Пародия была впервые полностью развернута в рецензии Добролюбова на комедии «Уголовное дело» и «Бедный чиновник»: «В настоящее время, когда в нашем отечестве поднято столько важных вопросов, когда на служение общественному благу вызываются все живые силы народа, когда все в России стремится к свету и гласности, — в настоящее время истинный патриот не может видеть без радостного трепета сердца и без благодарных слез в очах, блистающих святым пламенем высокой
любви к отечеству, — не может истинный патриот и ревнитель общего блага видеть равнодушно высокоблагородные исчадия граждан-литераторов с пламенником обличения, шествующих в мрачные углы и на грязные лестницы низших судебных инстанций и сырых квартир мелких чиновников, с чистою, святою и плодотворною целию, — словом, энергического и правдивого обличения пробить грубую кору невежества и корысти, покрывающую в нашем отечестве жрецов правосудия, служащих в низших судебных инстанциях, осветить грозным факелом сатиры темные деяния волостных писарей, будочников, становых, магистратских секретарей и даже иногда отставных столоначальников палаты, пробудить в сих очерствевших и ожесточенных в заблуждении, но тем не менее не вполне утративших свою человеческую природу существах горестное сознание своих пороков и слезное в них раскаяние, чтобы таким образом содействовать общему великому делу народного преуспеяния, совершающегося столь видимо и быстро во всех концах нашего обширного отечества, нашей родной Руси, которая, по глубоко знаменательному и прекрасному выражению нашей летописи, этого превосходного литературного памятника, исследованного г. Сухомлиновым, — велика и обильна, и чтобы доказать, что и молодая литература наша, этот великий двигатель общественного развития, не остается праздною зрительницею народного движения в настоящее время, когда в нашем отечестве возбуждено столько важных вопросов, когда все живые силы народа вызваны на служение общественному благу, когда все в России неудержимо стремится к свету и гласности» («Современник», 1858, № XII).
Неточные совпадения
Алтарь
отечества, христианское сострадание
к ближнему, прогресс, священный долг, священная собственность, святая
любовь.
Из обращения Тейтча
к германскому парламенту мы узнали, во-первых, что человек этот имеет общее a tous les coeurs bien nes [всем благородным сердцам (франц.)] свойство любить свое
отечество, которым он почитает не Германию и даже не отторгнутые ею, вследствие последней войны, провинции, а Францию; во-вторых, что, сильный этою
любовью, он сомневается в правильности присоединения Эльзаса и Лотарингии
к Германии, потому что с разумными существами (каковыми признаются эльзас-лотарингцы) нельзя обращаться как с неразумными, бессловесными вещами, или, говоря другими словами, потому что нельзя разумного человека заставить переменить
отечество так же легко, как он меняет белье; а в-третьих, что, по всем этим соображениям, он находит справедливым, чтобы совершившийся факт присоединения был подтвержден спросом населения присоединенных стран, действительно ли этот факт соответствует его желаниям.
Как они смеялись над ним! Как весело провели они эти полчаса, в продолжение которых Тейтч, на ломаном немецком языке, объяснял, как сладко любить
отечество и как сильна может быть эта
любовь! И что всего замечательнее: они смеялись во имя той же самой"
любви к отечеству", именем которой и Тейтч посылал им в лицо свои укоры!
Там писалось:"
Любовь к отечеству, чувство, бесподобное само по себе, приобретает еще больше значения, если взглянуть на него как на одно из самых могущественных административных подспорьев…
Оно бы, глядя на одних своих, пожалуй бы и я был склонен заключить, как Кордай д'Армон, но, имея пред очами сих самых поляков, у которых всякая дальняя сосна своему бору шумит, да раскольников, коих все обиды и пригнетения не отучают любить Русь, поневоле должен ей противоречить и думать, что есть еще у людей
любовь к своему
отечеству!
Позитивисты, коммунисты и все проповедники научного братства проповедуют расширять ту
любовь, которую люди имеют
к себе и
к своим семьям и
к государству, на всё человечество, забывая то, что
любовь, которую они проповедуют, есть
любовь личная, которая могла, разжижаясь, распространиться до семьи; еще более разжижаясь, распространиться до естественного
отечества; которая совершенно исчезает, касаясь искусственного государства, как Австрия, Англия, Турция, и которой мы даже не можем себе представить, когда дело касается всего человечества, предмета вполне мистического.
«Человек любит себя (свою животную жизнь), любит семью, любит даже
отечество. Отчего же бы ему не полюбить и человечество? Так бы это хорошо было. Кстати же это самое проповедует и христианство». Так думают проповедники позитивного, коммунистического, социалистического братства. Действительно это бы было очень хорошо, но никак этого не может быть, потому что
любовь, основанная на личном и общественном жизнепонимании, дальше
любви к государству идти не может.
