Неточные совпадения
— Я обернулся к площади и
увидел Максима Максимыча, бегущего что было мочи…
Что за оказия!.. но дурной каламбур не утешение для русского человека, и я, для развлечения, вздумал записывать рассказ
Максима Максимыча о Бэле, не воображая, что он будет первым звеном длинной цепи повестей;
видите, как иногда маловажный случай имеет жестокие последствия!..
— Вот — извольте
видеть, как он говорит, — пожаловался Фроленков. — Эх ты,
Максим, когда ты угомонишься, сумасшедший таракан?..
— Как я рада
видеть вас… — торопливо говорила Надежда Васильевна, пока Привалов раздевался в передней. —
Максим уж несколько раз спрашивал о вас… Мы пока остановились у доктора. Думали прожить несколько дней, а теперь уж идет вторая неделя. Вот сюда, Сергей Александрыч.
— Я буду вас ждать, — говорила Надежда Васильевна, когда провожала Привалова в переднюю. — Мы еще о многом переговорим с вами… Да?
Видели, в каком положении бедный
Максим… У него какое-то мудреное нервное расстройство, и я часто сама не узнаю его; совсем другой человек.
— Вы
видели Лоскутова?
Максима Лоскутова?
— Я что-то давно не
вижу у вас
Максима!
— Нет-с, видите-с, — повернулся к нему
Максимов, — я про то-с, что эти там паненки… хорошенькие-с… как оттанцуют с нашим уланом мазурку… как оттанцевала она с ним мазурку, так тотчас и вскочит ему на коленки, как кошечка-с… беленькая-с… а пан-ойц и пани-матка
видят и позволяют… и позволяют-с… а улан-то назавтра пойдет и руку предложит… вот-с… и предложит руку, хи-хи! — хихикнул, закончив,
Максимов.
На прямой вопрос Николая Парфеновича: не заметил ли он, сколько же именно денег было в руках у Дмитрия Федоровича, так как он ближе всех мог
видеть у него в руках деньги, когда получал от него взаймы, —
Максимов самым решительным образом ответил, что денег было «двадцать тысяч-с».
—
Видела я во сне отца твоего, идет будто полем с палочкой ореховой в руке, посвистывает, а следом за ним пестрая собака бежит, трясет языком. Что-то частенько
Максим Савватеич сниться мне стал, — видно, беспокойна душенька его неприютная…
—
Максим?.. Это который на костылях?.. Я его
видела. Он страшный!
Что именно он
видел, и как
видел, и
видел ли действительно, — осталось совершенно неизвестным. Многие говорили ему, что это невозможно, но он стоял на своем, уверяя, что
видел небо и землю, мать, жену и
Максима.
Женщины
видели, что
Максим тоже замечает все это, но это входит в какие-то планы старика.
Слепой ездил ловко и свободно, привыкнув прислушиваться к топоту других коней и к шуршанию колес едущего впереди экипажа. Глядя на его свободную, смелую посадку, трудно было бы угадать, что этот всадник не
видит дороги и лишь привык так смело отдаваться инстинкту лошади. Анна Михайловна сначала робко оглядывалась, боясь чужой лошади и незнакомых дорог,
Максим посматривал искоса с гордостью ментора и с насмешкой мужчины над бабьими страхами.
Сначала это наблюдение испугало
Максима.
Видя, что не он один владеет умственным строем ребенка, что в этом строе сказывается что-то, от него не зависящее и выходящее из-под его влияния, он испугался за участь своего питомца, испугался возможности таких запросов, которые могли бы послужить для слепого только причиной неутолимых страданий. И он пытался разыскать источник этих, откуда-то пробивающихся, родников, чтоб… навсегда закрыть их для блага слепого ребенка.
Максим покачивал головой, бормотал что-то и окружал себя особенно густыми клубами дыма, что было признаком усиленной работы мысли; но он твердо стоял на своем и порой, ни к кому не обращаясь, отпускал презрительные сентенции насчет неразумной женской любви и короткого бабьего ума, который, как известно, гораздо короче волоса; поэтому женщина не может
видеть дальше минутного страдания и минутной радости.
Они
видели только, что дядя
Максим, окруженный синим дымом, просиживает по временам целые часы неподвижно, с отуманенным взглядом и угрюмо сдвинутыми густыми бровями.
— Вот, ты
увидишь человека, — сказал, сверкая глазами,
Максим, — который вправе роптать на судьбу и на людей. Поучись у него переносить свою долю… А ты…
— Послушай, Аня, — спросил
Максим у сестры по возвращении домой. — Не знаешь ли ты, что случилось во время нашей поездки? Я
вижу, что мальчик изменился именно с этого дня.
Если б я мог
увидеть таким образом мать, отца, тебя и
Максима, я был бы доволен…
— Я
видел во сне… я
вижу тебя и
Максима, и еще… что я все
вижу… Так хорошо, так хорошо, мамочка!
— Уж и то, ничего не
видя, сколько от
Максим Липатыча здешнему городу благодеяниев вышло! — как эхо отозвался другой приказчик. — У
Максима Исповедника кто новую колокольню взбодрил? К Федору Стратилату кто новый колокол пожертвовал? Звон-то один… А сколько паникадилов, свещей, лампад, ежели счесть!
— Господь сохранит его от рук твоих! — сказал
Максим, делая крестное знамение, — не попустит он тебя все доброе на Руси погубить! Да, — продолжал, одушевляясь, сын Малюты, — лишь
увидел я князя Никиту Романыча, понял, что хорошо б жить вместе с ним, и захотелось мне попроситься к нему, но совестно подойти было: очи мои на него не подымутся, пока буду эту одежду носить!
