Неточные совпадения
— По мужу. Истомина — по отцу. Да, — сказал Долганов, отбрасывая пальцем вправо-влево
мокрые жгутики усов. — Темная фигура. Хотя —
кто знает? Савелий Любимов, приятель мой, — не верил, пожалел ее, обвенчался. Вероятно, она хотела переменить фамилию. Чтоб забыли о ней. Нох эйн маль [Еще одну (нем.).], — скомандовал он кельнеру, проходившему мимо.
— Говори сейчас, где она, с
кем теперь в
Мокром? — завопил он в исступлении.
Спускаемся на Самотеку. После блеска новизны чувствуется старая Москва. На тротуарах и на площади толпится народ, идут с Сухаревки или стремятся туда. Несут разное старое хоботье:
кто носильное тряпье,
кто самовар,
кто лампу или когда-то дорогую вазу с отбитой ручкой. Вот мешок тащит оборванец, и сквозь дыру просвечивает какое-то синее мясо. Хлюпают по грязи в
мокрой одежде, еще не просохшей от дождя. Обоняется прелый запах трущобы.
Иногда благоухание цветов прорывала струйка из навозных куч около конюшен, от развешанного
мокрого платья пожарных, а также из всегда открытых окон морга, никогда почти не пустовавшего от «неизвестно
кому принадлежащих трупов», поднятых на улицах жертв преступлений, ожидающих судебно-медицинского вскрытия. Морг возвышался рядом со стенкой сада… Но к этому все так привыкли, что и внимания не обращали.
— Да, не физическую. Мне кажется, ни у
кого рука не подымется на такого, как я; даже и женщина теперь не ударит; даже Ганечка не ударит! Хоть одно время вчера я так и думал, что он на меня наскочит… Бьюсь об заклад, что знаю, о чем вы теперь думаете? Вы думаете: «Положим, его не надо бить, зато задушить его можно подушкой, или
мокрою тряпкою во сне, — даже должно…» У вас на лице написано, что вы это думаете, в эту самую секунду.
— Не знаю, мне ночью снилось сегодня, что меня задушил
мокрою тряпкой… один человек… ну, я вам скажу
кто: представьте себе — Рогожин! Как вы думаете, можно задушить
мокрою тряпкой человека?
— Я и не на смех это говорю. Есть всякие травы. Например, теперь,
кто хорошо знается, опять находят лепестан-траву. Такая
мокрая трава называется. Что ты ее больше сушишь, то она больше мокнет.
Шум начал стихать, и дождь хлынул ровной полосой, как из открытой души, но потом все стихло, и редкие капли дождя падали на
мокрую листву деревьев, на размякший песок дорожек и на осклизнувшую крышу с таким звуком, точно
кто бросал дробь в воду горстями.
Закутавшись в плед, набоб терпеливо шагал по
мокрому песку, ожидая появления таинственной незнакомки. Минуты шли за минутами, но добрый гений не показывался. «Уж не подшутил ли
кто надо мной?» — подумал набоб и сделал два шага назад, но в это время издали заметил закутанную женскую фигуру и пошел к ней навстречу. По фигуре это была Луша, и сердце набоба дрогнуло.
Этот Свежевский, с его всегда немного согнутой фигурой, — не то крадущейся, не то кланяющейся, — с его вечным хихиканьем и потираньем холодных,
мокрых рук, очень не нравился Боброву. В нем было что-то заискивающее, обиженное и злобное. Он вечно знал раньше всех заводские сплетни и выкладывал их с особенным удовольствием перед тем,
кому они были наиболее неприятны; в разговоре же нервно суетился и ежеминутно притрогивался к бокам, плечам, рукам и пуговицам собеседника.
Отпечатки грязных ног явственно обозначались на полу сеней и каморы. Комки
мокрой грязи висели еще на перекладинах лестницы, ведшей на чердак. Спинка сундука, кой-как прислоненная, обвалилась сама собою во время ночи. Подле лежали топор и замок. Окно было отворено!.. Но
кто ж были воры? Старушка и Дуня долго не решались произнести окончательного приговора. Отсутствие Гришки, прогулки в лодке, бражничество, возобновленная дружба с Захаром обличили приемыша. Надо было достать откуда-нибудь денег.
