Неточные совпадения
Наконец, сам
адмирал на самодельной шкуне «Хеда», с остальною партиею около сорока
человек, прибыл тоже, едва избежав погони английского военного судна, в устья Амура и по этой реке поднялся вверх до русского поста Усть-Стрелки, на слиянии Шилки и Аргуни, и достиг Петербурга.
Пересев на «Диану» и выбрав из команды «Паллады» надежных и опытных
людей,
адмирал все-таки решил попытаться зайти в Японию и если не окончить, то закончить на время переговоры с тамошним правительством и условиться о возобновлении их по окончании войны, которая уже началась, о чем получены были наконец известия.
Сам
адмирал, капитан (теперь
адмирал) Посьет, капитан Лосев, лейтенант Пещуров и другие, да
человек осьмнадцать матросов, составляли эту экспедицию, решившуюся в первый раз, со времени присоединения Амура к нашим владениям, подняться вверх по этой реке на маленьком пароходе, на котором в первый же раз спустился по ней генерал-губернатор Восточной Сибири Н. Н. Муравьев.
Накрыли столы. Для полномочных и церемониймейстера в гостиной адмиральской каюты. За другим столом сидел
адмирал и трое нас. В столовой посадили одиннадцать
человек свиты полномочных и еще десять
человек в кают-компании. Для караула отведено было место в батарейной палубе.
Они благодарили
адмирала и попросили поблагодарить
людей.
На последнее полномочные сказали, что дадут знать о салюте за день до своего приезда. Но
адмирал решил, не дожидаясь ответа о том, примут ли они салют себе, салютовать своему флагу, как только наши катера отвалят от фрегата. То-то будет переполох у них! Все остальное будет по-прежнему, то есть суда расцветятся флагами,
люди станут по реям и — так далее.
Чрез полчаса он вернулся с молодым
человеком, лет 26-ти, которого и представил
адмиралу как своего преемника.
Решились искать помощи в самих себе — и для этого, ни больше ни меньше, положил
адмирал построить судно собственными руками с помощью, конечно, японских услуг, особенно по снабжению всем необходимым материалом: деревом, железом и проч. Плотники, столяры, кузнецы были свои: в команду всегда выбираются
люди, знающие все необходимые в корабельном деле мастерства. Так и сделали. Через четыре месяца уже готова была шкуна, названная в память бухты, приютившей разбившихся плавателей, «Хеда».
Адмирал не может видеть праздного
человека; чуть увидит кого-нибудь без дела, сейчас что-нибудь и предложит: то бумагу написать, а казалось, можно бы morgen, morgen, nur nicht heute, кому посоветует прочесть какую-нибудь книгу; сам даже возьмет на себя труд выбрать ее в своей библиотеке и укажет, что прочесть или перевести из нее.
Последний воротился тогда в Иркутск сухим путем (и я примкнул к его свите), а пароход и при нем баржу, открытую большую лодку, где находились не умещавшиеся на пароходе
люди и провизия, предоставил
адмиралу. Предполагалось употребить на это путешествие до Шилки и Аргуни, к месту слияния их, в местечко Усть-Стрелку, месяца полтора, и провизии взято было на два месяца, а плавание продолжалось около трех месяцев.
Все-таки мы воздадим честь севастопольским героям; они только своей нечеловеческой храбростью спасли наше отечество: там, начиная с матроса Кошки до Корнилова [Корнилов Владимир Алексеевич (1806—1854) — вице-адмирал русского Черноморского флота, один из организаторов Севастопольской обороны; 5 октября 1854 года был смертельно ранен при отражении штурма Малахова кургана.], все были Леониды при Фермопилах [Леониды при Фермопилах — Леонид — спартанский царь; в 480 году до н. э. защищал узкий проход Фермопилы с тремястами спартанцев, прикрывая от натиска персов отход греческих войск, пока все триста
человек не пали смертью храбрых.], — ура великим севастопольцам!
—
Люди сказывали, что панихиду служить по покойном
адмирале! — ответил и на это кучер.
Потому, когда я пожаловался на него, государь чрезвычайно разгневался; но тут на помощь к Фотию не замедлили явиться разные друзья мои: Аракчеев [Аракчеев Алексей Андреевич (1769—1834) — временщик, обладавший в конце царствования Александра I почти неограниченной властью.], Уваров [Уваров Сергей Семенович (1786—1855) — министр народного просвещения с 1833 года.], Шишков [Шишков Александр Семенович (1754—1841) —
адмирал, писатель, президент Российской академии, министр народного просвещения с 1824 по 1828 год.], вкупе с девой Анной, и стали всевозможными путями доводить до сведения государя, будто бы ходящие по городу толки о том, что нельзя же оставлять министром духовных дел
человека, который проклят анафемой.