Забыл Серебряный и битву и татар, не
видит он, как Басманов гонит нехристей, как Перстень с разбойниками перенимают бегущих;
видит только, что конь волочит по полю его названого брата. И вскочил Серебряный в седло, поскакал за конем и, поймав его за узду, спрянул на землю и высвободил
Максима из стремени.
Князь приподнял
Максима. Он повел кругом угасающим взором,
увидел бегущих татар и улыбнулся.
—
Максим, — сказал Серебряный, глубоко тронутый, —
видит бог, и я тебе всею душой учинился братом; не хочу разлучаться с тобою до скончания живота!
— Господи боже мой! — сказал
Максим про себя. — Ты зришь мое сердце, ведаешь мои мысли! Ты знаешь, господи, что я не по гордости моей, не по духу строптивому ослушаюсь батюшки! Прости меня, боже мой, аще преступаю твою заповедь! И ты, моя матушка, прости меня! Покидаю тебя без ведома твоего, уезжаю без благословения; знаю, матушка, что надорву тебя сердцем, но ты б не отпустила меня вольною волей! Прости меня, государыня-матушка, не
увидишь ты меня боле!
Что ж,
Максим Григорьич, поверишь ли? как приехал на то урочище,
вижу: в самом деле сосна, и на ней сидит мой Адраган, точь-в-точь как говорил святой!
—
Видите? — спросил
Максим, вставая с кривой усмешкой на побледневшем лице. — Он хитрый…
Ярким пятном выделялось нахмуренное лицо
Максима; приглаживая волосы, он поднимал руки так, точно не торопясь и осторожно лез куда-то вверх по невидимой лестнице, его синий глубокий взгляд порою останавливался на фигуре Горюшиной и — увлажнялся, темнел, ноздри вздрагивали, а Кожемякин,
видя это, неприязненно думал...
Вслед за ним явились Цветаев и Галатская, а Кожемякин отошёл к столу и там
увидел Максима: парень сидел на крыльце бани, пристально глядя в небо, где возвышалась колокольня монастыря, окутанная ветвями липы, а под нею кружились охотничьи белые голуби.
Он прошёл Русь крест-накрест, и со всем, что я
вижу в людях, его речи согласны. Народ непонятный и скучающий — отчего бы это?
Максим говорит — от глупости. Так ли? Дураки и сами весело живут и другим забавны…»
Но главным украшением прощального обеда должен был служить столетний старец
Максим Гаврилыч Крестовоздвиженский, который еще в семьсот восемьдесят девятом году служил в нашей губернии писцом в наместнической канцелярии. Идея пригласить к участию в празднике эту живую летопись нашего города, этого свидетеля его величия и славы, была весьма замечательна и, как
увидим ниже, имела совершенный и полный успех.
Хотя я не раз
видел прежде Захара и
Максима, но теперь я взглянул на них с особенным интересом. Лицо Захара было темно, брови срослись над крутым низким лбом, глаза глядели угрюмо, хотя в лице можно было различить природное добродушие, присущее силе.
Максим глядел открыто, как будто ласкающими серыми глазами; по временам он встряхивал своими курчавыми волосами, его смех звучал как-то особенно заразительно.
— Вспомнил я,
Максим, нашу жизнь и всё там… что было. Сколько после того исходил я земли, сколько всякой всячины
видел… Нет для меня на земле ничего удобного! Не нашел я себе места!
Бородкин. Вы давеча сами обещали. Я вот от своего слова не пячусь, а вы пятитесь. А уж это не порядок,
Максим Федотыч!.. Положим, хоша она ваша дочь, а за что ж ее обижать. Авдотья Максимовна и так обижена кругом, должен кто-нибудь за нее заступиться. Ее ж обидели, да ее же и бранить. По крайней мере она у нас будет ласку
видеть от меня и от маменьки. Что ж такое, со всяким грех бывает. Не нам судить!
Вихорев. Нет, в самом деле. Много есть купцов, да все в них нет того, что я
вижу в вас — этой патриархальности… Знаете ли что,
Максим Федотыч?.. Ваша доброта, ваше простодушие, наконец ваш ум дают мне смелость говорить с вами откровенно… Я надеюсь, что вы на меня не обидитесь?
Максим Алексеич и эти взял —
видит, товар хороший.
Видит Максим, что у тамошних Божьих людей вера стала пестра — в одном корабле один обряд, в другом другой.
Солнце поднялось уже над избами и жгло. Ветер стал горячим. В знойном воздухе повисла угнетающая тоска, когда дрожащий народ густой толпой окружил Степана и Марью…
Видели, понимали, что здесь убийство, и глазам не верили. Степан обводил мутными глазами толпу, скрежетал зубами и бормотал бессвязные слова. Никто не брался связать Степана.
Максим, Семен и Манафуилов стояли в толпе и жались друг к другу.
— Здравия желаем, — сказал Яков, вводя старуху в приемную. — Извините, все беспокоим вас,
Максим Николаич, своими пустяшными делами. Вот, изволите
видеть, захворал мой предмет. Подруга жизни, как это говорится, извините за выражение…
Может быть, со временем пришел бы аппетит и на домик; но, как
увидим далее,
Максим Ильич умел разом пересечь припадки его бешеного обжорства.
Ездил Поскребкин, развалясь в крытых дрожках, на чубаром иноходце с такой же пристяжной, которая завивалась кольцом и ела землю. Вот увидал он у
Максима Ильича кровного серого рысака; спит и
видит — достать рысака. Вихрем прокатит на нем хозяин: кажется, так и топчет им городничего.
Кроме того, Григорию Лукьяновичу доложили досужие языки, что
видели Максима Григорьевича у изгороди сада Горбачевых, в беседе с приезжей из Новгорода красавицей-племянницей Федосея Афанасьевича. За
Максима, видимо, приняли Семена Ивановича, похожего на него по фигуре.