Перед экзаменом инспектор-учитель задал им сочинение на тему: «Великий человек». По словесности Вихров тоже был первый, потому что прекрасно знал риторику и логику и, кроме того, сочинял прекрасно. Счастливая мысль мелькнула в его голове: давно уже желая высказать то, что
наболело у него на сердце, он подошел к учителю и спросил его, что можно ли, вместо заданной им темы, написать на тему: «Случайный человек»?
Неточные совпадения
— Вот что, Ольга, я думаю, — сказал он, —
у меня все это время так напугано воображение этими ужасами за тебя, так истерзан ум заботами, сердце
наболело то от сбывающихся, то от пропадающих надежд, от ожиданий, что весь организм мой потрясен: он немеет, требует хоть временного успокоения…
Бывали припадки решимости, когда в груди
у ней
наболит, накипят там слезы, когда ей хочется броситься к нему и не словами, а рыданиями, судорогами, обмороками рассказать про свою любовь, чтоб он видел и искупление.
Матушка осторожно открывает помещения, поворачивает каждую вещь к свету и любуется игрою бриллиантов. «Не тебе бы, дылде, носить их!» — произносит она мысленно и, собравши баулы, уносит их в свою комнату, где и запирает в шкап. Но на сердце
у нее так
наболело, что, добившись бриллиантов, она уже не считает нужным сдерживать себя.
— Тут
у вас много разного
наболело и наросло, Коля, — заметил князь.
— Да,
наболело. Про нас и говорить нечего. Сами виноваты во всем. А вот
у меня есть один большой друг, этот еще несчастнее. Хотите, я вас познакомлю?
С полчаса, я думаю, сидели обе дамы молча.
У каждой из них так много
наболело на душе, что говорить даже было тошно, и они только перекидывались фразами.
Сергей Степаныч, заметно, обрадовался Егору Егорычу, и разговор на этот раз между ними начался не о масонстве, а о том, что
наболело у Марфина на душе.
В прежнее время, при родственных свиданиях, роль чувствительного человека обыкновенно разыгрывал Иудушка, но на этот раз расчувствовалась Аннинька, и расчувствовалась взаправду. Должно быть, очень
у нее
наболело внутри, потому что она бросилась к Порфирию Владимирычу на грудь и крепко его обняла.
У меня душа так
наболела, что мне больно от всякого взгляда, от всякого слова; мне больно, когда обо мне говорят, дурно ли, хорошо ли, это все равно; а еще больнее, когда меня жалеют, когда мне благодетельствуют.
Душенька-то
у меня уж
наболела и без того; взяла меня на ее такая злость, что не стерпела я, кормилец, ухватила ее и почала бить, всю избу вытаскала за космы; чем она пуще просит: «Мамонька, мамонька!», а меня пуще досада рвет, ругаю ее по-пески и все, знаешь, к нечистому посылаю.
Отца она продолжала стесняться и не решалась излить ему все, что
наболело на ее душе, а Яков Потапович умел слушать ее жалобы, и хотя этим, за отсутствием и
у него какого-либо для нее утешения, был для нее дорогим собеседником.
— Полноте, — мягче и с несомненным чувством начал он, — точно вы меня не знаете. Я ведь не думал, что оно
у вас так
наболело.