Кто поднимает с теплого ночлега этого хворого старика и заставляет его на утренней заре, в тумане и сырости, сидеть на
мокром берегу реки, чтоб поймать какого-нибудь язя или головля?
— Передержал тесто! — кричал он, оттопыривая свои рыжие длинные усы, шлепая губами, толстыми и всегда почему-то
мокрыми. — Корка сгорела! Хлеб сырой! Ах ты, черт тебя возьми, косоглазая кикимора! Да разве я для этой работы родился на свет? Будь ты анафема с твоей работой, я — музыкант! Понял? Я — бывало, альт запьет — на альте играю; гобой под арестом — в гобой дую; корнет-а-пистон хворает —
кто его может заменить? Я! Тим-тар-рам-да-дди! А ты — м-мужик, кацап! Давай расчет.
— Что здесь?
Кто орет? — спрашивает он строго, увидав сквозь ветви ивняка три
мокрые головы рыболовов. — Что вы здесь копошитесь?
И пришил ему зонтик большой. Идет волк по улице, зонтик распустил, и такой важный, ни на
кого смотреть не хочет. А в это время дождь был, и все
мокрые, один только волк сухой. Смотрят на него все и удивляются...
Тот, которого спасли, был и теперь весь
мокрый, иззябший и изнемогший. От испуга и от страшных усилий он впал в беспамятство, и для него было безразлично,
кто спасал его.
Кому из двух людей лучше: тому ли,
кто сам своим трудом себя кормит так, чтобы только не быть голодным, одевать себя так, чтобы не быть голым, обстраивать себя так, чтобы не быть
мокрым и холодным, или тому,
кто или попрошайничеством, или прислуживанием, или, что самое обыкновенное, мошенничеством, или насилием добывает себе и сладкую пищу, и богатую одежду, и богатое помещение?
«А в том, — отвечал Франциск, — что вот когда мы придем к монастырю
мокрые, грязные, холодные и голодные и постучим к привратнику и он спросит:
кто вы? и мы скажем, что мы братья его, и он на это скажет нам: лжете, вы — бродяги.
— Вам
кого? — не совсем любезным тоном проговорила она, подозрительно косясь на
мокрые ноги Верочки.
Плохие извозчичьи санишки завернули с Невского в один из переулков. Седок поднял воротник своей шубки и совсем скорчился, нахлобучив мерлушковую шапку. Вся его фигура представляла собою покатый
ком чего-то черного, густо осыпанного снежной
мокрой кашей. Извозчик был ему под пару. Перевязал он себе шею подобием шарфа и ушел в него вплоть до обтертого околыша шапки. Лошадь то и дело спотыкалась, плохо слушаясь кнута. Возница, больше для вида, стукал кнутом в передок саней и часто передергивал вожжами.
За окнами падал
мокрый ноябрьский снег, а в здании суда было тепло, оживленно и весело для тех,
кто привык ежедневно, по службе, посещать этот большой дом, встречать знакомые лица, раскрывать все ту же чернильницу и макать в нее все то же перо.
Кто бы видел ее теперь истерзанную, с
мокрыми волосами, забрызганную кровью, тот не узнал бы в этой измученной женщине блестящую петербургскую красавицу, гордую баронессу фон Армфельдт.
Кто-то прошел мимо Павла, не заметив его. Павел испуганно прижался к
мокрой стене и сдвинулся только после того, как шаги умолкли.
Он снял в углу
мокрую бурку и, подойдя к Денисову, не здороваясь ни с
кем, тотчас же стал расспрашивать о деле.
Между орудиями, на высоте, стояли впереди начальник ариергарда генерал с свитским офицером, рассматривая в трубу местность. Несколько позади сидел на хоботе орудия Несвицкий, посланный от главнокомандующего к ариергарду. Казак, сопутствовавший Несвицкому, подал сумочку и фляжку, и Несвицкий угощал офицеров пирожками и настоящим доппелькюмелем. Офицеры радостно окружали его,
кто на коленах,
кто сидя по-турецки на
мокрой траве.