Усы еще только начинали формироваться в настоящие,
мужские усы, а бородка принадлежала к тому сорту никуда не годных бород, который у семинаристов почему-то называется «скоктанием»: реденькая, сильно просвечивающая; погладить и почесать ее гребнем нельзя, можно разве только пощипать…
Неточные совпадения
Дворянки в зеленых и желтых кофтах, а иные даже в синих кунтушах [Кунтуш — род верхней
мужской одежды.] с золотыми назади
усами, стояли впереди их.
Были великие искусники создавать дамские прически, но не менее великие искусники были и
мужские парикмахеры. Особенным умением подстригать
усы славился Липунцов на Большой Никитской, после него Лягин и тогда еще совсем молодой, его мастер, Николай Андреевич.
Стерс, секретарь ирригационного комитета, был высок и белокур. Красивая голова, спокойная курчавая борода, громкий голос и истинно
мужская улыбка, изредка пошевеливающаяся в изгибе
усов, — отличались впечатлением силы.
Голец не вырастает длиннее трех вершков, и то большая редкость; он совершенно кругл и пузаст; самые крупные бывают толщиною в большой палец
мужской руки; маленький ротик его имеет
усы.
— Дамы, у вас народный грим: Орлова — древняя Рахиль, вот по этой гравюре; Алыдашева — негритянка; Елецкая — индианка; Алсуфьева, сделайте себе характерный грим русской деревенской простоватой крестьянки; Шепталова — плутоватой французской торговки с базара, Тоберг — сентиментальной немочки Гретхен; Чермилова — татарки из какого-нибудь дикого кавказского аула… Головные уборы, парики и наклейки (т. е. бороды и
усы для
мужских лиц) — все это тут, в этой корзине.
Наряд Сони был лучше всех. Ее
усы и брови необыкновенно шли к ней. Все говорили ей, что она очень хороша, и она находилась в несвойственном ей оживленно-энергическом настроении. Какой-то внутренний голос говорил ей, что нынче или никогда решится ее судьба, и она в своем
мужском платье казалась совсем другим человеком. Луиза Ивановна согласилась, и через полчаса четыре тройки с колокольчиками и бубенчиками, визжа и свистя подрезами по морозному снегу, подъехали к крыльцу.
Опять зазвенели голоса, и опять, обрезая их, как ножницы обрезают развившуюся шелковую нить, заговорил
мужской голос, убедительный, молодой, за которым чувствовались белые, крепкие зубы и
усы, и шпоры звякнули отчетливо, точно говоривший кланялся. И странно: Люба засмеялась.