Неточные совпадения
— Право, мне нечего рассказывать, дорогой
Максим Максимыч… Однако прощайте, мне пора… я спешу… Благодарю, что не забыли… — прибавил он,
взяв его за руку.
А народ рассчитывал произвольно;
возьмет счеты, наденет очки: „Тебе, Фома, сколько?“ — „С Рождества не брал,
Максим Иванович, тридцать девять рублев моих есть“.
А Максим-то Иванович все пуще удивляется: „Ни он такой, ни он этакой; я его из грязи
взял, в драдедам одел; на нем полсапожки матерчатые, рубашка с вышивкой, как генеральского сына держу, чего ж он ко мне не привержен?
Намерение было серьезное: она вынула из кармана беленький батистовый платочек и
взяла его за кончик, в правую ручку, чтобы махать им в пляске. Митя захлопотал, девки затихли, приготовясь грянуть хором плясовую по первому мановению.
Максимов, узнав, что Грушенька хочет сама плясать, завизжал от восторга и пошел было пред ней подпрыгивать, припевая...
Он закрыл пальцами все отверстия и
взял на дудке два тона в октаву, любуясь полным звуком.
Максим плюнул.
Она вспомнила долгие взгляды
Максима. Так вот что значили эти молчаливые взгляды! Он лучше ее самой знал ее настроение, он угадал, что в ее сердце возможна еще борьба и выбор, что она в себе не уверена… Но нет, — он ошибается. Она знает свой первый шаг, а там она посмотрит, что можно будет
взять у жизни еще…
— Воля твоя,
Максим Григорьич, а мне
взять не можно. Добро бы ты ехал домой. А то, что ж я тебя оберу на дороге, как станишник какой! Воля твоя, хоть зарежь, не
возьму!
— Уж положись на меня,
Максим Григорьич, не скажу никому! Только коли ты едешь в дальний путь, так я не
возьму твоих денег. Меня бог накажет.
Максим не ошибся. Престарелый игумен, с длинною седою бородой, с кротким взглядом, в котором было совершенное неведение дел мирских, принял его ласково. Двое служек
взяли под уздцы усталого коня. Третий вынес хлеба и молока для Буяна; все радушно хлопотали около
Максима. Игумен предложил ему отобедать, но
Максим захотел прежде всего исповедаться.
«Завтра же и поеду. Один, так один, не привыкать стать! Будет уж, проболтался тут, как сорина в крупе, почитай, два месяца. А с теми — как-нибудь улажусь. Поклонюсь Марку Васильеву: пусть помирит меня с
Максимом. Может, Максимка денег
возьмёт за бесчестье…»
— Потерянный я человек… Зачем меня мать на свет родила? Ничего не известно… Темь!.. Теснота!.. Прощай,
Максим, коли ты не хочешь пить со мной. В пекарню я не пойду. Деньги у меня есть за хозяином — получи и дай мне, я их пропью… Нет!
Возьми себе на книги… Берешь? Не хочешь? Не надо… А то
возьми? Свинья ты, коли так… Уйди от меня! У-уходи!
—
Максим здесь? Хочешь ко мне эсаулом? — прервав свою песню, заговорил он, протягивая мне руку. — Я, брат, совсем готов… Набрал шайку себе… вот она… Потом еще будут люди… Найдем! Это н-ничего! Пилу и Сысойку призовем… И будем их каждый день кашей кормить и говядиной… хорошо? Идешь?
Возьми с собой книги… будешь читать про Стеньку и про других… Друг! Ах и тошно мне, тошно мне… то-ошно-о!..
— Братцы! Это мой товарищ, — ученый, черт его
возьми!
Максим, можешь ты здесь прочитать про Стеньку?.. Ах, братцы, какие книги есть на свете! Про Пилу…
Максим, а?.. Братцы, не книга это, а кровь и слезы. А… ведь Пила-то — это я?
Максим!.. И Сысойка — я… Ей-богу! Вот и объяснилось!
Максим Алексеич и эти
взял — видит, товар хороший.
Максим Алексеич и остальные понес — все
взяли.
Разгорелись глаза у
Максима Алексеича —
взял.
«Такие дела, говорит, выпали, что надо беспременно на Низ съехать на долгое время, а у меня, говорит, на двадцать тысяч сереньких водится — не
возьмете ли?»
Максим Алексеич радехонек, да десять тысяч настоящими взамен и отсчитал…
Больше всех хочется Дуне узнать, что такое «духовный супруг». Вот уж год почти миновал, как она в первый раз услыхала о нем, но до сих пор никто еще не объяснил ей, что это такое. Доходили до Луповиц неясные слухи, будто «араратский царь
Максим», кроме прежней жены,
взял себе другую, духовную, а последователям велел брать по две и по три духовные жены. Егор Сергеич все знает об этом, он расскажет, он разъяснит. Николай Александрыч и семейные его мало верили кавказским чудесам.
— Бабья слеза — капля воды! — сказал
Максим. — Благо слез не покупать, даром дадены. Ну, чего ревешь? Эка! Перестань! Не
возьмут у тебя твоего Степку! Избаловалась! Нежная! Поди кашу трескай!
— Принимай! — сказал
Максим, когда были съедены щи. Марья
взяла со стола пустую чашку, но не донесла ее благополучно до печи, хотя и была печь близко. Она зашаталась и упала на скамью. Чашка выпала из ее рук и сползла с колен на пол. Послышались всхлипывания.
Дождавшись утра, он
взял у соседа лошадь и повез Марфу в больницу. Тут больных было немного, и потому пришлось ему ждать недолго, часа три. К его великому удовольствию, в этот раз принимал больных не доктор, который сам был болен, а фельдшер
Максим Николаич, старик, про которого все в городе говорили, что хотя он и пьющий и дерется, но понимает больше, чем доктор.
Когда наступил вожделенный час и молодых проводили в спальню, совесть и честность
взяли свое…
Максим Кузьмич, бледный, дрожащий, не помнящий родства, еле дышащий, робко подошел к ней и,
взяв ее за руку, сказал...
Максим Ильич
взял ее из купеческого дома, который хотя был прежде очень богат, но расстроился вследствие разных торговых неудач.
— Воля твоя, — говорит Поскребкин
Максиму Ильичу, — уступи, брат, серого коня. И во сне меня мордой пихает. Аппетит на него такой припал… слышь (тут он
взял руку своего собеседника и приложил ладонь к желудку), так и ворчит: по-дай ры-са-ка! Не дашь, свалюсь в постель, будешь Богу отвечать. Я ли тебе не слуга?
Наконец, Трехвостов встал, молча обнял
Максима Ильича, опять с той же процедурой подошел к ручке Прасковьи Михайловны,
взял свою шапку, в виде башни, и вывалился в переднюю.