Неточные совпадения
— А! Константин Дмитрич! Опять приехали в наш развратный Вавилон, — сказала она, подавая ему крошечную желтую руку и вспоминая его слова, сказанные как-то в
начале зимы, что Москва есть Вавилон. — Что, Вавилон исправился или вы испортились? — прибавила она,
с усмешкой оглядываясь на Кити.
Это была сухая, желтая,
с черными блестящими глазами, болезненная и нервная женщина. Она любила Кити, и любовь ее к ней, как и всегда любовь замужних к девушкам, выражалась в желании выдать Кити по своему идеалу счастья замуж, и потому желала выдать ее за Вронского. Левин, которого она в
начале зимы часто у них встречала, был всегда неприятен ей. Ее постоянное и любимое занятие при встрече
с ним состояло в том, чтобы шутить над ним.
«Идиотизм, — решил он. —
Зимой начну писать. О людях. Сначала напишу портреты.
Начну с Лютова».
Начал гаснуть я над писаньем бумаг в канцелярии; гаснул потом, вычитывая в книгах истины,
с которыми не знал, что делать в жизни, гаснул
с приятелями, слушая толки, сплетни, передразниванье, злую и холодную болтовню, пустоту, глядя на дружбу, поддерживаемую сходками без цели, без симпатии; гаснул и губил силы
с Миной: платил ей больше половины своего дохода и воображал, что люблю ее; гаснул в унылом и ленивом хождении по Невскому проспекту, среди енотовых шуб и бобровых воротников, — на вечерах, в приемные дни, где оказывали мне радушие как сносному жениху; гаснул и тратил по мелочи жизнь и ум, переезжая из города на дачу,
с дачи в Гороховую, определяя весну привозом устриц и омаров, осень и
зиму — положенными днями, лето — гуляньями и всю жизнь — ленивой и покойной дремотой, как другие…
Начиная с апреля суда приходят сюда; и те, которые стоят в Столовой бухте, на
зиму переходят сюда же, чтобы укрыться от сильных юго-западных ветров.
Что-то сделалось
с солнцем. Оно уже не так светило, как летом, вставало позже и рано торопилось уйти на покой. Трава на земле
начала сохнуть и желтеть. Листва на деревьях тоже стала блекнуть. Первыми почувствовали приближение
зимы виноградники и клены. Они разукрасились в оранжевые, пурпуровые и фиолетовые тона.
Нечего делать, надо было становиться биваком. Мы разложили костры на берегу реки и
начали ставить палатки. В стороне стояла старая развалившаяся фанза, а рядом
с ней были сложены груды дров, заготовленных корейцами на
зиму. В деревне стрельба долго еще не прекращалась. Те фанзы, что были в стороне, отстреливались всю ночь. От кого? Корейцы и сами не знали этого. Стрелки и ругались и смеялись.
Так прошло у них время третьего года и прошлого года, так идет у них и нынешний год, и
зима нынешнего года уж почти проходила, снег
начинал таять, и Вера Павловна спрашивала: «да будет ли еще хоть один морозный день, чтобы хоть еще раз устроить зимний пикник?», и никто не мог отвечать на ее вопрос, только день проходил за днем, все оттепелью, и
с каждым днем вероятность зимнего пикника уменьшалась.
По
зимам семейство наше
начало ездить в Москву за год до моего поступления в заведение. Вышла из института старшая сестра, Надежда, и надо было приискивать ей жениха. Странные приемы, которые употреблялись
с этой целью, наше житье в Москве и тамошние родные (со стороны матушки) — все это составит содержание последующих глав.
— Какое веселье! Живу — и будет
с меня. Давеча молотил, теперь — отдыхаю. Ашать (по-башкирски: «есть») вот мало дают — это скверно. Ну, да теперь
зима, а у нас в Башкирии в это время все голодают.
Зимой хлеб
с мякиной башкир ест, да так отощает, что страсть! А наступит весна, ожеребятся кобылы,
начнет башкир кумыс пить — в месяц его так разнесет, и не узнаешь!