Ошибка рассуждения в том, что жизнепонимание общественное, на котором основана
любовь к семье и
к отечеству, зиждется на
любви к личности и что эта
любовь, переносясь от личности
к семье, роду, народности, государству, всё слабеет и слабеет и в государстве доходит до своего последнего предела, дальше которого она идти не может.
Всякая, самая короткая война с сопровождающими обыкновенно войну тратами, истреблениями посевов, воровствами, допускаемым развратом, грабежами, убийствами, с придумываемыми оправданиями необходимости и справедливости ее, с возвеличением и восхвалением военных подвигов,
любви к знамени,
к отечеству и с притворством забот о раненых и т. п., — развращает в один год людей больше, чем миллионы грабежей, поджогов, убийств, совершаемых в продолжение сотни лет одиночными людьми под влиянием страстей.
«Неразумно, — говорит человек общественный, — жертвовать благом своим, своей семьи, своего
отечества для исполнения требований какого-то высшего закона, требующего от меня отречения от самых естественных и добрых чувств
любви к себе,
к своей семье,
к родине,
к отечеству, и, главное, опасно отвергать обеспечение жизни, даваемое государственным устройством».
Великая императрица! чем же воздадим мы тебе за твою матернюю
любовь к нам, за сии твои несказанные нам благодеяния? Наполняем сердца наши токмо вящим воспламенением искоренять из света злобу, царства твоего недостойную. Просим царя царей, да подаст он нам в том свою помощь, а вашему императорскому величеству, истинной матери
отечества, с любезным вашего императорского величества сыном, с сею бесценною надеждой нашею, и с дражайшею его супругою, в безмятежном царстве, многие лета благоденствия».
Никогда еще благочестивые и твердые в
любви своей
к отечеству бояре не были столь нужны для сиротствующей земли русской.
«Русские — рабы иноплеменных!» Ах! эти слова, как похоронная песнь, как смертный приговор, обливали хладом его сердце, кипящее
любовью к вере и
отечеству.
Когда
любовьЕсть ложь, то все понятия и чувства,
Которые она в себе вмещает:
Честь, совесть, состраданье, дружба, верность,
Религия, законов уваженье,
Привязанность
к отечеству — все ложь!
Но если полная мера политического благоденствия есть наша доля, то будем же признательны и не забудем, что великие отличия приносят с собою и великие должности; что Благородный есть ли и человек добродетельный или поношение своего рода; что быть полезным есть первая наша обязанность; и что истинный Российский Дворянин не только посвящает жизнь
отечеству, но готов и смертию доказать беспредельную
любовь свою
к его благу!
Екатерина с прискорбием видела, что образование благородных детей в России поручается родителями иностранцам, которые всего менее
к тому способны, не зная наших нравов, духа народного, и которые, не имея
к отечеству нашему сыновней
любви, не могут вселять ее и в юных учеников своих.
С Екатериною воссели на престол кроткая мудрость, божественная
любовь к славе (источник всех дел великих), неутомимая деятельность, знание человеческого сердца, знание века, ревностное желание довершить начатое Петром, просветить народ, образовать Россию, утвердить ее счастие на столпах незыблемых, согласить все части правления, и купить бессмертие делами Матери
Отечества. Сей обет произнесла Монархиня во глубине души Своей, и небесный Сердцеведец даровал Ей силу для исполнения.
Павлин. Дума, это… так сказать — допущение самой власти
к умалению ее. Многие полагают, что даже — роковая ошибка, но священно-церковнослужителю не подобает входить в рассуждение о сих материях.
К тому же в наши дни на духовенство возложена обязанность воспламенять дух бодрости… и углублять
любовь к престолу,
к отечеству…
Пусть говорят враги мои, и если они докажут, что сердца новогородские не ответствуют моему сердцу, что
любовь к свободе есть преступление для гражданки вольного
отечества, то я не буду оправдываться, ибо славлюсь моею виною и с радостию кладу голову свою на плаху.
Одна
любовь…
к отцу вашему, сему герою добродетели, который жил и дышал
отечеством!..
Правда, что в то время и вообще нравы были грубее; но вспомним только, что голос евангельского учения о братской
любви к человечеству раздался в нашем
отечестве за восемьсот лет пред тем…
И потому приносит величайшее зло миру и так восхваляемая
любовь к женщине,
к детям,
к друзьям, не говоря уже о
любви к науке,
к искусству,
к отечеству, которая есть ничто иное, как предпочтение на время известных условий животной жизни другим.
Как служить любимому
отечеству, не нарушая
любовь к жене, детям и друзьям?
