Неточные совпадения
Почтмейстер вдался более в философию и читал весьма прилежно, даже по ночам, Юнговы «Ночи» и «Ключ к таинствам натуры» Эккартсгаузена, [Юнговы «Ночи» — поэма английского поэта Э. Юнга (1683–1765) «Жалобы, или Ночные думы о
жизни, смерти и бессмертии» (1742–1745); «Ключ к таинствам натуры» (1804) — религиозно-мистическое сочинение немецкого писателя К. Эккартсгаузена (1752–1803).] из которых делал весьма длинные выписки, но какого рода они были, это никому не было известно; впрочем, он был остряк, цветист в словах и любил, как сам выражался, уснастить речь.
Духовный голод, пророческие предчувствия,
мистическая углубленность на вершинах православия в иных сторонах нашего сектантства и раскола, в странничестве — другой образ народной религиозной
жизни.
Русская народная
жизнь с ее
мистическими сектами, и русская литература, и русская мысль, и жуткая судьба русских писателей, и судьба русской интеллигенции, оторвавшейся от почвы и в то же время столь характерно национальной, все, все дает нам право утверждать тот тезис, что Россия — страна бесконечной свободы и духовных далей, страна странников, скитальцев и искателей, страна мятежная и жуткая в своей стихийности, в своем народном дионисизме, не желающем знать формы.
Зачем же я должен любить его, за то только, что он родил меня, а потом всю
жизнь не любил меня?“ О, вам, может быть, представляются эти вопросы грубыми, жестокими, но не требуйте же от юного ума воздержания невозможного: „Гони природу в дверь, она влетит в окно“, — а главное, главное, не будем бояться „металла“ и „жупела“ и решим вопрос так, как предписывает разум и человеколюбие, а не так, как предписывают
мистические понятия.
В Германии Чаадаев сблизился с Шеллингом; это знакомство, вероятно, много способствовало, чтоб навести его на
мистическую философию. Она у него развилась в революционный католицизм, которому он остался верен на всю
жизнь. В своем «Письме» он половину бедствий России относит на счет греческой церкви, на счет ее отторжения от всеобъемлющего западного единства.
Без естественных наук нет спасения современному человеку, без этой здоровой пищи, без этого строгого воспитания мысли фактами, без этой близости к окружающей нас
жизни, без смирения перед ее независимостью — где-нибудь в душе остается монашеская келья и в ней
мистическое зерно, которое может разлиться темной водой по всему разумению.
Собственно
мистический характер зодчество теряет с веками Восстановления. Христианская вера борется с философским сомнением, готическая стрелка — с греческим фронтоном, духовная святыня — с светской красотой. Поэтому-то храм св. Петра и имеет такое высокое значение, в его колоссальных размерах христианство рвется в
жизнь, церковь становится языческая, и Бонаротти рисует на стене Сикстинской капеллы Иисуса Христа широкоплечим атлетом, Геркулесом в цвете лет и силы.
Более, чем у кого-либо, меня поражало у него
мистическое чувство
жизни и
мистическая жажда.
Лозунг о «неприятии мира», провозглашенный
мистическим анархизмом, был изначальным лозунгом моей
жизни, был моей метафизической природой, а не увлечением какой-то эпохи.
Мне пришло в голову устроить собеседования более интимного характера на темы не столько богословские и церковные, сколько на темы
мистические, связанные с духовной
жизнью.
Он был консерватором,
мистическим анархистом, православным, оккультистом, патриотом, коммунистом и кончает свою
жизнь в Риме католиком и довольно правым.
Под конец
жизни Гюисманс покорно и смиренно нес непосильную тяжесть своих болезней, и его пленило в святой Лидвине это смирение перед болезнями, это
мистическое упоение болезнями.
Против рационализации Церкви, против отождествления церковной
жизни с бытом должна подняться огромная религиозно-мистическая волна, волна церковной мистики.
Но торговцы из храма могут быть изгнаны не радикальной политикой, как думают церковные реформаторы, а лишь радикальной мистикой,
мистическим возрождением церковной
жизни.
И ждем
мистического церковного возрождения, которое одинаково победит пресность и рационализма quasi-церковного, и рационализма quasi-мистического, и рационализма открытого, и с ними дьявольскую магию скуки и уродливости
жизни.
Способ лечения может быть лишь один: отказ от притязаний отвлеченной философии, возврат к
мистическому реализму, т. е. к истокам бытия, к живому питанию, к познанию как функции целостного процесса
жизни.