Мы, дети, еще
с конца сентября
начинали загадывать об ожидающих
зимою увеселениях. На первом плане в этих ожиданиях, конечно, стояла перспектива свободы от ученья, а затем шумные встречи
с сверстниками, вкусная еда, беготня, пляска и та общая праздничная суета, которая так соблазнительно действует на детское воображение.
Начинаются визиты. В
начале первой
зимы у семьи нашей знакомств было мало, так что если б не три-четыре семейства из своих же соседей по именью, тоже переезжавших на
зиму в Москву «повеселиться», то, пожалуй, и ездить было бы некуда; но впоследствии,
с помощью дяди, круг знакомств значительно разросся, и визитация приняла обширные размеры.
Из элементов,
с которыми читатель познакомился в течение настоящей хроники, к
началу зимы образовывалось так называемое пошехонское раздолье. Я не стану описывать его здесь во всех подробностях, во-первых, из опасения повторений и, во-вторых, потому что порядочно-таки утомился и желаю как можно скорее прийти к вожделенному концу. Во всяком случае, предупреждаю читателя, что настоящая глава будет иметь почти исключительно перечневой характер.
В Богословском (Петровском) переулке
с 1883 года открылся театр Корша.
С девяти вечера отовсюду поодиночке
начинали съезжаться извозчики, становились в линию по обеим сторонам переулка, а не успевшие занять место вытягивались вдоль улицы по правой ее стороне, так как левая была занята лихачами и парными «голубчиками», платившими городу за эту биржу крупные суммы. «Ваньки», желтоглазые погонялки — эти извозчики низших классов, а также кашники, приезжавшие в столицу только на
зиму, платили «халтуру» полиции.
По
зимам проворные немцы
начали устраивать в клубе семейные вечера
с танцами, благотворительные «лотереи-аллегри», а главное, напропалую дулись в карты.
И отдалось всё это ему чуть не гибелью: дядя-то Михайло весь в дедушку — обидчивый, злопамятный, и задумал он извести отца твоего. Вот, шли они в
начале зимы из гостей, четверо: Максим, дядья да дьячок один — его расстригли после, он извозчика до смерти забил. Шли
с Ямской улицы и заманили Максима-то на Дюков пруд, будто покататься по льду, на ногах, как мальчишки катаются, заманили да и столкнули его в прорубь, — я тебе рассказывала это…
Этот день наступил в субботу, в
начале зимы; было морозно и ветрено,
с крыш сыпался снег. Все из дома вышли на двор, дед и бабушка
с тремя внучатами еще раньше уехали на кладбище служить панихиду; меня оставили дома в наказание за какие-то грехи.
Конец осени и
начало зимы — самая лучшая и добычливая стрельба тетеревов
с подъезда и на чучелы.
Вышло, что няня, воображая, что я останусь погостить, велела в других комнатах затопить печи, которые
с самого
начала зимы не топились.
Из рассказов их и разговоров
с другими я узнал, к большой моей радости, что доктор Деобольт не нашел никакой чахотки у моей матери, но зато нашел другие важные болезни, от которых и
начал было лечить ее; что лекарства ей очень помогли сначала, но что потом она стала очень тосковать о детях и доктор принужден был ее отпустить; что он дал ей лекарств на всю
зиму, а весною приказал пить кумыс, и что для этого мы поедем в какую-то прекрасную деревню, и что мы
с отцом и Евсеичем будем там удить рыбку.
В эту
зиму я очень часто виделся не только
с одним Дмитрием, который ездил нередко к нам, но и со всем его семейством,
с которым я
начинал сходиться.
Володя всю эту
зиму и до самой весны был неразлучен
с Дубковым (
с Дмитрием же они
начинали холодно расходиться).
Чиновники уж переехали
с дач; во всяком окне виднеется по бабе, перетирающей на
зиму стекла;
начинают подтапливать печи, готовить зимние рамы.
