Неточные совпадения
В один из таких дней двенадцатилетний сын Меннерса, Хин, заметив, что отцовская
лодка бьется под мостками о сваи, ломая борта, пошел и сказал об этом
отцу.
Утром сели на пароход, удобный, как гостиница, и поплыли встречу караванам барж, обгоняя парусные рыжие «косоуши», распугивая увертливые
лодки рыбаков. С берегов, из богатых сел, доплывали звуки гармоники, пестрые группы баб любовались пароходом, кричали дети, прыгая в воде, на отмелях. В третьем классе, на корме парохода, тоже играли, пели. Варвара нашла, что Волга действительно красива и недаром воспета она в сотнях песен, а Самгин рассказывал ей, как
отец учил его читать...
Он прошел берегом с полверсты и наконец набрел на мальчишек, которые в полусгнившей, наполненной до половины водой
лодке удили рыбу. Они за гривенник с радостью взялись перевезти его и сбегали в хижину
отца за веслами.
Около устья Уленгоу жил удэгеец Сунцай. Это был типичный представитель своего народа. Он унаследовал от
отца шаманство. Жилище его было обставлено множеством бурханов. Кроме того, он славился как хороший охотник и ловкий, энергичный и сильный пловец на
лодках по быстринам реки. На мое предложение проводить нас до Сихотэ-Алиня Сунцай охотно согласился, но при условии, если я у него простою один день.
Подгоняемая шестами,
лодка наша хорошо шла по течению. Через 5 км мы достигли железнодорожного моста и остановились на отдых. Дерсу рассказал, что в этих местах он бывал еще мальчиком с
отцом, они приходили сюда на охоту за козами. Про железную дорогу он слышал от китайцев, но никогда ее раньше не видел.
В Лужниках мы переехали на
лодке Москву-реку на самом том месте, где казак вытащил из воды Карла Ивановича.
Отец мой, как всегда, шел угрюмо и сгорбившись; возле него мелкими шажками семенил Карл Иванович, занимая его сплетнями и болтовней. Мы ушли от них вперед и, далеко опередивши, взбежали на место закладки Витбергова храма на Воробьевых горах.
У колеса показался сам Галактион, посмотрел в бинокль, узнал
отца и застопорил машину. Колеса перестали буравить воду, из трубы вылетел клуб белого пара, от парохода быстро отделилась
лодка с матросами.
— Скулы-те
отцовы… Слезайте в
лодку!
Окно занавешено темной шалью; она вздувается, как парус. Однажды
отец катал меня на
лодке с парусом. Вдруг ударил гром.
Отец засмеялся, крепко сжал меня коленями и крикнул...
Дороги были еще не проездные, Белая в полном разливе, и мой
отец должен был проехать на
лодке десять верст, а потом добраться до Сергеевки кое-как в телеге.
После кофе Дурасов предложил было нам катанье на
лодке с роговой музыкой по Черемшану, приговаривая, что «таких рогов ни у кого нет», но
отец с матерью не согласились, извиняясь тем, что им необходимо завтра рано поутру переправиться через Волгу.
Отец мой позаботился об этом заранее, потому что вода была мелка и без мостков удить было бы невозможно; да и для мытья белья оказались они очень пригодны,
лодка же назначалась для ловли рыбы сетьми и неводом.
В ожидании завозни
отец мой, особенно любивший рыбу, поехал на рыбачьей
лодке к прорезям и привез целую связку нанизанных на лычко стерлядей, чтоб в Симбирске сварить из них уху.
Вода начала сильно сбывать, во многих местах земля оголилась, и все десять верст, которые
отец спокойно проехал туда на
лодке, надобно было проехать в обратный путь уже верхом.
Нашу карету и повозку стали грузить на паром, а нам подали большую косную
лодку, на которую мы все должны были перейти по двум доскам, положенным с берега на край
лодки; перевозчики в пестрых мордовских рубахах, бредя по колени в воде, повели под руки мою мать и няньку с сестрицей; вдруг один из перевозчиков, рослый и загорелый, схватил меня на руки и понес прямо по воде в
лодку, а
отец пошел рядом по дощечке, улыбаясь и ободряя меня, потому что я, по своей трусости, от которой еще не освободился, очень испугался такого неожиданного путешествия.
«Ах ты, разбойник, — говорил мой
отец, — как мог ты подать нам худую
лодку!
Отец воротился, когда уже стало темно; он поймал еще двух очень больших лещей и уверял, что клев не прекращался и что он просидел бы всю ночь на
лодке, если б не боялся встревожить нас.
С нами на
лодке был ковер и подушки, мы разостлали их на сухом песке, подальше от воды, потому что мать боялась сырости, и она прилегла на них, меня же
отец повел набирать галечки.
Отцу моему захотелось узнать, отчего потекла наша
лодка; ее вытащили на берег, обернули вверх дном и нашли, что у самой кормы она проломлена чем-то острым; дыра была пальца в два шириною.
