Неточные совпадения
— Пойдемте чай пить, — предложила жена. Самгин отказался, не желая встречи с Кутузовым, вышел
на улицу, в сумрачный холод короткого зимнего дня. Раздраженный бесплодным визитом к
богатому барину, он шагал быстро, пред ним вспыхивали фонари, как бы догоняя людей.
По
улицам мчались раскормленные лошади в
богатой упряжке, развозя солидных москвичей в бобровых шапках, женщин, закутанных в звериные меха, свинцовых генералов; город удивительно разбогател людями, каких не видно было
на улицах последнее время.
— И когда я вас встречу потом, может быть, измученную горем, но
богатую и счастьем, и опытом, вы скажете, что вы недаром жили, и не будете отговариваться неведением жизни. Вот тогда вы глянете и туда,
на улицу, захотите узнать, что делают ваши мужики, захотите кормить, учить, лечить их…
Но и тех и других продавцы в лавках и продавцы
на улицах одинаково обвешивают и обсчитывают, не отличая бедного от
богатого, — это был старый обычай охотнорядских торговцев, неопровержимо уверенных — «не обманешь — не продашь».
На Трубе у бутаря часто встречались два любителя его бергамотного табаку — Оливье и один из братьев Пеговых, ежедневно ходивший из своего
богатого дома в Гнездниковском переулке за своим любимым бергамотным, и покупал он его всегда
на копейку, чтобы свеженький был. Там-то они и сговорились с Оливье, и Пегов купил у Попова весь его громадный пустырь почти в полторы десятины.
На месте будок и «Афонькина кабака» вырос
на земле Пегова «Эрмитаж Оливье», а непроездная площадь и
улицы были замощены.
На окраинах существовал особый промысел. В дождливую погоду, особенно осенью, немощеный переулок представлял собой вязкое болото, покрытое лужами, и надо меж них уметь лавировать, знать фарватер
улицы. Мальчишки всегда дежурили
на улице. Это лоцманы. Когда едет
богатый экипаж — тут ему и беда.
Чуть свет являлись
на толкучку торговки, барахольщики первой категории и скупщики из «Шилова дома», а из желающих продать — столичная беднота: лишившиеся места чиновники приносили последнюю шинелишку с собачьим воротником, бедный студент продавал сюртук, чтобы заплатить за угол, из которого его гонят
на улицу, голодная мать, продающая одеяльце и подушку своего ребенка, и жена обанкротившегося купца, когда-то
богатая, боязливо предлагала самовар, чтобы купить еду сидящему в долговом отделении мужу.
Все
богатое, именитое в Заполье сбилось именно
на Хлебной
улице и частью
на Хлебном рынке, которым она заканчивалась, точно переходила в громадный желудок.
И вдруг вспомнил мальчик про то, что у него так болят пальчики, заплакал и побежал дальше, и вот опять видит он сквозь другое стекло комнату, опять там деревья, но
на столах пироги, всякие — миндальные, красные, желтые, и сидят там четыре
богатые барыни, а кто придет, они тому дают пироги, а отворяется дверь поминутно, входит к ним с
улицы много господ.
Он в это время был приставом
на Тверской-Ямской, где
улицы и переулки были населены потомками когда-то
богатого сословия ямщиков и вообще торговым, серым по тому времени, людом.
Ночные прогулки под зимними звездами, среди пустынных
улиц города, очень
обогащали меня. Я нарочно выбирал
улицы подальше от центра:
на центральных было много фонарей, меня могли заметить знакомые хозяев, тогда хозяева узнали бы, что я прогуливаю всенощные. Мешали пьяные, городовые и «гулящие» девицы; а
на дальних
улицах можно было смотреть в окна нижних этажей, если они не очень замерзли и не занавешены изнутри.
Шли по
улице чистой и
богатой монастырской слободы, мимо приветливых домиков, уютно прятавшихся за палисадниками; прикрытые сзади зелёным шатром рощи, они точно гулять вышли из неё дружным рядом
на берег речки. Встречу попадались нарядно одетые, хорошо раскормленные мещане, рослые, румяные девицы и бабы, а ребятишки казались не по возрасту солидными и тихими.
В двадцати девяти верстах от Уфы по казанскому тракту,
на юго-запад,
на небольшой речке Узе, впадающей в чудную реку Дему, окруженная
богатым чернолесьем, лежала татарская деревушка Узытамак, называемая русскими Алкино, по фамилии помещика; [Деревня Узытамак состоит теперь, по последней ревизии, из девяноста восьми ревизских, душ мужеского пола, крепостных крестьян, принадлежащих потомку прежних владельцев помещику г-ну Алкину; она носит прежнее имя, но выстроена уже правильною
улицею на прежнем месте.
В эти дни, незаметно для него, в нём сложилось новое отношение к людям, — он узнал, что одни могут собраться
на улицах десятками тысяч и пойти просить помощи себе у
богатого и сильного царя, а другие люди могут истреблять их за это.
Около
богатого дома с зеркальными окнами,
на одной из больших
улиц, прячась в углубление железных ворот, стоял человек высокого роста…
Эльчанинов почти обеспамятел: он со слезами
на глазах начал целовать письмо, а потом, не простясь со старухой, выбежал из дому, в который шел за несколько минут с такими
богатыми надеждами, и целую почти ночь бродил по
улицам.