Даже Любинька
начала завидовать сестре, потому что последняя успела за
зиму накопить сорок выигрышных билетов, кроме порядочного количества золотых безделушек
с камешками и без камешков.
— Да что ж мне на вас чехлы понадеть, что ли? Аль солить вас прикажете на
зиму? — крикнул опять пристав,
с недоумением смотря на двадцатиголовую толпу, не знавшую, как приняться за дело. —
Начинать! Скорей!
Они водятся у нас и
зимою, и в весьма достаточном количестве, но,
начиная с весны, разводятся в таких размерах, о которых я хоть и слыхивал прежде, но, не испытав на деле, не хотел верить.
— Ну-с, позвольте! —
начал снова рассказчик. — Теперь только что это случайное внимание императора по Москве в некоторых домах разгласилось, покойница Марфа Андревна
начали всюду возить меня и показывать, и я, истину вам докладываю, не лгу, я был тогда самый маленький карлик во всей Москве. Но недолго это было-с, всего одну
зиму…
Она жила, точно кошка:
зимою любила сидеть в тёплых темноватых уголках, летом пряталась в тени сада. Шила, вязала, мурлыча неясные, однообразные песни, и,
начиная с мужа, всех звала по имени и отчеству, а Власьевну — тётенькой.
Зимой мужики дохнут преимущественно от холода, от дрянной одежды и дрянного помещения, по веснам —
с голоду, потому что при
начале полевых работ аппетит у них разгорается огромный, а удовлетворить его нечем; а затем остальное время — от пьянства, драки и вообще всяких глупостей, происходящих у глупого человека от сытости.
— Годов тридцать атаманствовал он, а лямки никогда не покидал,
с весны в лямке; а после путины станицу поведет… У него и сейчас есть поклажи зарытые. Ему золото — плевать… Лето на Волге, а
зимой у него притон есть, то на Иргизе, то на Черемшане… У раскольников на Черемшане свою избу выстроил, там жена была у него… Раз я у него зимовал. Почет ему от всех.
Зимой по-степенному живет, чашкой-ложкой отпихивается, а как снег таять
начал — туча тучей ходит… А потом и уйдет на Волгу…
Караси
начинают брать весною позднее другой рыбы; надобно, чтоб теплота воздуха и весенние лучи солнца прогрели воду и тем подняли карасей
с тинистого дна, из глубоких ям, куда они забиваются на
зиму.
Но несколько лет тому назад прислал мне
зимой в Москву один приятель (Ф. И. Васьков) несколько мерзлых карасей, пойманных в Костромской губернии; все они были необыкновенной величины, или, лучше сказать, толщины, потому что карась, достигнув двух четвертей
с небольшим длины,
начинает расти только в толщину; один из обитателей Чухломских вод весил девять фунтов!
Старый рыбак давно еще, почти
с самого
начала зимы, стал замечать перемену в молодом парне.
— Ну, говорю ведь — не был! Экой ты какой… Разве хорошо — разбойником быть? Они… грешники все, разбойники-то. В бога не веруют… церкви грабят… их проклинают вон, в церквах-то… Н-да… А вот что, сынок, — учиться тебе надо! Пора, брат, уж… Начинай-ка
с богом. Зиму-то проучишься, а по весне я тебя в путину на Волгу
с собой возьму…
В эту же
зиму 1804 года
начал я сближаться
с одним своекоштным учеником Александром Панаевым.
На вопрос же матери, о чем я плачу, я отвечал: «Сестрица ничего не понимает…» Опять
начал я спать
с своей кошкой, которая так ко мне была привязана, что ходила за мной везде, как собачонка; опять принялся ловить птичек силками, крыть их лучком и сажать в небольшую горницу, превращенную таким образом в обширный садок; опять
начал любоваться своими голубями, двухохлыми и мохноногими, которые зимовали без меня в подпечках по разным дворовым избам; опять
начал смотреть, как охотники травят сорок и голубей и кормят ястребов, пущенных в
зиму.
