Неточные совпадения
Судья тоже, который только что был пред
моим приходом, ездит только за зайцами, в присутственных местах держит
собак и поведения, если признаться пред вами, — конечно, для пользы отечества я должен это сделать, хотя он мне родня и приятель, — поведения самого предосудительного.
— Да, это всё может быть верно и остроумно… Лежать, Крак! — крикнул Степан Аркадьич на чесавшуюся и ворочавшую всё сено
собаку, очевидно уверенный в справедливости своей темы и потому спокойно и неторопливо. — Но ты не определил черты между честным и бесчестным трудом. То, что я получаю жалованья больше, чем
мой столоначальник, хотя он лучше меня знает дело, — это бесчестно?
Я до сих пор стараюсь объяснить себе, какого рода чувство кипело тогда в груди
моей: то было и досада оскорбленного самолюбия, и презрение, и злоба, рождавшаяся при мысли, что этот человек, теперь с такою уверенностью, с такой спокойной дерзостью на меня глядящий, две минуты тому назад, не подвергая себя никакой опасности, хотел меня убить как
собаку, ибо раненный в ногу немного сильнее, я бы непременно свалился с утеса.
— Благодетель! вы все можете сделать. Не закон меня страшит, — я перед законом найду средства, — но то, что непов<инно> я брошен в тюрьму, что я пропаду здесь, как
собака, и что
мое имущество, бумаги, шкатулка… спасите!
За линейкой ехали охотники с
собаками, за охотниками — кучер Игнат на назначенной Володе лошади и вел в поводу
моего старинного клепера.
Сказав с Карлом Иванычем еще несколько слов о понижении барометра и приказав Якову не кормить
собак, с тем чтобы на прощанье выехать после обеда послушать молодых гончих, папа, против
моего ожидания, послал нас учиться, утешив, однако, обещанием взять на охоту.
— И на что бы трогать? Пусть бы,
собака, бранился! То уже такой народ, что не может не браниться! Ох, вей мир, какое счастие посылает бог людям! Сто червонцев за то только, что прогнал нас! А наш брат: ему и пейсики оборвут, и из морды сделают такое, что и глядеть не можно, а никто не даст ста червонных. О, Боже
мой! Боже милосердый!
Ты, говорит, смотри в людях меня да на улице; а до семьи
моей тебе дела нет; на это, говорит, у меня есть замки, да запоры, да
собаки злые.
— Через тридцать лет Пращев с женой, дочерью и женихом ее сидели ночью в саду своем. Залаяла
собака, бросилась в кусты. Пращев — за нею и видит: стоит в кустах Середа, отдавая ему честь. «Что, Середа, настал день смерти
моей?» — «Так точно, ваше благородие!»
— У нее, как у ребенка, постоянно неожиданные решения. Но это не потому, что она бесхарактерна, он — характер, у нее есть! Она говорила, что ты сделал ей предложение? Смотри, это будет трудная жена. Она все ищет необыкновенных людей, люди, милый
мой, — как
собаки: породы разные, а привычки у всех одни.
— Передайте, пожалуйста, супруге
мою сердечную благодарность за ласку. А уж вам я и не знаю, что сказать за вашу… благосклонность. Странное дело, ей-богу! — негромко, но с упреком воскликнул он. — К нашему брату относятся, как, примерно, к
собакам, а ведь мы тоже, знаете… вроде докторов!
— Чашки возьму, — шептала она, — и чайники, еще вон этот диванчик возьму и маленькие кресельца, да эту скатерть, где вышита Диана с
собаками. Еще бы мне хотелось взять
мою комнатку… — со вздохом прибавила она.
—
Мои лошади — как
собаки — слушаются меня… Повез ли бы я Веру Васильевну, если б предвидел опасность?
«Что ж? — пронеслось в уме
моем, — оправдаться уж никак нельзя, начать новую жизнь тоже невозможно, а потому — покориться, стать лакеем,
собакой, козявкой, доносчиком, настоящим уже доносчиком, а самому потихоньку приготовляться и когда-нибудь — все вдруг взорвать на воздух, все уничтожить, всех, и виноватых и невиноватых, и тут вдруг все узнают, что это — тот самый, которого назвали вором… а там уж и убить себя».
По деревьям во множестве скакали зверки, которых здесь называют бурундучками, то же, кажется, что векши, и которыми занималась пристально наша
собака да кучер Иван. Видели взбегавшего по дереву будто бы соболя, а скорее черную белку. «Ах, ружье бы, ружье!» — закричали
мои товарищи.