И наука, и философия подводят к великой тайне; но та лишь философия хороша, которая проходит путь до последней тайны, раскрывающейся в религиозной
жизни, в
мистическом опыте.
Нельзя теперь с достаточной силой упирать на то, что сама Церковь, прежде всего сама Церковь — мистична, мистична насквозь, что
жизнь церковная есть
жизнь мистическая.
Подрезать этот
мистический корень — значит лишить религиозную
жизнь всех ее цветов и плодов.
Священное предание, как и вся
жизнь церкви, дано лишь в
мистическом восприятии, а
мистическое восприятие тем и отличается от чувственного, от восприятия порядка природы, что оно свободно, а не принудительно, в нем есть избрание любви.
В основе «философии свободы» лежит деление на два типа мироощущения и мироотношения —
мистический и магический. Мистика пребывает в сфере свободы, в ней — трансцендентный прорыв из необходимости естества в свободу божественной
жизни. Магия еще пребывает в сфере необходимости, не выходит из заколдованности естества. Путь магический во всех областях легко становится путем человекобожеским. Путь же
мистический должен быть путем богочеловеческим. Философия свободы есть философия богочеловечества.
Мистическое познание есть практика, опыт и
жизнь;
мистическая практика, опыт и
жизнь есть также и познание.
Лишь вселенскому церковному сознанию раскрываются тайны
жизни и бытия, лишь в приобщении к церковному разуму возможно истинное дерзновение, там лишь гарантия против всякого иллюзионизма и призрачности, там подлинный реализм, реализм
мистический.
Жизнепонимание общественное потому и служило основанием религий, что в то время, когда оно предъявлялось людям, оно казалось им вполне непонятным,
мистическим и сверхъестественным. Теперь, пережив уже этот фазис
жизни человечества, нам понятны разумные причины соединения людей в семьи, общины, государства; но в древности требования такого соединения предъявлялись во имя сверхъестественного и подтверждались им.
Точно так же и теперь христианское учение представляется людям общественного или языческого миросозерцания в виде сверхъестественной религии, тогда как в действительности в нем нет ничего ни таинственного, ни
мистического, ни сверхъестественного; а оно есть только учение о
жизни, соответствующее той степени материального развития, тому возрасту, в котором находится человечество и которое поэтому неизбежно должно быть принято им.
Как только омнибус тронулся с места, Долинский вдруг посмотрел на Париж, как мы смотрим на места, которые должны скоро покинуть; почувствовал себя вдруг отрезанным от Зайончека, от перечитанных
мистических бредней и бледных созданий своего больного духа.
Жизнь,
жизнь, ее обаятельное очарование снова поманила исстрадавшегося, разбитого мистика, и, завидев на темнеющем вечернем небе серый силуэт Одеона, Долинский вздрогнул и схватился за сердце.
Мало того, мы старались до сих пор придавать особенное, какое-то
мистическое значение всякому действию Петра, доводя до смешной точности мысль, что вся
жизнь Петра была посвящена заботе о благе его подданных.
Все это наделала продолжительная заграничная
жизнь вне отечества, вне круга приятелей и литераторов, людей свободного образа мыслей, чуждых ханжества, богомольства и всяких
мистических суеверий.
Половецкий сидел на обрубке дерева и долго смотрел на огонь, в котором для него всегда было что-то
мистическое, как символ
жизни. Ведь и человек так же сгорает, как горели сейчас дрова. И
жизнь, и обновление, и перемена только формы существования.
То, что в философии зовется идеями, живущими своей собственной диалектической
жизнью, в
мистическом прозрении представляется как некоторые сущности, родовые и вместе индивидуальные, качества, имеющие не только отвлеченную значимость, но и конкретное бытие.
Наше понимание объективного времени будет существенно различаться в зависимости, напр., от того, принимаем ли мы учение о перевоплощении душ, т. е. о неоднократном повторении
жизни одних и тех же существ, или нет; далее, видим ли мы
мистический центр мировой истории в событии боговошющения или в чем-либо другом.
В «Наставлении к блаженной
жизни» религиозная точка зрения противопоставляется им моральной как
мистическая — дуалистической (см.: Гайденко П. П. Философия Фихте и современность. М., 1979.
Литургическое развитие есть наиболее верный показатель того, что происходит в
мистической глубине
жизни, однако чувствование молитвенного пульса, интимного и трепетного, недоступно внешнему наблюдателю, ищущему «знамений».