С антресолей Шульца, если сидеть в глубине комнат, не видно было черты горизонта, и потом, когда загорается
зимою над Петербургом такая янтарно-огненная заря, отсюда не видать теней, которые туманными рубцами
начинают врезываться снизу поперек янтарной зари и задвигают, словно гигантскими заставками, эту гигантскую дверь на усыпающее небо.
Как скоро в
начале зимы выпадет так называемая густая пороша, то есть выпадет снег глубиною от полуторы до двух
с половиною четвертей, наступает удобное время для гоньбы зверя, потому что глубина снега лишает его возможности долго бежать, а для лошади рыхлый снег в две четверти ничего не значит.
Привады кладутся также в полях, в
начале зимы, куда
с осени повадились прилетать куропатки, и потом на гумнах, куда загонят их глубокие снега и метели.
Теперь он пишет и пишет: летом сидит
с утра до вечера на поле или в лесу за этюдами,
зимой без устали компонует закаты, восходы, полдни,
начала и концы дождя,
зимы, весны и прочее.
В
начале 1812 года,
зимою, Яков Емельянович Шушерин познакомил меня в Москве
с некоторыми литераторами, и прежде всех
с Сергеем Николаевичем Глинкою, издававшим тогда «Русский вестник».
— Только что это случайное внимание императора ко мне по Москве в больших домах разгласилось, покойница Марфа Андревна
начали меня всюду возить и показывать, а я, истину вам докладываю, не лгу, был тогда самый маленький карлик во всей Москве. Но недолго это было-с, всего одну
зиму…
— Что это нынче за времена, —
начала она, просидев
с полчаса и переговоря о различных предметах, — что это нынче за годы? Прошла целая
зима… танцевали… ездили на балы… тоже веселились, а свадьбы ни одной.
Так прошло два месяца, пришла
зима с своими холодами и метелями, и я, несмотря на то, что он был со мной,
начинала чувствовать себя одинокою,
начинала чувствовать, что жизнь повторяется, а нет ни во мне, ни в нем ничего нового, а что, напротив, мы как будто возвращаемся к старому.
Иногда учителю
начинает казаться, что о-н,
с тех пор как помнит себя, никуда не выезжал из Курши, что
зима никогда не прекращалась и никогда не прекратится и что он только в забытой сказке или во сне слышал про другую жизнь, где есть цветы, тепло, свет, сердечные, вежливые люди, умные книги, женские нежные голоса и улыбки.
Сначала везло мне, но вдруг оборвалось, Наступила
зима, холодно, а я совсем ослаб, ночью потею, днем трясет меня,
начну кашлять — чуть
с ног не валюсь.
— Скорняков боится, уже пустил слух, что этой
зимою начнёт сводить лес свой, — хочет задобрить народ, чтобы молчали про шинок-то, — работа, дескать, будет. А Астахов кричит — врёт он, лес у нас
с ним общий, не деленый, ещё тяжба будет в суде насчёт границ… Не знают мужики, чью руку держать, а в душе всем смерть хочется, чтобы оба сгинули!
Оба замолчали, продолжая
с вниманием разглядывать друг друга. Но Искариот смотрел спокойно, а Анну уже
начала покалывать тихая злость, сухая и холодная, как предутренний иней
зимою.
Ты цепь существ в Себе вмещаешь,
Ее содержишь и живишь;
Конец
с началом сопрягаешь
И смертию живот даришь.
Как искры сыплются, стремятся,
Так солнцы от Тебя родятся.
Как в мразный, ясный день
зимойПылинки инея сверкают,
Вратятся, зыблются, сияют,
Так звезды в безднах под Тобой.
Петра Солноворота [Июня 12-го.] — конец весны,
начало лету. Своротило солнышко на
зиму, красно лето на жары пошло. Останные посевы гречихи покончены, на самых запоздалых капустниках рассада посажена, на последнюю рассадину горшок опрокинут, дикарь [Гранитный камень. В лесах за Волгой немало таких гранитных валунов.] навален и белый плат разостлан
с приговорами: «Уродись ты, капуста, гола горшком, туга камешком, бела полотняным платком».