И вот дворовый мальчик, маленький мальчик, всего восьми лет, пустил как-то, играя, камнем и зашиб ногу любимой генеральской гончей. «Почему
собака моя любимая охромела?» Докладывают ему, что вот, дескать, этот самый мальчик камнем в нее пустил и ногу ей зашиб.
Собака моя бежала впереди и старательно осматривала кусты по сторонам дороги.
— Амба! Твоя лицо нету. Ты вор, хуже
собаки.
Моя тебя не боится. Другой раз тебя посмотри — стреляй.
Собака моя сидела рядом со мной и, насторожив уши, тоже внимательно прислушивалась к лесным звукам.
Я велел разбудить остальных людей и выстрелил. Звук
моего выстрела всколыхнул сонный воздух. Гулкое эхо подхватило его и далеко разнесло по лесу. Послышалось быстрое бренчанье гальки и всплеск воды в реке. Испуганные
собаки сорвались со своих мест и подняли лай.
— Нет, тебе вместе с людьми ходи не могу.
Моя тебе товарищ нету. С такой
собакой в компании ходи — скоро пропади.
Мне казалось странным и совершенно непонятным, почему тигр не ест
собаку, а тащит ее с собой. Как бы в ответ на
мои мысли, Дерсу сказал, что это не тигр, а тигрица и что у нее есть тигрята; к ним-то она и несет
собаку. К своему логовищу она нас не поведет, а будет водить по сопкам до тех пор, пока мы от нее не отстанем. С этими доводами нельзя было не согласиться.
Ночью я плохо спал. Почему-то все время меня беспокоила одна и та же мысль: правильно ли мы идем? А вдруг мы пошли не по тому ключику и заблудились! Я долго ворочался с боку на бок, наконец поднялся и подошел к огню. У костра сидя спал Дерсу. Около него лежали две
собаки. Одна из них что-то видела во сне и тихонько лаяла. Дерсу тоже о чем-то бредил. Услышав
мои шаги, он спросонья громко спросил: «Какой люди ходи?» — и тотчас снова погрузился в сон.
Моя Альпа не имела такой теплой шубы, какая была у Кады. Она прозябла и, утомленная дорогой, сидела у огня, зажмурив глаза, и, казалось, дремала. Тазовская
собака, с малолетства привыкшая к разного рода лишениям, мало обращала внимания на невзгоды походной жизни. Свернувшись калачиком, она легла в стороне и тотчас уснула. Снегом всю ее запорошило. Иногда она вставала, чтобы встряхнуться, затем, потоптавшись немного на месте, ложилась на другой бок и, уткнув нос под брюхо, старалась согреть себя дыханием.
Собака моя, нимало не медля, с сверхъестественными усилиями залезла под диван и, по-видимому, нашла там много пыли, потому что расчихалась страшно.
До дому еще было верст восемь;
моя добрая рысистая кобыла бодро бежала по пыльной дороге, изредка похрапывая и шевеля ушами; усталая
собака, словно привязанная, ни на шаг не отставала от задних колес.
Четверть часа спустя Федя с фонарем проводил меня в сарай. Я бросился на душистое сено,
собака свернулась у ног
моих; Федя пожелал мне доброй ночи, дверь заскрипела и захлопнулась. Я довольно долго не мог заснуть. Корова подошла к двери, шумно дохнула раза два,
собака с достоинством на нее зарычала; свинья прошла мимо, задумчиво хрюкая; лошадь где-то в близости стала жевать сено и фыркать… я, наконец, задремал.
Мальчики сидели вокруг их; тут же сидели и те две
собаки, которым так было захотелось меня съесть. Они еще долго не могли примириться с
моим присутствием и, сонливо щурясь и косясь на огонь, изредка рычали с необыкновенным чувством собственного достоинства; сперва рычали, а потом слегка визжали, как бы сожалея о невозможности исполнить свое желание. Всех мальчиков было пять: Федя, Павлуша, Ильюша, Костя и Ваня. (Из их разговоров я узнал их имена и намерен теперь же познакомить с ними читателя.)
На одной изображена была легавая
собака с голубым ошейником и надписью: «Вот
моя отрада»; у ног
собаки текла река, а на противоположном берегу реки под сосною сидел заяц непомерной величины, с приподнятым ухом.
В сопровождении
моей продрогшей
собаки взошел я на крылечко, в сени, отворил дверь, но, вместо обыкновенных принадлежностей избы, увидал несколько столов, заваленных бумагами, два красных шкафа, забрызганные чернильницы, оловянные песочницы в пуд весу, длиннейшие перья и прочее.
