич изводился от зависти.
Последний — гениальный писатель, его писательство было настоящей магией
слов, и он очень теряет от изложения его идей вне
литературной формы.
Теперь, кажется, не нужно доказывать, что таких намерений не было у Островского: характер его
литературной деятельности определился, и в одном из последующих своих произведений он сам произнес то
слово, которое, по нашему мнению, всего лучше может служить к характеристике направления его сатиры.
Одним
словом, нужно всегда иметь в запасе несколько apercus politiques, historiques et litteraires. [политических, исторических и
литературных суждений (франц.)]
Он хвалил направление нынешних писателей, направление умное, практическое, в котором, благодаря бога, не стало капли приторной чувствительности двадцатых годов; радовался вечному истреблению од, ходульных драм, которые своей высокопарной ложью в каждом здравомыслящем человеке могли только развивать желчь; радовался, наконец, совершенному изгнанию стихов к ней, к луне, к звездам; похвалил внешнюю блестящую сторону французской литературы и отозвался с уважением об английской —
словом, явился в полном смысле
литературным дилетантом и, как можно подозревать, весь рассказ о Сольфини изобрел, желая тем показать молодому литератору свою симпатию к художникам и любовь к искусствам, а вместе с тем намекнуть и на свое знакомство с Пушкиным, великим поэтом и человеком хорошего круга, — Пушкиным, которому, как известно, в дружбу напрашивались после его смерти не только люди совершенно ему незнакомые, но даже печатные враги его, в силу той невинной слабости, что всякому маленькому смертному приятно стать поближе к великому человеку и хоть одним лучом его славы осветить себя.
— Поздравляю тебя, давно бы ты сказал: из тебя можно многое сделать. Давеча насказал мне про политическую экономию, философию, археологию, бог знает про что еще, а о главном ни
слова — скромность некстати. Я тебе тотчас найду и
литературное занятие.
Он не только ко мне прибегал, но неоднократно описывал всё это ей самой в красноречивейших письмах и признавался ей, за своею полною подписью, что не далее как, например, вчера он рассказывал постороннему лицу, что она держит его из тщеславия, завидует его учености и талантам; ненавидит его и боится только выказать свою ненависть явно, в страхе, чтоб он не ушел от нее и тем не повредил ее
литературной репутации; что вследствие этого он себя презирает и решился погибнуть насильственною смертью, а от нее ждет последнего
слова, которое всё решит, и пр., и пр., всё в этом роде.
Одним
словом, у меня будет сначала
литературное утро, потом легкий завтрак, потом перерыв и в тот же день вечером бал.
— Позвольте мне теперь, полковник, — с достоинством начал Фома, — просить вас оставить на время интересную тему о
литературных ухватках; вы можете продолжать ее без меня. Я же, прощаясь с вами навеки, хотел бы вам сказать несколько последних
слов…
Таков факт. Замечательно, что лицо, передававшее его (и прибавлю: хорошо знакомое с моею
литературною деятельностью), обратилось ко мне с
словами...
Ловлю себя и вас на каждой фразе, на каждом
слове и спешу скорее запереть все эти фразы и
слова в свою
литературную кладовую: авось пригодится!
Разумеется, все эти ваши
слова я сам теперь сочинил. Это тоже из подполья. Я там сорок лет сряду к этим вашим
словам в щелочку прислушивался. Я их сам выдумал, ведь только это и выдумывалось. Немудрено, что наизусть заучилось и
литературную форму приняло…
Пародия была впервые полностью развернута в рецензии Добролюбова на комедии «Уголовное дело» и «Бедный чиновник»: «В настоящее время, когда в нашем отечестве поднято столько важных вопросов, когда на служение общественному благу вызываются все живые силы народа, когда все в России стремится к свету и гласности, — в настоящее время истинный патриот не может видеть без радостного трепета сердца и без благодарных слез в очах, блистающих святым пламенем высокой любви к отечеству, — не может истинный патриот и ревнитель общего блага видеть равнодушно высокоблагородные исчадия граждан-литераторов с пламенником обличения, шествующих в мрачные углы и на грязные лестницы низших судебных инстанций и сырых квартир мелких чиновников, с чистою, святою и плодотворною целию, —
словом, энергического и правдивого обличения пробить грубую кору невежества и корысти, покрывающую в нашем отечестве жрецов правосудия, служащих в низших судебных инстанциях, осветить грозным факелом сатиры темные деяния волостных писарей, будочников, становых, магистратских секретарей и даже иногда отставных столоначальников палаты, пробудить в сих очерствевших и ожесточенных в заблуждении, но тем не менее не вполне утративших свою человеческую природу существах горестное сознание своих пороков и слезное в них раскаяние, чтобы таким образом содействовать общему великому делу народного преуспеяния, совершающегося столь видимо и быстро во всех концах нашего обширного отечества, нашей родной Руси, которая, по глубоко знаменательному и прекрасному выражению нашей летописи, этого превосходного
литературного памятника, исследованного г. Сухомлиновым, — велика и обильна, и чтобы доказать, что и молодая литература наша, этот великий двигатель общественного развития, не остается праздною зрительницею народного движения в настоящее время, когда в нашем отечестве возбуждено столько важных вопросов, когда все живые силы народа вызваны на служение общественному благу, когда все в России неудержимо стремится к свету и гласности» («Современник», 1858, № XII).