У нас поднялась страшная возня от частого вытаскиванья рыбы и закидыванья удочек, от моих восклицаний и Евсеичевых наставлений и удерживанья моих детских порывов, а потому
отец, сказав: «Нет, здесь с вами ничего не выудишь хорошего», — сел в
лодку, взял свою большую удочку, отъехал от нас несколько десятков сажен подальше, опустил на дно веревку с камнем, привязанную к
лодке, и стал удить.
Только к вечеру, когда солнышко стало уже садиться,
отец мой выудил огромного леща, которого оставил у себя в
лодке, чтоб не распугать, как видно, подходившую рыбу; держа обеими руками леща, он показал нам его только издали.
Отец поспешно исполнил его просьбу: поднял камень в
лодку и, гребя веслом то направо, то налево, скоро догнал Евсеичево удилище, вытащил очень большого окуня, не отцепляя положил его в
лодку и привез к нам на мостки.
— Обыкновенно — продать. Чего вам еще? Главное, паныч у нас такой скаженный. Чего захотелось, так весь дом перебулгачит. Подавай — и все тут. Это еще без
отца, а при
отце… святители вы наши!.. все вверх ногами ходят. Барин у нас инженер, может быть, слышали, господин Обольянинов? По всей России железные дороги строят. Мельонер! А мальчишка-то у нас один. И озорует. Хочу поню живую — на тебе поню. Хочу
лодку — на тебе всамделишную
лодку. Как есть ни в чем, ни в чем отказу…
Часть их явилась к императору Николаю, уже переплывшему Дунай на запорожской
лодке; так же, как остаток Сечи, они принесли повинную за своих
отцов и возвратились под владычество законного своего государя.
«Сие последнее известие основано им на предании, полученном в 1748 году от яикского войскового атамана Ильи Меркурьева, которого
отец, Григорий, был также войсковым атаманом, жил сто лет, умер в 1741 году и слышал в молодости от столетней же бабки своей, что она, будучи лет двадцати от роду, знала очень старую татарку, по имени Гугниху, рассказывавшую ей следующее: «Во время Тамерлана один донской казак, по имени Василий Гугна, с 30 человеками товарищей из казаков же и одним татарином, удалился с Дона для грабежей на восток, сделал
лодки, пустился на оных в Каспийское море, дошел до устья Урала и, найдя окрестности оного необитаемыми, поселился в них.
Когда мне минуло шесть лет, стремлению этому суждено было осуществиться:
отец мой, катаясь на
лодке в Генуэзском заливе, опрокинулся и пошел как ключ ко дну в море.
В то время, как
отец спускался по площадке и осматривал свои
лодки (первое неизменное дело, которым старый рыбак начинал свой трудовой день), сыновья его сидели, запершись в клети, и переговаривали о предстоявшем объяснении с родителем; перед ними стоял штоф.
— Бросают зеленые волны нашу маленькую
лодку, как дети мяч, заглядывают к нам через борта, поднимаются над головами, ревут, трясут, мы падаем в глубокие ямы, поднимаемся на белые хребты — а берег убегает от нас всё дальше и тоже пляшет, как наша барка. Тогда
отец говорит мне...
Команда парохода любила его, и он любил этих славных ребят, коричневых от солнца и ветра, весело шутивших с ним. Они мастерили ему рыболовные снасти, делали
лодки из древесной коры, возились с ним, катали его по реке во время стоянок, когда Игнат уходил в город по делам. Мальчик часто слышал, как поругивали его
отца, но не обращал на это внимания и никогда не передавал
отцу того, что слышал о нем. Но однажды, в Астрахани, когда пароход грузился топливом, Фома услыхал голос Петровича, машиниста...
Весло задевало опустившийся в воду ивняк, путалось в стеблях кувшинок, срывая их золотые головки; под
лодкой вздыхала и журчала вода. Почему-то вспомнилась мать — маленькая старушка с мышиными глазками: вот она стоит перед
отцом и, размахивая тонкой, бессильной рукой, захлёбываясь словами, хрипит...
Яков прислонился к
лодке и зорко смотрел на него, потирая рукой ушибленную голову. Один рукав его рубахи был оторван и висел на нитке, ворот тоже был разорван, белая потная грудь лоснилась на солнце, точно смазанная жиром. Он чувствовал теперь презрение к
отцу; он считал его сильнее, и, глядя, как
отец, растрепанный и жалкий, сидит на песке и грозит ему кулаками, он улыбался снисходительной, обидной улыбкой сильного слабому.
Получив пять рублей, Лычковы,
отец и сын, староста и Володька переплыли на
лодке реку и отправились на ту сторону в село Кряково, где был кабак, и долго там гуляли. Было слышно, как они пели и как кричал молодой Лычков. В деревне бабы не спали всю ночь и беспокоились. Родион тоже не спал.