Неточные совпадения
На другой день, проснувшись рано, стали отыскивать"языка". Делали все это серьезно, не моргнув. Привели какого-то еврея и хотели сначала повесить его, но потом вспомнили, что он совсем не для того требовался, и простили. Еврей, положив руку под стегно, [Стегно́ — бедро.] свидетельствовал, что надо идти сначала на слободу Навозную, а потом кружить по
полю до тех пор, пока не явится урочище, называемое Дунькиным вра́гом. Оттуда же,
миновав три повёртки, идти куда глаза глядят.
Она шла, как тень, по анфиладе старого дома,
минуя свои бывшие комнаты, по потускневшему от времени паркету, мимо занавешанных зеркал, закутанных тумб с старыми часами, старой, тяжелой мебели, и вступила в маленькие, уютные комнаты, выходившие окнами на слободу и на
поле. Она неслышно отворила дверь в комнату, где поселился Райский, и остановилась на пороге.
Когда они
миновали лес, то им всего оставалось какие-нибудь два-три
поля; но — увы! — эти
поля представляли вряд ли не самый ужасный путь из всего ими проеханного.
И все это Иван говорил таким тоном, как будто бы и в самом деле знал дорогу.
Миновали, таким образом, они Афанасьево, Пустые
Поля и въехали в Зенковский лес. Название, что дорога в нем была грязная, оказалось слишком слабым: она была адски непроходимая, вся изрытая колеями, бакалдинами; ехать хоть бы легонькою рысью было по ней совершенно невозможно: надо было двигаться шаг за шагом!
Помните дом этот серый двухэтажный, так вот и чудится, что в нем разные злодейства происходили; в стороне этот лесок так и ныне еще называется «палочник», потому что барин резал в нем палки и крестьян своих ими наказывал; озерко какое-то около усадьбы тинистое и нечистое;
поля, прах их знает, какие-то ровные, луга больше все болотина, — так за сердце и щемит, а ночью так я и
миновать его всегда стараюсь, привидений боюсь, покажутся, — ей-богу!..
Сначала они вышли в ржаное
поле,
миновав которое, прошли луга, прошли потом и перелесок, так что от усадьбы очутились верстах в трех. Сверх обыкновения князь был молчалив и только по временам показывал на какой-нибудь открывавшийся вид и хвалил его. Калинович соглашался с ним, думая, впрочем, совершенно о другом и почти не видя никакого вида. Перейдя через один овражек, князь вдруг остановился, подумал немного и обратился к Калиновичу...
«Куда пошел этот медвежонок?» — думал он, машинально идя за Настенькой, которая была тоже в ажитации. Быстро шла она; глаза и щеки у ней горели. Скоро
миновали главную улицу, прошли потом переулок и очутились, наконец, в
поле.
— Двух смертей не бывать, одной не
миновать! — прибавил третий, — лучше умереть в
поле, чем на виселице!
На другой день она снова явилась, а за нею, точно на верёвке, опустив голову, согнувшись, шёл чахоточный певчий. Смуглая кожа его лица, перерезанная уродливым глубоким шрамом, дрожала, губы искривились, тёмные, слепо прикрытые глаза бегали по комнате,
минуя хозяина, он встал, не доходя до окна, как межевой столб в
поле, и завертел фуражку в руках так быстро, что нельзя было разобрать ни цвета, ни формы её.
Я иду за своей женой, слушаю, что она говорит мне, и ничего не понимаю от волнения. По ступеням лестницы прыгают светлые пятна от ее свечи, дрожат наши длинные тени, ноги мои путаются в
полах халата, я задыхаюсь, и мне кажется, что за мной что-то гонится и хочет схватить меня за спину. «Сейчас умру здесь, на этой лестнице, — думаю я. — Сейчас…» Но вот
миновали лестницу, темный коридор с итальянским окном и входим в комнату Лизы. Она сидит на постели в одной сорочке, свесив босые ноги, и стонет.
Эльчанинов скорой рысью поехал обратно; но,
миновав могилковское
поле, остановился. Слезы чуть не брызнули из его глаз, так ему было тошно.
Я несу на спине короб с булками, и мне хочется идти бесконечно,
миновать туман, выбраться в
поле на широкую дорогу и по ней — вдаль, где, наверное, уже восходит весеннее солнце.
Проехав опять улицей по накатанной и черневшей кое-где свежим навозом дороге и
миновав двор с бельем, у которого белая рубаха уже сорвалась и висела на одном мерзлом рукаве, они опять выехали к страшно гудевшим лозинам и опять очутились в открытом
поле. Метель не только не стихала, но, казалось, еще усилилась. Дорога вся была заметена, и можно было знать, что не сбился, только по вешкам. Но и вешки впереди трудно было рассматривать, потому что ветер был встречный.
У меня на душе было беспокойно и тяжко; не люблю показываться людям в таком виде — поэтому я
миновал призывный огонёк в окне Вариной избы и снова вышел в
поле, к мельницам.
Велик, богат аул Джемат,
Он никому не платит дани;
Его стена — ручной булат;
Его мечеть — на
поле брани.
Его свободные сыны
В огнях войны закалены;
Дела их громки по Кавказу,
В народах дальних и чужих,
И сердца русского ни разу
Не
миновала пуля их.
Не успели оглянуться после Радуницы, как реки в берега вошли и наступило пролетье… Еще день-два
миновало, и прикатил теплый Микула с кормом [9 мая, когда
поля совсем покрываются травой — кормом для скота.]. Где хлеба довольно в закромах уцелело, там к Микулину дню брагу варят, меда ставят, братчину-микульщину справляют, но таких мест немного. Вешнему Микуле за чарой вина больше празднуют.
Минуя неопрятность этих милых животных, можно с уверенностью сказать, что они не оставляют никакого предмета, находящегося в
поле их зрения, в покое.
Слезы душили горло… Все
миновало и не вернется никогда. Везут ее, Дуню, в чужой город, в чужое место, к чужим людям. Ни леса там, ни
поля, ни деревни родной. Ах, господи! За что прогневался ты, милостивец, на нее, сиротку? Чем досадила она тебе?
Все
миновало… Поезд несется так быстро, точно гонится кто за ним. Навстречу бегут по-прежнему
поля, коровушки, деревни… Лес… Милый лес, родненькие деревни! Не быть там больше Дуне… Никогда! Никогда!
Но вот раздался спасительный третий звонок, поезд тронулся;
миновали мы тюрьму, казармы, выехали в
поле, а беспокойство, к великому моему удивлению, всё еще не оставляло меня, и всё еще я чувствовал себя вором, которому страстно хочется бежать.
Мне часто приходилось проходить этим
полем, чтобы
миновать дальний обход к загородному дому гетеры Азеллы.
Замелькали опять перед ними огни фонарей, и пронеслись мимо дома Тверской-Ямской, и отступили от них, как будто в страхе, мифологические гиганты, безмолвные стражи новых триумфальных ворот. Вот они
миновали Петровский парк, Разумовское. Снежное
поле, и над ними по голубому небесному раздолью плывет полный, назревший месяц. Широко, привольно, словно они одни в мире, дышится так легко.