Не успел я ему ответить, не успела
собака моя с благородной важностью донести до меня убитую птицу, как послышались проворные шаги, и человек высокого росту, с усами, вышел из чащи и с недовольным видом остановился передо мной. Я извинился, как мог, назвал себя и предложил ему птицу, застреленную в его владениях.
Долго противился я искушению прилечь где-нибудь в тени хоть на мгновение; долго
моя неутомимая
собака продолжала рыскать по кустам, хотя сама, видимо, ничего не ожидала путного от своей лихорадочной деятельности.
Я так думаю, по простому
моему разуму:
собак больше для важности, так сказать, держать следует…
Они подбежали ко мне, отозвали тотчас
собак, которых особенно поразило появление
моей Дианки, и я подошел к ним.
Ведь он такой пес,
собака, прости, Господи,
мое прегрешенье, знает, на кого налечь.
Собака моя наткнулась на выводок.
— Пошли вон! — прогоняли стрелки
собак из палатки.
Собаки вышли, немного посидели у огня, а затем снова полезли к людям. Леший примостился в ногах у Туртыгина, а Альпа легла на
мое место.
Тогда я вернулся назад и пошел в прежнем направлении. Через полчаса я увидел огни бивака. Яркое пламя освещало землю, кусты и стволы деревьев. Вокруг костров суетились люди. Вьючные лошади паслись на траве; около них разложены были дымокуры. При
моем приближении
собаки подняли лай и бросились навстречу, но, узнав меня, сконфузились и в смущении вернулись обратно.
В душе
моей смешались два чувства: злоба к
собаке, что она меня так напугала, и радость, что она возвратилась. Леший с минуту повертелся около меня, тихонько повизжал и снова скрылся в темноте.
Из животных, кроме лошадей, в отряде еще были две
собаки: одна
моя — Альпа, другая командная — Леший, крупная зверовая, по складу и по окраске напоминающая волка.
Вдруг
собака моя бросилась вперед и яростно залаяла. Я поднял голову и невдалеке от себя увидел какую-то фигуру.
До слуха
моего донесся шорох. Скоро я увидел и виновника шума — это была енотовидная
собака — животное, занимающее среднее место между
собаками, куницами и енотами. Тело ее, длиною около 80 см, поддерживается короткими ногами, голова заостренная, хвост длинный, общая окраска серая с темными и белесоватыми просветами, шерсть длинная, отчего животное кажется больше, чем есть на самом деле.
Через час я вернулся к своим. Марченко уже согрел чай и ожидал
моего возвращения. Утолив жажду, мы сели в лодку и поплыли дальше. Желая пополнить свой дневник, я спросил Дерсу, следы каких животных он видел в долине Лефу с тех пор, как мы вышли из гор и начались болота. Он отвечал, что в этих местах держатся козули, енотовидные
собаки, барсуки, волки, лисицы, зайцы, хорьки, выдры, водяные крысы, мыши и землеройки.
Около горного ручья между сухими кочками
собака моя выгнала еще какую-то птицу.
«Небось, милая, — сказал он Лизе, —
собака моя не кусается».
«Что же ты хмуришься, брат, — спросил его Кирила Петрович, — или псарня
моя тебе не нравится?» — «Нет, — отвечал он сурово, — псарня чудная, вряд людям вашим житье такое ж, как вашим
собакам».
Обедали мы в четвертом часу. Обед длился долго и был очень скучен. Спиридон был отличный повар; но, с одной стороны, экономия
моего отца, а с другой — его собственная делали обед довольно тощим, несмотря на то что блюд было много. Возле
моего отца стоял красный глиняный таз, в который он сам клал разные куски для
собак; сверх того, он их кормил с своей вилки, что ужасно оскорбляло прислугу и, следовательно, меня. Почему? Трудно сказать…
В десятом часу утра камердинер, сидевший в комнате возле спальной, уведомлял Веру Артамоновну,
мою экс-нянюшку, что барин встает. Она отправлялась приготовлять кофей, который он пил один в своем кабинете. Все в доме принимало иной вид, люди начинали чистить комнаты, по крайней мере показывали вид, что делают что-нибудь. Передняя, до тех пор пустая, наполнялась, даже большая ньюфаундлендская
собака Макбет садилась перед печью и, не мигая, смотрела в огонь.
Мой друг Костя Чернов залаял по-собачьи; это он умел замечательно, а потом завыл по-волчьи. Мы его поддержали. Слышно было, как
собаки гремят цепями и бесятся.