У борта пристани, втиснувшись между двух грузных женщин, стоял Яков Маякин и с ехидной вежливостью помахивал в воздухе картузом, подняв кверху иконописное лицо. Бородка у него вздрагивала,
лысина блестела, и глазки сверлили Фому, как буравчики...
Неточные совпадения
Ему было лет сорок, на макушке его
блестела солидная
лысина, лысоваты были и виски. Лицо — широкое, с неясными глазами, и это — все, что можно было сказать о его лице. Самгин вспомнил Дьякона, каким он был до того, пока не подстриг бороду. Митрофанов тоже обладал примелькавшейся маской сотен, а спокойный, бедный интонациями голос его звучал, как отдаленный шумок многих голосов.
Он мог бы не говорить этого, череп его
блестел, как тыква, окропленная росою. В кабинете редактор вытер
лысину, утомленно сел за стол, вздохнув, открыл средний ящик стола и положил пред Самгиным пачку его рукописей, — все это, все его жесты Клим видел уже не раз.
Одет он был в покойный фрак, отворявшийся широко и удобно, как ворота, почти от одного прикосновения. Белье на нем так и
блистало белизною, как будто под стать
лысине. На указательном пальце правой руки надет был большой массивный перстень с каким-то темным камнем.
В это время в комнату вошел, как всегда, высоко неся голову и выпятив широкую грудь, мягко и легко ступая и улыбаясь, Игнатий Никифорович,
блестя своими очками,
лысиной и черной бородой.
Так все дни, с утра до поздней ночи в тихом доме моём неугомонно гудит басок,
блестит лысина, растекаются, тают облака пахучего дыма и светло брызжут из старых уст яркие, новые слова.
Блестели лысины, красные носы; изгибались, наклоняясь, сутулые спины, мелькали руки, и глухо, бессвязно гудел возбуждённый говор.
В трактире у буфета стоял Петруха и, разговаривая с каким-то оборванцем, улыбался. На его
лысину падал свет лампы, и казалось, что вся голова его
блестит довольной улыбкой.
На
лысине у него
блестели капли пота, и, по обыкновению, морщины на щеках вздрагивали частой, тревожной дрожью…
Вместе с Анной Сергеевной вошел и сел рядом молодой человек с небольшими бакенами, очень высокий, сутулый; он при каждом шаге покачивал головой, и, казалось, постоянно кланялся. Вероятно, это был муж, которого она тогда в Ялте, в порыве горького чувства, обозвала лакеем. И в самом деле, в его длинной фигуре, в бакенах, в небольшой
лысине было что-то лакейски-скромное, улыбался он сладко, и в петлице у него
блестел какой-то ученый значок, точно лакейский номер.
Вот прическа с украшениями, вот гладкая, без украшений, вот благонамеренная, а там либерально взъерошенная; вот показалась и элегантно-парикмахерская куафюра прелестного Анатоля; и курчавенький Шписс мотает головкой; а вот
блестят и лоснятся гладко вымытые
лысины и плешины: одна сверкает, как бильярдный шар, другая молодой репе, а третья ноздреватому гречишному блину уподобляются.
Князь Василий в это время только что вернулся из какого-то заседания, а потому через несколько минут явился в кабинет супруги,
блистая всеми регалиями. Это был высокий, красивый старик — князю было под шестьдесят — с громадной
лысиной «государственного мужа» и длинными седыми баками — «одно из славных русских лиц».
В гостиной кипел самовар на круглом столе. Перед ним сидела Наталья Николаевна. Соня морщилась и улыбалась под рукой матери, щекотавшей ее, когда отец и сын с сморщенными оконечностями пальцев и лоснящимися щеками и лбами (у отца особенно
блестела лысина), с распушившимися белыми и черными волосами и сияющими лицами вошли в комнату.