Но Мария, хотя и «сердце Церкви», еще не есть сама Церковь, которая в самобытном своем существе таинственно и прикровенно изображается в Песни Песней [
Мистическое понимание Песни Песней, по которому в ней изображается
жизнь Церкви, стало обычным у христианских писателей.
Перед нами вдруг как будто отдернулась какая-то завеса, мир потемнел, и из мрачных, холодных его глубин зазвучал железный голос судьбы. И вот сейчас, кажется, невидимые трагические хоры в
мистическом ужасе зачнут свою песню о жалком бессилии и ничтожестве человека, об его обреченности, о страшных силах, стоящих над
жизнью. Но… но трагедия на Элладе еще не родилась.
Герои Достоевского не «новые люди». Мы видели, мысль о смерти пробуждает в них тяжелый,
мистический ужас; они не могут без содрогания думать «об этом мраке». Если нет личного бессмертия, то
жизнь человека превращается в непрерывное, сосредоточенное ожидание смертной казни.
Оголение и уплощение таинственной, глубокой «живой
жизни» потрясает здесь душу почти
мистическим ужасом. Подошел к
жизни поганый «древний зверь», — и вот
жизнь стала так проста, так анатомически-осязаема. С девушки воздушно-светлой, как утренняя греза, на наших глазах как будто спадают одежды, она — уж просто тело, просто женское мясо. Взгляд зверя говорит ей: «Да, ты женщина, которая может принадлежать каждому и мне тоже», — и тянет ее к себе, и радостную утреннюю грезу превращает — в бурую кобылку.
Мне рассказывала одна моя знакомая: до семнадцати лет она безвыездно жила в городе, животных, как все горожане, видела мало и знала еще меньше. Когда она в первый раз стала читать Толстого и через него почувствовала животных, ее охватил непередаваемый, странный, почти
мистический ужас. Этот ужас она сравнивает с ощущением человека, который бы увидел, что все неодушевленные предметы вокруг него вдруг зашевелились, зашептались и зажили неожиданною, тайною
жизнью.
Это чувство радостного освежения и облегчения
жизни испытывает
мистический сектант после своих радений, аскет после своих экстазов.
Для Достоевского живая
жизнь сама по себе совершенно чужда и непонятна, факт смерти уничтожает ее всю целиком. Если нет бессмертия, то
жизнь — величайшая бессмыслица; это для него аксиома, против нее нечего даже и спорить. Для стареющего Тургенева весь мир полон веяния неизбежной смерти, душа его непрерывно мечется в безмерном,
мистическом ужасе перед призраком смерти.
Наоборот, опасности и страдания обыденной
жизни могут привести к прекращению тоски и
мистического ужаса.
Учение о нерасторжимости брака и отрицание развода есть учение социальной обыденности, никакого отношения к сокровенной
жизни личности не имеющее, в нем нет ничего
мистического, оно совершенно рационалистично.
С точки зрения духовно-мистической «измена» ужасна, как предание вечного временному, как победа смерти над
жизнью.
Церковь есть
мистическое тело Христово, духовная реальность, продолжающая в истории
жизнь Христа, и источником ее является откровение, действие Бога на человека и мир.
Философия, не поднимающаяся до понимания духа, свойственного религиозному сознанию и
мистическому опыту, все же различает дух и называет идеальными ценности, которые должны быть реализованы в человеческой
жизни.
Бытовая, историческая вера есть вера внешнего человека, не углубившего дух до
мистических истоков, это мистика, выявленная в приспособлении к физическому плану
жизни.
Но как это применить к связи полов, к
жизни пола, к
мистическому воссоединению мужского и женского, осталось неясным и нераскрытым.
Искупление греха есть лишь одна из эпох
мистической мировой
жизни, сердцевина мирового процесса.
Поэтому, будучи монистом и имманентистом в последней глубине
мистического опыта, веря в божественность мира, во внутреннюю божественность мирового процесса, в небесность всего земного, в божественность лика человеческого, я в пути утверждаю расщепление, дуализм свободы и необходимости, Бога, божественной
жизни и «мира», мировой данности, добра и зла, трансцендентного и имманентного.
Мистическое учение Бёме о человеке как андрогине делает понятным, почему Иисус Христос, абсолютный и совершенный человек, не знал женщины и, по-видимости, не осуществил в своей
жизни тайны брака.