Неточные совпадения
Вронский сидел в голове стола, по правую руку его сидел
молодой губернатор, свитский
генерал.
Стараясь не шуметь, они вошли и в темную читальную, где под лампами с абажурами сидел один
молодой человек с сердитым лицом, перехватывавший один журнал за другим, и плешивый
генерал, углубленный в чтение.
Сосед, принадлежавший к фамилии отставных штаб-офицеров, брандеров, выражался о нем лаконическим выраженьем: «Естественнейший скотина!»
Генерал, проживавший в десяти верстах, говорил: «
Молодой человек, неглупый, но много забрал себе в голову.
Генерал смутился. Собирая слова и мысли, стал он говорить, хотя несколько несвязно, что слово ты было им сказано не в том смысле, что старику иной раз позволительно сказать
молодому человеку ты(о чине своем он не упомянул ни слова).
Мнение мое было принято чиновниками с явною неблагосклонностию. Они видели в нем опрометчивость и дерзость
молодого человека. Поднялся ропот, и я услышал явственно слово «молокосос», произнесенное кем-то вполголоса.
Генерал обратился ко мне и сказал с улыбкою: «Господин прапорщик! Первые голоса на военных советах подаются обыкновенно в пользу движений наступательных; это законный порядок. Теперь станем продолжать собирание голосов. Г-н коллежский советник! скажите нам ваше мнение!»
За столом, покрытым бумагами, сидели два человека: пожилой
генерал, виду строгого и холодного, и
молодой гвардейский капитан, лет двадцати осьми, очень приятной наружности, ловкий и свободный в обращении.
Больше же всех была приятна Нехлюдову милая
молодая чета дочери
генерала с ее мужем. Дочь эта была некрасивая, простодушная
молодая женщина, вся поглощенная своими первыми двумя детьми; муж ее, за которого она после долгой борьбы с родителями вышла по любви, либеральный кандидат московского университета, скромный и умный, служил и занимался статистикой, в особенности инородцами, которых он изучал, любил и старался спасти от вымирания.
Мировоззрение это состояло в том, что главное благо всех мужчин, всех без исключения — старых,
молодых, гимназистов,
генералов, образованных, необразованных, — состоит в половом общении с привлекательными женщинами, и потому все мужчины, хотя и притворяются, что заняты другими делами, в сущности желают только одного этого.
Старый
генерал в то время, как Нехлюдов подъехал к подъезду его квартиры, сидел в темной гостиной зa инкрустованным столиком и вертел вместе с
молодым человеком, художником, братом одного из своих подчиненных, блюдцем по листу бумаги.
Кто-то, кажется, разоренный
генерал, человек, ознакомленный с новейшей словесностью, упомянул о влиянии женщин вообще и на
молодых людей в особенности.
Отставной студентишка без чина, с двумя грошами денег, вошел в дружбу с
молодым, стало быть, уж очень важным, богатым
генералом и подружил свою жену с его женою: такой человек далеко пойдет.
Огарев сам свез деньги в казармы, и это сошло с рук. Но
молодые люди вздумали поблагодарить из Оренбурга товарищей и, пользуясь случаем, что какой-то чиновник ехал в Москву, попросили его взять письмо, которое доверить почте боялись. Чиновник не преминул воспользоваться таким редким случаем для засвидетельствования всей ярости своих верноподданнических чувств и представил письмо жандармскому окружному
генералу в Москве.
Красавица собой,
молодая вдова
генерала, кажется, убитого во время войны, страстная и деятельная натура, избалованная положением, одаренная необыкновенным умом и мужским характером, она сделалась средоточием недовольных во время дикого и безумного царствования Павла.
Он прислал А. Писарева, генерал-майора «Калужских вечеров», попечителем, велел студентов одеть в мундирные сертуки, велел им носить шпагу, потом запретил носить шпагу; отдал Полежаева в солдаты за стихи, Костенецкого с товарищами за прозу, уничтожил Критских за бюст, отправил нас в ссылку за сен-симонизм, посадил князя Сергея Михайловича Голицына попечителем и не занимался больше «этим рассадником разврата», благочестиво советуя
молодым людям, окончившим курс в лицее и в школе правоведения, не вступать в него.