Не надо забывать, что такие пьесы, как «Горе от ума», «Борис Годунов», публика знает наизусть и не только следит за мыслью, за каждым
словом, но чует, так сказать, нервами каждую ошибку в произношении. Ими можно наслаждаться, не видя, а только слыша их. Эти пьесы исполнялись и исполняются нередко в частном быту, просто чтением между любителями литературы, когда в кругу найдется хороший чтец, умеющий тонко передавать эту своего рода
литературную музыку.
В ней всякое прочее действие, всякая сценичность, мимика должны служить только легкой приправой
литературного исполнения, действия в
слове.
С пылкой энергией, свободным и решительным языком заговорили зрелые мужи
литературные и с первых же
слов заслужили рукоплескания молодежи и негодование своих сверстников и старших себя.
Пусть не оскорбятся нашими
словами литературные сподвижники настоящего; пусть вспомнят, как они сами смеялись над теми чиновниками, которые обижались журнальными обличениями взяток, формальностей и проволочек суда, мелочности канцелярских порядков и пр.
Хотели мы припомнить и несколько странностей
литературных, как, например, то, что «Атеней» начал свое издание, сказавши в первом нумере: «Нечего жалеть, что у славян австрийский жандарм является орудием образованности», — а кончил в последней книжке
словом, что помехой нашему прогрессу служат раскольники, которых за то и нужно преследовать…
Для объяснения такого противоречия между успехами князя Шаховского на сцене, в публике светской, и гонений в кругу
литературном, надобно сказать несколько
слов о тогдашних
литературных партиях.
Если в ней не все будет высказано, то постараюсь досказать. Простите. Дай бог вам многие лета, т. е. дай бог нам многие романы» и пр. Января 11-го, 1830, Спб. — Пушкин сдержал
слово и написал об «Юрии Милославском» в «
Литературной газете».
Женщины не остались равнодушными в общем деле, и много прекрасных писем получил Загоскин от женщин, совершенно ему незнакомых: одним
словом, он сделался знаменитостью, модным человеком, необходимостью обедов, балов, раутов и бесед с
литературным направлением, львом тогдашнего времени.
Словом сказать, роман г. Достоевского до сих пор представляет лучшее
литературное явление нынешнего года.
В последнее время Пушкин окончательно также склонился, по-видимому, к [той мысли, что для исправления людей нужны «бичи, темницы, топоры», а не сила
слова, не сатира, не
литературное обличение. Он отталкивал от себя общественные вопросы жестоким восклицанием:]
Я, например, литератор (это
слово произнес он с оттенком горделивого достоинства), ну, занимаюсь
литературным трудом, пописываю статейки там в разных журналах и получаю, значит, свою плату; другой коробки клеит, третья при типографском деле: каждый свое зарабатывает — и в общий фонд, на общей потребности.
Публики собралось гораздо более тысячи человек: тут присутствовали литераторы и ученые всех кружков и партий, люди великосветские и среднего класса, моряки, студенты, военные, особенно генерального штаба, —
словом, на этом вечере было необыкновенно удачно собрано все образованное меньшинство Петербурга, который до того дня еще не запомнил более многочисленного и блистательного собрания на
литературных чтениях.
Поэтому только в Церкви и для Церкви ведома Библия как
Слово Божие, вне же ее она есть книга, обладающая высоким учительным авторитетом и большой
литературной ценностью, но легко превращающаяся в мертвую букву без животворящего духа или же представляющая просто предмет научной любознательности [Церковное установление канона священных книг есть только авторитетное признание и повелительное санкционирование их теургической мощи.