Можно себе представить, как я обрадовался книге Шишкова,
человека уже немолодого, достопочтенного
адмирала, известного писателя по ученой морской части, сочинителя и переводчика «Детской библиотеки», которую я еще в ребячестве вытвердил наизусть!
— Что?! Как? Да ты в своем ли уме?! — почти крикнул
адмирал, отступая от Володи и взглядывая на него своими внезапно загоревшимися глазками, как на
человека, действительно лишившегося рассудка. — Тебе выпало редкое счастье поплавать смолоду в океанах, сделаться дельным и бравым офицером и повидать свет, а ты не рад… Дядя за него хлопотал, а он… Не ожидал я этого, Володя… Не ожидал… Что же ты хочешь сухопутным моряком быть, что ли?.. У маменьки под юбкой все сидеть? — презрительно кидал он.
Видимо чем-то озабоченный,
адмирал, только что говоривший о славной экспедиции, ворчливо заметил, что не все понимают трудности войны в этой стране. Здесь приходится бороться не с одними
людьми, но и с природой.
— А я вас не благодарю за то, что вы не хотите служить при мне! — полушутя сказал
адмирал. — Не благодарю! Но вижу, что вы… славный, я вам скажу, молодой
человек… И я буду жаловаться на вас Василию Федоровичу: он лишил меня хорошего флаг-гардемарина!
Капитан принимает эти похвалы с чувством собственного достоинства, без того выражения чрезмерной радости, которая столь нравится начальникам и потому довольно обыкновенна среди подчиненных, и
адмирал, как будто удивленный этой малой отзывчивостью к его комплиментам, к тому же весьма редким и не особенно расточительным, взглядывает на капитана пристальным взглядом умных своих глаз и, словно бы угадывая в нем рыцаря долга и независимого
человека, чувствует к нему уважение.
— Арбузов опытный капитан и, конечно, сделал все, что было возможно, для сохранения судна и
людей… Ну, и
адмирал наш сам лихой моряк и сумеет несчастье отличить от неумения или небрежности… Да и все мы, моряки, никогда не застрахованы от беды… Вот хоть бы теперь… долго ли до несчастья в этом проклятом тумане… Какой-нибудь па…
Он был хорошо всем известен во флоте по своей репутации бешеного
человека и отчаянного «разносителя» и вместе с тем превосходного
адмирала, знающего, решительного и отважного.
— Лучшего помещения вы нигде не найдете… Мы, видите ли, еще на биваках, так сказать… Ведь всего два с половиной года, как мы заняли Сайгон, и война еще не окончилась… Эти проклятые анамиты еще бунтуют… Но наш
адмирал Бонар скоро покончит с этими канальями… Скоро, будьте уверены… Через пять-шесть месяцев у нас в Сайгоне будут и хорошие гостиницы, и рестораны, и театры… все, что нужно цивилизованному
человеку, а пока у нас все временное…
Ашанин передал письмо и уселся, разглядывая губернатора-адмирала, про которого еще на пароходе слышал, как о
человеке, суровые меры которого против анамитов и жесткие репрессалии во время войны, вроде сжигания целых деревень, были одной из причин вспыхнувшего восстания.
После экзамена представление о производстве в мичмана гардемаринов было послано в Петербург, и
адмирал заботливо просил, чтобы о производстве было сообщено ему по телеграфу, и в то же время телеграфировал своему знакомому выслать двадцать пар мичманских эполет, чтобы поздравить ими молодых мичманов, как только будет получена телеграмма об их производстве. Об этом он, конечно, никому не сказал и заранее радовался при мысли об удовольствии, которое он доставит молодым
людям, которым так от него доставалось.
Получив подкрепления,
адмирал Бонар стал готовиться к экспедиции, цель которой был поход на Го-Конг, где были сосредоточены все силы инсургентов под начальством предводителя их Куан-Дина,
человека решительного и энергичного, умевшего управлять недисциплинированными толпами анамитов и успевшего построить в короткое время линию отличных укреплений.
— Я только что окончил вашу статью о Кохинхине, Ашанин, и прочел ее с интересом. У вас есть способность излагать свои мысли ясно, живо и местами не без огонька… Видно, что вы пробыли в Кохинхине недаром…
Адмирал угадал в вас
человека, способного наблюдать и добросовестно исполнить возложенное поручение. В последнем, впрочем, я и не сомневался! — прибавил капитан.
Благодаря любезному разрешению
адмирала Бонара побывать внутри страны и видеть все, что хочет, Ашанин вскоре отправился в Барию, один из больших городов Кохинхины, завоеванной французами. Почти все анамитские города и селения стоят на реках, и потому сообщение очень удобное. Ежедневно в 8 часов утра из Сайгона отправляются в разные французские посты и города, где находятся гарнизоны, военные канонерские лодки, неглубоко сидящие в воде, доставляют туда провизию, почту и перевозят
людей.