Приехало целых четыре штатских
генерала, которых и усадили вместе за карты (говорили, что они так вчетвером и ездили по домам на балы); дядя пригласил целую кучу
молодых людей; между танцующими мелькнули даже два гвардейца, о которых матушка так-таки и не допыталась узнать, кто они таковы.
Трудно сказать, что могло бы из этого выйти, если бы Перетяткевичи успели выработать и предложить какой-нибудь определенный план: идти толпой к
генерал — губернатору, пустить камнями в окна исправницкого дома… Может быть, и ничего бы не случилось, и мы разбрелись бы по домам, унося в
молодых душах ядовитое сознание бессилия и ненависти. И только, быть может, ночью забренчали бы стекла в
генерал — губернаторской комнате, давая повод к репрессиям против крамольной гимназии…
По их толкованию,
молодой человек, хорошей фамилии, князь, почти богатый, дурачок, но демократ и помешавшийся на современном нигилизме, обнаруженном господином Тургеневым, почти не умеющий говорить по-русски, влюбился в дочь
генерала Епанчина и достиг того, что его приняли в доме как жениха.
Это были
генерал Иван Федорович Епанчин и вслед за ним один
молодой человек.
— Но я не могу, не могу же отпустить вас от себя,
молодой друг мой! — вскинулся
генерал.
Генерал Иван Федорович был в недоумении, очень желал добра «
молодому человеку», но объявил, что «при всем желании спасти ему здесь действовать неприлично».
Молодой человек, сопровождавший
генерала, был лет двадцати восьми, высокий, стройный, с прекрасным и умным лицом, с блестящим, полным остроумия и насмешки взглядом больших черных глаз.
— Милый друг, идол ты мой! — целовал ее руку весь просиявший от счастья
генерал. (Аглая не отнимала руки.) — Так ты, стало быть, любишь этого…
молодого человека?..
— И вы совершенно, совершенно попали на мою идею,
молодой друг мой, — воскликнул
генерал восторженно, — я вас не за этою мелочью звал! — продолжал он, подхватывая, впрочем, деньги и отправляя их в карман, — я именно звал вас, чтобы пригласить в товарищи на поход к Настасье Филипповне или, лучше сказать, на поход на Настасью Филипповну!
Генерал, объявивший Аглае, что он ее на руках носил, сказал это так, чтобы только начать разговор, и единственно потому, что он почти всегда так начинал разговор со всеми
молодыми людьми, если находил нужным с ними познакомиться.
Предложение его было принято;
генерал давным-давно, чуть ли не накануне первого посещения Лаврецкого, спросил у Михалевича, сколько у него, Лаврецкого, душ; да и Варваре Павловне, которая во все время ухаживания
молодого человека и даже в самое мгновение признания сохранила обычную безмятежность и ясность души, и Варваре Павловне хорошо было известно, что жених ее богат; а Каллиопа Карловна подумала: «Meine Tochter macht eine schöne Partie», [Моя дочь делает прекрасную партию (нем.).] — и купила себе новый ток.
Князь Юсупов (во главе всех, про которых Грибоедов в «Горе от ума» сказал: «Что за тузы в Москве живут и умирают»), видя на бале у московского военного генерал-губернатора князя Голицына неизвестное ему лицо, танцующее с его дочерью (он знал, хоть по фамилии, всю московскую публику), спрашивает Зубкова: кто этот
молодой человек? Зубков называет меня и говорит, что я — Надворный Судья.
Против этой влюбленной парочки помещались трое пассажиров: отставной
генерал, сухонький, опрятный старичок, нафиксатуаренный, с начесанными наперед височками; толстый помещик, снявший свой крахмальный воротник и все-таки задыхавшийся от жары и поминутно вытиравший мокрое лицо мокрым платком, и
молодой пехотный офицер.
— Господа кадеты, высокообразованные
молодые люди, так сказать, цветы интеллигенции, будущие фельцихместеры [
Генералы (от нем. Feldzeuqmeister)], не одолжите ли старичку, аборигену здешних злачных мест, одну добрую старую папиросу? Нищ семь. Омниа меа мекум порто. [Все свое ношу с собой (лат.)] Но табачок обожаю.