Из бедного дикаря великая душа великого государя сотворила полезного государственного деятеля. Петр дал Ганнибалу
отечество, семью, богатство и, что важнее всего, образование, как средство верной службою доказать привязанность
к своему благодетелю и
любовь к новому
отечеству.
Но добрых сынов
отечества, кроме
любви к нему, должно воспламенять другое, столь же святое чувство:
любовь и преданность
к государю.
Он не знает, кто я, откуда, кому работаю; он не знает, что с ним ходит столько лет рука об руку преступник, изгнанник из своего
отечества; что товарищ, вожатый, которому он отдал душу, запер для него свою и торгует с ним лучшим даром господа —
любовью к ближнему.
Кто скажет, что сделала, что хотела сделать для искупления моего преступления и, может статься, более для свидания с
отечеством неограниченная, мученическая
любовь моя
к ней?
— Что
к моему лицу надлежит, я повелитель их, но по моей
любви к ним и
к отечеству друг их и товарищ во всем. Легко, Данилыч, властителю народа заставить величать себя; придворные и стиходеи чадом похвал и без указу задушить готовы: только делами утешно величие заслужить. Впрочем, не о себе хлопочу, mein Herzenskind [Мое дорогое дитя (нем.).], а о благополучии вверенного мне Богом народа.
С своей стороны, Аристотель и дворский лекарь искусно объяснили властителю, что слух о несправедливом гневе его на знаменитого воеводу может повредить ему в хорошем мнении, которое имеют об нем римский цесарь и другие государи; что гневом на воеводу великий князь дает повод другим подданным своим быть изменниками
отечеству; что Холмского не наказывать, а наградить надо за его благородный поступок и что эта награда возбудит в других желание подражать такой возвышенной
любви к родине.
Но скажи мне, что ты меня любишь, поклянись, что не отдашь сердца своего и руки никому кроме меня, и я преступлю волю матери, буду глух
к зову моего
отечества, моих братий и останусь здесь, счастливый надеждой, что ты увенчаешь когда-нибудь мою
любовь у алтаря Господня.
— Правда, он горожанин без
отечества, но и вы люди без души, если ставите ему в укор
любовь к родине. Теперь он москвитянин, стольный град наш — кровь его, рука моя — щит, а самая заступа его — честь его; кто хочет на него, пойдет через меня.
—
Отечество?.. Помню ли я его? люблю ль его?.. — произнес странник, и, несмотря, что голос его дрожал, он казался грозным вызовом тому, кто осмелился бы оскорбить его сомнением в
любви к родине. Но вдруг, будто испугавшись, что высказал слишком много, он погрузился опять в то мрачное состояние, из которого магическое слово вывело его.
Ничего нельзя было заставить его сделать поневоле, все можно — ласкою, словами чести, уважением законов,
любви к ближнему и
к отечеству.
— Правда, он горожанин без
отечества, но вы люди без души, если ставите ему в укор
любовь к родине. Теперь он москвитянин, стольный град наш — кровь его, рука моя — щит, а самая заступа его — честь его; кто хочет на него, пойдет через меня.
Дюмон пропел очень искусно и приятно романс, в котором описывалась нежная
любовь пажа короля Рене
к знатной, прекрасной девице, — пажа милого, умного, стихотворца и музыканта, которого в час гибели его
отечества возлюбленная его одушевила словом
любви и послала сама на войну. Паж возвратился
к ней победителем для того только, чтобы услышать от нее другое слово
любви и — умереть.
— Мы не поверили оговору уличенного изменника, — снова начал царь, — возвратили милость нашу князю Никите с условием, чтобы он очистил себя на наших глазах, заставил бы замолкнуть в себе голос крови и, принеся братскую
любовь в жертву
любви к царю и
отечеству, собственноручно, на наших глазах, наказал бы изменника… Он принял наше условие… Так ли, князь Никита?
— Вот так-то, сударь мой, и наука, преподаваемая французами детям русских бояр, она, как вакса, съест всю доброту и крепость души русского человека: он не будет знать ни Бога, ни святой православной Руси, не будет иметь чистой
любви к царю и
отечеству, не станет любить и уважать своих родителей, не будет годен ни на что и никуда… точно так же, как стали негодны мои сапоги.
Слава, общественное благо,
любовь к женщине, самое
отечество — как велики казались мне эти картины, какого глубокого смысла казались они исполненными!
В «скасках» удальцы обыкновенно повествовали о своих странствиях и приключениях, об удали в боях и о страданиях в плену у чужеземцев, которые всегда старались наших удальцов отклонить от
любви к родине и привлечь богатыми дарами в свое подданство; но только наши люди обыкновенно оставались непоколебимо верны своему царю и
отечеству и все соблазны чужих людей отвергали и постыждали, а потом этим вдохновенно хвастались.