Неточные совпадения
Все бежали ляхи к знаменам; но не успели они еще выстроиться, как уже куренной атаман Кукубенко ударил вновь с своими незамайковцами в середину и
напал прямо
на толстопузого
полковника.
Сейоло
нападал на отряды, отбивал скот, убивал пленных англичан, и, когда увидел, что ему придется плохо, что, рано или поздно, не избежит их рук, он добровольно сдался начальнику войск,
полковнику Меклину, и отдан был под военный суд.
— О? А я все боюсь: говорят, как бы она
на сердце не
пала. Так-то, сказывают, у одного
полковника было: тоже гуличка, да кататься, да кататься, да кататься, кататься, да
на сердце
пала — тут сейчас ему и конец сделался.
—
Спать вы можете, если хотите, в сенях, в чулане,
на наших даже перинах, — разрешил ему
полковник.
Полковник Варнавинцев
пал на поле сражения. Когда его, с оторванной рукой и раздробленным плечом, истекающего кровью, несли
на перевязочный пункт, он в агонии бормотал: «Лидочка… государь… Лидочка… господи!»
Ведь недаром же храбрый
полковник Варнавинцев
пал на поле сражения; найдутся люди, которые, ради отца, вспомнят и о дочери…
Шествие стало удаляться, все так же
падали с двух сторон удары
на спотыкающегося, корчившегося человека, и все так же били барабаны и свистела флейта, и все так же твердым шагом двигалась высокая, статная фигура
полковника рядом с наказываемым. Вдруг
полковник остановился и быстро приблизился к одному из солдат.
— И это тот самый человек, — продолжал Фома, переменяя суровый тон
на блаженный, — тот самый человек, для которого я столько раз не
спал по ночам! Столько раз, бывало, в бессонные ночи мои, я вставал с постели, зажигал свечу и говорил себе: «Теперь он
спит спокойно, надеясь
на тебя. Не
спи же ты, Фома, бодрствуй за него; авось выдумаешь еще что-нибудь для благополучия этого человека». Вот как думал Фома в свои бессонные ночи,
полковник! и вот как заплатил ему этот
полковник! Но довольно, довольно!..
После кампании 1812 года Негров был произведен в
полковники; полковничьи эполеты
упали на его плечи тогда, когда они уже были утомлены мундиром; военная служба начала ему надоедать, и он, послужив еще немного и «находя себя не способным продолжать службу по расстроенному здоровью», вышел в отставку и вынес с собою генерал-майорский чин, усы,
на которых оставались всегда частицы всех блюд обеда, и мундир для важных оказий.
— Дал он мне хину в облатке, а я её разжевал. Во рту — горечь нестерпимая, в душе — бунт. Чувствую, что
упаду, если встану
на ноги. Тут
полковник вмешался, велел меня отправить в часть, да, кстати, и обыск кончился. Прокурор ему говорит: «Должен вас арестовать…» — «Ну, что же, говорит, арестуйте! Всякий делает то, что может…» Так это он просто сказал — с улыбкой!..
Приехав домой, Елена почти
упала от изнеможения
на свою постель, и в ее воображении невольно начала проходить вся ее жизнь и все люди, с которыми ей удавалось сталкиваться: и этот что-то желающий представить из себя князь, и все отвергающий Миклаков, и эти дураки Оглоблины, и, наконец, этот колоссальный негодяй Жуквич, и новые еще сюжеты: милый скотина-полковник и злючка — содержательница пансиона.
— Слегла в постелю, мой друг; и хотя после ей стало легче, но когда я стал прощаться с нею, то она ужасно меня перепугала. Представь себе: горесть ее была так велика, что она не могла даже плакать; почти полумертвая она
упала мне
на шею! Не помню, как я бросился в коляску и доехал до первой станции… А кстати, я тебе еще не сказывал. Ты писал ко мне, что взял в плен французского
полковника, графа, графа… как бишь?
Один полк, бывший под начальством Сверта, отстал; татары
напали на него, разбили совершенно и взяли в плен самого
полковника с несколькими знаменами.
Маменька, как увидели и расслушали мой голос, который взобрался
на самые высочайшие тоны — потому что пан Кнышевский, дабы пощеголять дарованием ученика своего, тянул меня за ухо что есть мочи, от чего я и кричал необыкновенно — так вот, говорю, маменька как расслушали, что это мой голос, от радости хотели было сомлеть, отчего должно бы им и
упасть, то и побоялись, чтобы не
упасть на пана
полковника или чтоб V не сделать непристойного чего при падении, то и удержались гостей ради, а только начали плакать слезами радости.
Через несколько секунд он увидал
полковника: старик
спал, склонив голову
на плечо, и сладко всхрапывал. Потом ему нужно было убедить себя в том, что монотонное и жалобное стенание раздаётся не в его груди, а за окнами и что это плачет дождь, а не его обиженное сердце. Тогда в нём вспыхнула злоба.
— Мм… нет, уж надобно послать, — ответил он совершенно равнодушным тоном. — Потому — видите ли — этот
полковник, вероятно, успел уже там и мужикам погрозиться войском… так, собственно, я полагаю,
на всякий случай надо послать… для того единственно, чтобы в их глазах авторитет власти не
падал.
Авторитет Исмайлова как ученого человека и воспитателя
пал до того, что когда ему даже и удавалось побеждать
полковника своими хриями, то и самые эти победы уже не шли ему
на пользу.
Показали ему розеолы, — «неясны»; увеличенную селезенку, — «неясна»… А больные переполняли околоток. Тут же происходил амбулаторный прием. Тифозные, выходя из фанзы за нуждою,
падали в обморок. Младшие врачи возмутились и налегли
на старшего. Тот, наконец, подался, пошел к командиру полка.
Полковник заволновался.
Плесакову по запасам бинтов и корпии не трудно было догадаться, что дело идет вовсе не об охоте. Прикинувшись готовым за своего барина в огонь и в воду, он вызвал
на более откровенный разговор своего словоохотливого и хвастливого или отуманенного пана; выведав что нужно, Плесаков в то же утро бежал, и явясь в Кричеве к командиру батареи,
полковнику Карманову, объявил ему о замысле
напасть на батарею, и о том, что собирается огромная шайка где-то около Свиного.