Вечером у них собралось довольно большое общество, и все больше старые военные
генералы, за исключением одного только
молодого капитана, который тем не менее, однако, больше всех говорил и явно приготовлялся владеть всей беседой. Речь зашла о деле Петрашевского, составлявшем тогда предмет разговора всего петербургского общества.
Молодой капитан по этому поводу стал высказывать самые яркие и сильные мысли.
Генерал взглянул на Анпетова сначала с недоумением; но потом, припомнив те тысячи досад, которые он в свое время испытал от одних известий о новаторской рьяности
молодого человека, нашел, что теперь настала настоящая минута отмстить.
Наконец
генерал надумался и обратился к «батюшке». Отец Алексей был человек
молодой, очень приличного вида и страстно любимый своею попадьей. Он щеголял шелковою рясой и возвышенным образом мыслей и пленил
генерала, сказав однажды, что"вера — главное, а разум — все равно что слуга на запятках: есть надобность за чем-нибудь его послать — хорошо, а нет надобности — и так простоит на запятках!"
«Вишь, какая приворотная гривенка, — думал про себя Родион Антоныч, наблюдая все время интересного
молодого человека. — Небось о
генерале да о своей сестричке ни гу-гу… Мастер, видно, бобы разводить с бабами. Ох-хо-хо, прости, господи, наши прегрешения».
— Ведь с вашим отъездом я превращаюсь в какую-то жертву в руках
генерала, который хочет протащить меня по всем заводам… в виде почетной стражи к удалившимся дамам были приставлены «почти
молодые люди» и Летучий, который все время своего пребывания в горах проспал самым бессовестным образом.
— И к чему вся эта дурацкая церемония,
генерал? — лениво по-французски протянул
молодой человек, оглядываясь с подножки экипажа на седого старика с строгим лицом.
Летучий сидел уже с осовелыми, слипавшимися глазами и смотрел кругом с философским спокойствием, потому что его роль была за обеденным столом, а не за кофе. «Почти
молодые» приличные люди сделали серьезные лица и упорно смотрели прямо в рот
генералу и, по-видимому, вполне разделяли его взгляды на причины упадка русского горного дела.
Братковский бывал в господском доме и по-прежнему был хорош, но о
генерале Блинове, о Нине Леонтьевне и своей сестре, видимо, избегал говорить. Сарматов и Прозоров были в восторге от тех анекдотов, которые Братковский рассказывал для одних мужчин; Дымцевич в качестве компатриота ходил во флигель к Братковскому запросто и познакомился с обеими обезьянами Нины Леонтьевны. Один Вершинин заметно косился на
молодого человека, потому что вообще не выносил соперников по части застольных анекдотов.
И, глядя неотступно в лицо корпусного командира, он подумал про себя, по своей наивной детской привычке: «Глаза боевого
генерала с удовольствием остановились на стройной, худощавой фигуре
молодого подпоручика».
Здесь он прослужил около пяти лет, как покровитель его внезапно умер. Приехал новый начальник края и взглянул на дело несколько иными глазами, нежели его предшественник. Фортуна Бодрецова слегка затуманилась. Но и тут ему все-таки посчастливилось. Один из местных
генералов был назначен начальником в другой отдаленный край и тоже набирал
молодых людей.
Потом он сделал подряд две грубые ошибки. Стал — и даже очень красиво стал — во фронт двум
генералам: но один оказался отставным, а другой интендантским. Первый раза три или четыре торопливо ответил юнкеру отданием чести, а второй сказал ему густым приветливым баском: «Очень рад,
молодой человек, очень, очень рад вас увидеть и с вами познакомиться».
Александров пришел в училище натощак, и теперь ему хватило времени, чтобы сбегать на Арбатскую площадь и там не торопясь закусить. Когда же он вернулся и подошел к помещению, занимаемому
генералом Анчутиным, то печаль и стыд охватили его. Из двухсот приглашенных
молодых офицеров не было и половины.