Признавая, что Корнев лихой моряк и честнейший
человек, все эти молодые
люди, которые только позже поняли значение
адмирала, как морского учителя, видели в нем только отчаянного «разносителя» и ругателя, который в минуты профессионального гнева топчет ногами фуражку, прыгает на шканцах и орет, как бесноватый, и боялись его на службе, как мыши кота.
В бешенстве обругавший мичмана и получивший от оскорбленного молодого
человека в ответ еще большую дерзость,
адмирал, в первую минуту готовый расстрелять дерзкого, одумавшись, не только не преследовал нарушителя дисциплины, но еще первый извинился перед ним, понимая, что нарушение дисциплины вызвано им самим.
Ашанин благоразумно молчал, понимая, что говорить в эти минуты что-нибудь
адмиралу было бы бесполезно. И он тоскливо думал, что теперь уж все кончено: он не останется на «Коршуне» и не вернется в Россию вместе с Василием Федоровичем. Примолк и
адмирал и смотрел в упор на серьезное и печальное лицо молодого
человека. И гнев его, казалось, начинал проходить, в глазах уже не было молний.
— Ничего не выйдет, Андрей Николаич. Вы, право, мнительный
человек и напрасно только расстраиваете себя… Все будет отлично, и
адмирал останется доволен. Он хоть и заноза, как вы говорите, а умный
человек и не придирается из-за пустяков. Да и не к чему придраться… Пойдемте-ка лучше, Андрей Николаич, обедать… И то сегодня запоздали… А есть страх хочется…
— Ну, так что же? — раздраженно отвечает дядя-адмирал. — Ну, перевернулся, положим, и по вине
людей, так разве значит, что и другие суда должны переворачиваться?.. Один
человек упал, значит, и все должны падать… Гибель «Лефорта» — почти беспримерный случай во флоте… Раз в сто лет встречается… да и то по непростительной оплошности…
— И хоть бы что, — продолжал Бастрюков, — Егорка только приходил в большую отчаянность… Наконец, братцы вы мои, видит Барабанов, что нет с Кирюшкиным никакого сладу и что допорет он его до смерти, пожалуй, еще в ответе будет, —
адмирал у нас на эскадре законный
человек был, — пошел к капитану и докладывает: «Так мол, и так. Никак не могу я этого мерзавца исправить; дозвольте, говорит, по форме арестантом сделать, потому, говорит, совсем беспардонный
человек»…
И англичанка так внимательно слушала рассказы молодого
человека, полные откровенности и какой-то наивной сердечности, и так ласково улыбалась своими серыми глазами, когда Ашанин приносил ей снизу шаль или стакан лимонада со льдом, что другой ее кавалер, английский офицер, ехавший на Ванкувер, плотный рыжий господин лет за тридцать, с рачьими глазами, стал хмуриться, а наш юный моряк, напротив, был полон восторга и, признаться, начинал сожалеть, что
адмирал дал ему командировку в Сайгон, а не в Гонконг.
Ашанин был в восторге от похвалы капитана. Теперь ему было все равно, как отнесется к его работе даже сам
адмирал, — ведь Василий Федорович похвалил! А мнение такого
человека было в то время для Ашанина самым дорогим.
Старика Ашанина знали в Кронштадте по его репутации лихого моряка и
адмирала, и похвала такого
человека что-нибудь да значила.
Взбежав по трапу мимо фалрепных с живостью молодого
человека, на палубу выскочил небольшого роста, плотный, коренастый, широкоплечий
человек лет за сорок, в черном люстриновом сюртуке, с аксельбантами свитского
адмирала, с отложным неформенным воротником, открывавшим белоснежные воротнички сорочки.
Не очень-то обрадовало моряков это известие. Стоянка в глухом Печелийском заливе, где не было даже открытых для европейцев китайских портов, куда можно было бы съехать на берег, не представляла ничего привлекательного, да и близость встречи с
адмиралом, признаться, не очень-то радовала. О нем ходили слухи, как об очень строгом, требовательном и педантичном
человеке, и притом заносчивом и надменном, держащем себя с неприступностью английского лорда.
Очень рад, что у меня на эскадре такой способный молодой
человек! — заключил
адмирал.
Это был Осип Михайлович Рибас, впоследствии
адмирал русского флота и основатель города Одессы [Это был чрезвычайно тонкий и хитрый
человек.
Передавались и другие вести: в Севастополе все броненосцы захвачены восставшими матросами,
адмирал Чухнин с офицерами атакует их на миноносцах, крепостные форты разрушены артиллерийским огнем, убито десять тысяч
человек…