Неточные совпадения
Возвратившись домой, Грустилов целую ночь плакал. Воображение его рисовало греховную бездну, на дне которой метались
черти. Были тут и кокотки, и кокодессы, и даже тетерева — и всё огненные. Один из
чертей вылез из бездны и поднес ему
любимое его кушанье, но едва он прикоснулся к нему устами, как по комнате распространился смрад. Но что всего более ужасало его — так это горькая уверенность, что не один он погряз, но в лице его погряз и весь Глупов.
Так много возникает воспоминаний прошедшего, когда стараешься воскресить в воображении
черты любимого существа, что сквозь эти воспоминания, как сквозь слезы, смутно видишь их.
—
Черт знает как это все, — пробормотал Дронов, крепко поглаживая выцветшие рыжие волосы на черепе. — Помню — нянька рассказывала жития разных преподобных отшельниц, великомучениц, они уходили из богатых семей, от
любимых мужей, детей, потом римляне мучили их, травили зверями…
И тут уже солдат весь входит в
любимую легенду, в трогательную сказку. Ни в одном другом царстве не окружают личность военного кавалера таким наивным и милым уважением, как в России. Солдат из топора щи мясные варит, Петра Великого на чердаке от разбойников спасает,
черта в карты обыгрывает, выгоняет привидения из домов, все улаживает, всех примиряет и везде является желанным и полезным гостем, кумом на родинах, сватом на свадьбах.
— Но неужели же ни вы, ни Гегель не знаете, или, зная, отвергаете то, что говорит Бенеке? — привел еще раз мнение своего
любимого философа Егор Егорыч. — Бенеке говорит, что для ума есть
черта, до которой он идет могущественно, но тут же весь и кончается, а там, дальше, за
чертой, и поэзия, и бог, и религия, и это уж работа не его, а дело фантазии.
Прохор. Поехала речной полиции взятку давать. У нас речная полиция — разбойники. И сухопутная — тоже. Однако к
черту все это. Наливаю. Наталочка, — это будет получше твоего
любимого. (Поет на «шестый глас».)
Мы сели. Я посмотрел на нее… Увидеть после долгой разлуки
черты лица, некогда дорогого, быть может
любимого, узнавать их и не узнавать, как будто сквозь прежний, все еще не забытый облик — выступил другой, хотя похожий, но чуждый; мгновенно, почти невольно заметить следы, наложенные временем, — все это довольно грустно. «И я, должно быть, также изменился», — думает каждый про себя…
Прыгал я, прыгал — разные глупости выдумывал, хотел дело поднимать, донос писать, перекрещивать, да на кого доносить станешь? На свою семью, на
любимую жену, на добрую и всеми уважаемую тещу Венигрету, которую я и люблю и уважаю!..
Черт знает, что за положение!
Мы коснулись всего наиболее замечательного в дополнительном томе сочинений Пушкина. О литературных отрывках, помещенных в конце тома, сказать нечего; они интересны только в том отношении, в каком «всякая строка всякого великого писателя интересна для потомства». Читая их, мы можем припомнить знакомые
черты, знакомые приемы
любимого поэта; но подобные отрывки не подлежат критическому разбору.
— Он хитер, ух как хитер, — говорил речистый рассказчик, имевший самое высокое мнение о
черте. — Он возвел господа на крышу и говорит: «видишь всю землю, я ее всю тебе и отдам, опричь оставлю себе одну Орловскую да Курскую губернии». А господь говорит: «а зачем ты мне Курской да Орловской губернии жалеешь?» А
черт говорит: «это моего тятеньки
любимые мужички и моей маменьки приданая вотчина, я их отдать никому не смею»…
Прежде всего забудь о твоих
любимых волосатых, рогатых и крылатах
чертях, которые дышат огнем, превращают в золото глиняные осколки, а старцев — в обольстительных юношей и, сделав все это и наболтав много пустяков, мгновенно проваливаются сквозь сцену, — и запомни: когда мы хотим прийти на твою землю, мы должны вочеловечиться.
Образ нежно
любимой матери проносится перед ним. Он сразу узнал ее, он любуется, он лелеет взглядом дорогие
черты, эту светлую, добрую улыбку, эти тихие глаза, глубокие, как лазурное море, освещенное солнцем. Вот и рука, его благословляющая.
Как бы гладко и ловко ни оправдывал он себя, она потеряла
любимого человека. ЕеГаярин больше не существовал. Она гадливо бросила сложенный в несколько раз лист газеты на стол, присела к нему, взяла тетрадь дневника и раскрыла его на последней исписанной странице, где толстая
черта виднелась посредине. И с минуту сидела, опустив голову в обе ладони.
Гладких, Марья Петровна, Таня с Егором Никифоровым уехали из К. в высокий дом, откуда, впрочем, первый еженедельно ездил узнавать о положении больного, оставленного на попечении его товарищей, посвященных, тоже, конечно, в общих
чертах, в грустный романический эпизод, приключившийся с их
любимым товарищем.
Основной
чертой его характера было презрение к людям, в нем заискивающим и ему помогающим. Может быть эта происходило от сознания, что он стоит головою выше его окружающих по уму и по знаниям и от озлобления, что жизнь его сложилась так, что он сделался для охранителей правового порядка чем-то в роде травленного зайца. Глумление над этими охранителями было
любимою темою его разговоров.