Неточные совпадения
— Да! заварили турки кашу! придется матушке-России опять их уму-разуму
учить!
Бывало, по вечерам все повторяют или
учат уроки; я сижу себе за разговорами или вокабулами, шевельнуться не смею, а сама все думаю про домашний наш угол, про батюшку, про
матушку, про мою старушку няню, про нянины сказки… ах, как сгрустнется!
Батюшка беспрерывно был занят делами,
матушка занималась хозяйством; меня ничему не
учили, а я тому и рада была.
Через короткое время Ольга Васильевна, однако ж, заметила, что матушка-попадья имеет на нее какое-то неудовольствие. Оказалось, что так как женской школы на селе не было, то
матушка, за крохотное вознаграждение, набирала учениц и
учила их у себя на дому. Затея «барышни», разумеется, представляла для нее очень опасную конкуренцию.
Не помню, как и что следовало одно за другим, но помню, что в этот вечер я ужасно любил дерптского студента и Фроста,
учил наизусть немецкую песню и обоих их целовал в сладкие губы; помню тоже, что в этот вечер я ненавидел дерптского студента и хотел пустить в него стулом, но удержался; помню, что, кроме того чувства неповиновения всех членов, которое я испытал и в день обеда у Яра, у меня в этот вечер так болела и кружилась голова, что я ужасно боялся умереть сию же минуту; помню тоже, что мы зачем-то все сели на пол, махали руками, подражая движению веслами, пели «Вниз по
матушке по Волге» и что я в это время думал о том, что этого вовсе не нужно было делать; помню еще, что я, лежа на полу, цепляясь нога за ногу, боролся по-цыгански, кому-то свихнул шею и подумал, что этого не случилось бы, ежели бы он не был пьян; помню еще, что ужинали и пили что-то другое, что я выходил на двор освежиться, и моей голове было холодно, и что, уезжая, я заметил, что было ужасно темно, что подножка пролетки сделалась покатая и скользкая и за Кузьму нельзя было держаться, потому что он сделался слаб и качался, как тряпка; но помню главное: что в продолжение всего этого вечера я беспрестанно чувствовал, что я очень глупо делаю, притворяясь, будто бы мне очень весело, будто бы я люблю очень много пить и будто бы я и не думал быть пьяным, и беспрестанно чувствовал, что и другие очень глупо делают, притворяясь в том же.
Эх, да-с,
матушка, да-с! служить сынка
учите, служить.
— Я ему все, как ты
учила, сказал: «Есть, мол, нечего…
Матушка больна… Помирает…» Говорю: «Как папа место найдет, так отблагодарит вас, Савелий Петрович, ей-богу, отблагодарит». Ну, а в это время звонок как зазвонит, как зазвонит, а он нам и говорит: «Убирайтесь скорее отсюда к черту! Чтобы духу вашего здесь не было!..» А Володьку даже по затылку ударил.
— Да,
матушка, он ведь здесь в этой нимназии служит, этому
учит…
Сам ведь,
матушка,
учил его!
— Ах ты, молокосос! Давно ли был ты свинопасом-то? Туда же,
учить… Анна Семеновна, разлей,
матушка, напиток-то, — говорил старый лакей, не давая подноса и обращаясь к ключнице.
За спинами у некоторых из игроков сидели их пожилые
матушки. Они волновались,
учили, советовали, упрекали, шипели на мужей и, заглядывая в карты налево и направо, выдавали с милой игривостью чужие тайны. Ссоры еще не было.
Вода, в которую он пущен, считается в простонародье целебною.], другая — напоить ее вином, наперед заморозив в нем живого рака, третья
учила — деревянным маслом из лампадки всю ее вымазать, четвертая — накормить овсяным киселем с воском, а пятая уверяла, что нет ничего лучше, как достать живую щуку, разрезать ее вдоль и обложить голову
матушке, подпаливая рыбу богоявленской свечой.
— Да я ничего,
матушка, — молвила, едва сдерживая смех, молоденькая канонница, только что воротившаяся из Москвы, где у богатых купцов читала «негасимую» по покойникам да
учила по часослову хозяйских ребятишек.
— Полно-ка,
матушка, не круши себя, — сквозь слезы отвечала ей Фленушка. — Все Господь устроит по святой воле своей. Сама ж ты
учила меня во всем полагаться на святую волю его… Не томись же,
матушка, не печаль себя. Господь милостив. Он все устроит…
— Нечего делать! По-твоему быть… Хоть ночку-другую не придется поспать, а чтоб Дунюшку потешить, чего не сделаешь?.. Ну поедем, поедем к
матушке Манефе, на старое твое пепелище, где тебя, мою голубушку, уму-разуму
учили, — прибавил Смолокуров, ласково гладя дочь по головке.
«Милая моя Суворочка, письмо твое получил, ты меня так утешила, что я, по обычаю своему, от утехи заплакал. Кто-то тебя, мой друг,
учил такому красному слогу. Как бы я,
матушка, посмотрел теперь тебя в белом платье! Как это ты растешь? Как увидимся, не забудь рассказать мне какую-нибудь приятную историю о твоих великих мужах древности. Поклонись от меня сестрицам (монастыркам). Божье благословение с тобою».
— Ванюшку
учите добру, порядку и хозяйству; пожалуй,
учите и наукам, да только таким, какие пригодны купцу. По мне, довольно бы грамоте русской и арифметике, да не моя воля!.. А воля-то, словно Божья, нагрянула на меня от
матушки Екатерины Алексеевны. Премудрая была, дай ей Господи царствие небесное! Она это дело знала лучше меня. Сама из уст своих приказала.
— Помилуй бог, матушка-государыня, где мне других
учить, я и сам ничего не знаю.