Прежний начальник училища, ушедший из него три года назад,
генерал Самохвалов, или, по-юнкерски, Епишка, довел пристрастие к своим
молодым питомцам до степени, пожалуй, немного чрезмерной. Училищная неписаная история сохранила многие предания об этом взбалмошном, почти неправдоподобном, почти сказочном
генерале.
Генерал вдруг заметил, что он встретил сегодня «
молодого Ставрогина» верхом…
Тот, без всякого предварительного доклада, провел его в кабинет генерал-губернатора, где опять-таки на безукоризненном французском языке начался между
молодыми офицерами и маститым правителем Москвы оживленный разговор о том, что Лябьев вовсе не преступник, а жертва несчастного случая.
В кофейной Печкина вечером собралось обычное общество: Максинька, гордо восседавший несколько вдали от прочих на диване, идущем по трем стенам; отставной доктор Сливцов, выгнанный из службы за то, что обыграл на бильярде два кавалерийских полка, и продолжавший затем свою профессию в Москве: в настоящем случае он играл с надсмотрщиком гражданской палаты, чиновником еще не старым, который, получив сию духовную должность, не преминул каждодневно ходить в кофейную, чтобы придать себе, как он полагал, более светское воспитание; затем на том же диване сидел франтоватый господин, весьма мизерной наружности, но из аристократов, так как носил звание камер-юнкера, и по поводу этого камер-юнкерства рассказывалось, что когда он был облечен в это придворное звание и явился на выход при приезде императора Николая Павловича в Москву, то государь, взглянув на него, сказал с оттенком неудовольствия генерал-губернатору: «Как тебе не совестно завертывать таких червяков, как в какие-нибудь коконы, в камер-юнкерский мундир!» Вместе с этим господином приехал в кофейную также и знакомый нам
молодой гегелианец, который наконец стал уж укрываться и спасаться от m-lle Блохи по трактирам.
— Нет, матушка, другой-то,
молодой… как его?.. Я и не знаю… убил, матушка,
генерала.
Слобода Александрова, после выезда из нее царя Ивана Васильевича, стояла в забвении, как мрачный памятник его гневной набожности, и оживилась только один раз, но и то на краткое время. В смутные годы самозванцев
молодой полководец князь Михаил Васильевич Скопин-Шуйский, в союзе с шведским
генералом Делагарди, сосредоточил в ее крепких стенах свои воинские силы и заставил оттуда польского воеводу Сапегу снять долговременную осаду с Троицко-Сергиевской лавры.
Свояченицу свою облагодетельствовал; одну сироту замуж выдал за дивного
молодого человека (теперь стряпчим в Малиново; еще
молодой человек, но с каким-то, можно сказать, универсальным образованием!) — словом, из
генералов генерал!
Несмотря на горькие слезы и постоянное сокрушение Арины Васильевны, Степан Михайлович, как только сыну минуло шестнадцать лет, определил его в военную службу, в которой он служил года три, и по протекции Михайла Максимовича Куролесова находился почти год бессменным ординарцем при Суворове; но Суворов уехал из Оренбургского края, и какой-то немец-генерал (кажется, Трейблут) без всякой вины жестоко отколотил палками
молодого человека, несмотря на его древнее дворянство.
Старших дочерей своих он пристроил: первая, Верегина, уже давно умерла, оставив трехлетнюю дочь; вторая, Коптяжева, овдовела и опять вышла замуж за Нагаткина; умная и гордая Елисавета какими-то судьбами попала за
генерала Ерлыкина, который, между прочим, был стар, беден и пил запоем; Александра нашла себе столбового русского дворянина,
молодого и с состоянием, И. П. Коротаева, страстного любителя башкирцев и кочевой их жизни, — башкирца душой и телом; меньшая, Танюша, оставалась при родителях; сынок был уже двадцати семи лет, красавчик, кровь с молоком; «кофту да юбку, так больше бы походил на барышню, чем все сестры» — так говорил про него сам отец.
Время было летнее, окошки отворены; вдруг залилась в воздухе русская песня по Дворянской улице города Уфы;
генерал бросился к окошку: по улице шли трое
молодых унтер-офицеров, один из них пел песню;
генерал приказал их схватить и каждому дать по триста палок.