То, что пророк принимает от Бога, должно быть им творчески воплощено в
слове, пересказано, и в этом смысле и боговдохновенные писания пророков есть все-таки род
литературного творчества.
Не говоря уже о многочисленных представителях слепого, фанатического атеизма, у которых практическое отношение к религии выражается в ненависти к ней (ecrasez Finfame) [«Раздавите гадину!» (фр.) —
слова Вольтера по поводу католической церкви.], здесь в первую очередь следует назвать представителей немецкого идеализма Фихте (периода Atheismusstreit) [«Спор об атеизме» (нем.) — так называется
литературный скандал, разразившийся в Иене в 1799 г. по поводу статьи И. Г. Фихте «Об основании нашей веры в божественное управление миром», опубликованной в 1798 г. в редактируемом Фихте «Философском журнале».
4) Слава есть яркая заплата на ветхом рубище певца,
литературная же известность мыслима только в тех странах, где за уразумением
слова «литератор» не лезут в «Словарь 30 000 иностранных
слов».
Когда-нибудь и эта скромная
литературная личность будет оценена. По своей подготовке, уму и вкусу он был уже никак не ниже тогдашних своих собратов по критике (не исключая и критиков"Современника","Эпохи"и"Русского
слова"). Но в нем не оказалось ничего боевого, блестящего, задорного, ничего такого, что можно бы было противопоставить такому идолу тогдашней молодежи, как Писарев.
То, что еще не называлось тогда"интеллигенцией"(
слово это пущено было в печать только с 1866 года), то есть илюди 40-х и 50-х годов, испытанные либералы, чаявшие так долго падения крепостного права, и молодежь, мои сверстники и моложе меня, придавали столичному сезону очень заметный подъем. Это сказывалось, кроме издательской деятельности, в публичных
литературных вечерах и в посещении временных университетских курсов в залах Думы.
Ничего такого я еще ни на русских, ни на иностранных сценах не видал и не слыхал. Это было идеальное и простое, правдивое, совершенно реальное и свое, родное, олицетворение того, что тогда
литературная критика любила выражать
словом «непосредственность».
Был дом
литературного мецената графа Кушелева-Безбородко, затеявшего незадолго перед тем журнал"Русское
слово".
У них были, конечно, свои читатели; но вплоть до начала 70-х годов о них не только никто не кричал, но и не всякий критик признавал за ними их настоящее творческое достоинство. Жили они вдали от журнального мира, мало знались с
литературной братией, работали много, но не спешно;
словом, вели существование настоящих артистов, преследующих свои художественные идеалы. Многим было известно, что они люди обеспеченные, не нуждающиеся вовсе в срочной денежной работе.
Задолго до поездки моей на выставку вышел следующий роман Золя «Страница романа». О нем я здесь распространяться не стану, тем более, что читатели «
Слова» очень недавно прочли его в русском переводе. Меня опять-таки интересовал в нем один, чисто
литературный вопрос.
Это было очень неприятно Канкрину, и он одно представление отложил в сторону, — сделать было неудобно; но через несколько дней граф был на одном музыкально-литературном «soirée intime» [интимный вечер (франц.).], куда гости попадали не иначе, как сквозь фильтр, — и вдруг там, в одном укромном уголке, граф встретил скромную женскую фигуру, которая ему сделала глубокий поклон с оттенком подчиненности и иронии и произнесла только одно
слово...
По
словам его, вращаясь в
литературных кружках, он иногда служил и не одним
литературным потребностям.
И если
литературное поколение начала XX века, отражавшее духовные искания и течения, не представляется стоящим на должной духовной высоте, если иногда в нем поражает недостаток нравственного характера, то именно потому, что все стало слишком серьезным, слишком реальным в онтологическом смысле
слова.
Словом, успех совсем вскружил ему голову, а дамские письма даже начали портить его характер и мешали ему исполнять все его обязанности — служебные,
литературные и супружеские, так как писатель, на его несчастие, тогда уже был женат, и супруга у него была с характером.
Эта краткая запись о действительном, хотя и невероятном событии посвящается мною досточтимому ученому, знатоку русского
слова, не потому, чтобы я имел притязание считать настоящий рассказ достойным внимания как
литературное произведение.