Каждый праздник ходит по
улице пьяный, ругает своего хозяина и всех
богачей, а они
на него жалобы подают, и то волостной, то земский начальник сажают солдата в холодную.
— Вот ты, — продолжал Досекин, — взял привычку
на улицах богатых ругать, с этого они не полопаются, дядя Михайло…
На улице он увидал, играет мальчик — сын
богатого купца. Бедный купец приласкал мальчика, взял
на руки и унес к себе.
Стал Ефрем рассказывать, что у Патапа Максимыча гостей
на похороны наехало видимо-невидимо; что угощенье будет
богатое; что «строят» столы во всю
улицу; что каждому будет по три подноса вина, а пива и браги пей, сколько в душу влезет, что
на поминки наварено, настряпано, чего и приесть нельзя; что во всех восемнадцати избах деревни Осиповки бабы блины пекут, чтоб
на всех поминальщиков стало горяченьких.
В пиршественных палатах князей и
богачей,
на рынке, в корчме или
на деревенской
улице в толпе мужиков и ремесленников, он пел о священной, прекрасной жизни, о «легко живущих» богах, о людях «с непреоборимым духом», гордо и твердо смотревших в лицо судьбе, о великой борьбе и великом преодолении страданий.
«Удивительно мерзкое положение! — думал он, стараясь придать себе равнодушный вид. — Коллежский асессор с младенцем идет по
улице! О, господи, ежели кто увидит и поймет, в чем дело, я погиб… Положу-ка я его
на это крыльцо… Нет, постой, тут окна открыты и, может быть, глядит кто-нибудь. Куда бы его? Ага, вот что, снесу-ка я его
на дачу купца Мелкина… Купцы народ
богатый и сердобольный; может быть, еще спасибо скажут и
на воспитание его к себе возьмут».
В своем особенном крестьянском платье, простом и первобытном, напоминающем дикаря, со своими особенными лицами, точно сделанными из глины и украшенными свалявшейся шерстью вместо волос,
на улицах богатого города, под конвоем дисциплинированных солдат, они походили
на рабов древнего мира.
По
улице взад и вперед сновали кареты и сани с медвежьими полостями. По тротуару вместе с простым народом шли купцы, барыни, офицеры… Но Федор уж не завидовал и не роптал
на свою судьбу. Теперь ему казалось, что
богатым и бедным одинаково дурно. Одни имеют возможность ездить в карете, а другие — петь во всё горло песни и играть
на гармонике, а в общем всех ждет одно и то же, одна могила, и в жизни нет ничего такого, за что бы можно было отдать нечистому хотя бы малую часть своей души.
Он завернул работу в красный платок, оделся и вышел
на улицу. Шел мелкий, жесткий снег, коловший лицо, как иголками. Было холодно, склизко, темно, газовые фонари горели тускло, и почему-то
на улице пахло керосином так, что Федор стал перхать и кашлять. По мостовой взад и вперед ездили
богачи, и у каждого
богача в руках был окорок и четверть водки. Из карет и саней глядели
на Федора
богатые барышни, показывали ему языки и кричали со смехом...
Приехали мы в Бейтайцзеин. Деревня была большая, в две длинных
улицы, но совершенно опустошенные. Фанзы стояли без крыш, глиняные стены зияли черными квадратами выломанных
на топку окон и дверей. Только
на одной из
улиц тянулся ряд больших
богатых каменных фанз, совершенно нетронутых. У ворот каждой фанзы стояло по часовому.
Четыре
улицы, немного пошире тогдашних обыкновенных, загроможденные церквами, похожими
на часовни, и домами наподобие
богатых изб в Новгородской и Псковской губерниях, вот вам и дворцовая площадь!
В царствование Анны Иоанновны одних знатных и
богатых людей было лишено чести, достоинств, имений и жизни и сосланных в ссылку более 20 000 человек. Петербург кишел доносчиками, которые нагоняли такой страх
на жителей, что многие затворялись у себя в домах и боялись показаться
на улицу, а особенно посещать сборища.
Весь Петербург собрался
на блестящий бал, который давал богач-банкир Корнилий Потапович Алфимов в своем великолепном доме
на Сергиевской
улице.
Невдалеке от себя увидел он и тещу свою, Ланцюжиху, с одним заднепровским пасечником, о котором всегда шла недобрая молва, и старую Одарку Швойду, торговавшую бубликами
на Подольском базаре, с девяностолетним крамарем Артюхом Холозием, которого все почитали чуть не за святого: так этот окаянный ханжа умел прикидываться набожным и смиренником; и нищую калеку Мотрю, побиравшуюся по
улицам киевским, где люди добрые принимали ее за юродивую и прозвали Дзыгой; а здесь она шла рука об руку с
богатым скрягою, паном Крупкою, которого незадолго перед тем казаки выжили из Киева и которого сами земляки его, ляхи, ненавидели за лихоимство.
Летом, когда деревья одеты цветом и зеленой листвою, домики эти так ревнивно скрыты этой
богатой растительностию, что редкий из них выглядывает
на улицу одним или двумя окошечками из-под своих, то красных тесовых, то темно-бурых соломенных кровель.