Неточные совпадения
И те, которые отправились с кошевым в угон за
татарами, и тех уже не было давно: все положили
головы, все сгибли — кто положив
на самом бою честную
голову, кто от безводья и бесхлебья среди крымских солончаков, кто в плену пропал, не вынесши позора; и самого прежнего кошевого уже давно не было
на свете, и никого из старых товарищей; и уже давно поросла травою когда-то кипевшая козацкая сила.
Разница была только в том, что вместо сидения за указкой и пошлых толков учителя они производили набег
на пяти тысячах коней; вместо луга, где играют в мяч, у них были неохраняемые, беспечные границы, в виду которых
татарин выказывал быструю свою
голову и неподвижно, сурово глядел турок в зеленой чалме своей.
Господа, по своему обыкновению, начали и
на эту лошадь торговаться, и мой ремонтер, которому я дитя подарил, тоже встрял, а против них, точно ровня им, взялся
татарин Савакирей, этакой коротыш, небольшой, но крепкий, верченый,
голова бритая, словно точеная, и круглая, будто молодой кочешок крепенький, а рожа как морковь красная, и весь он будто огородина какая здоровая и свежая.
Слышу я, этот рыжий, — говорить он много не умеет, а только выговорит вроде как по-русски «нат-шальник» и плюнет; но денег с ними при себе не было, потому что они, азияты, это знают, что если с деньгами в степь приехать, то оттоль уже с
головой на плечах не выедешь, а манули они наших
татар, чтобы им косяки коней
на их реку,
на Дарью, перегнать и там расчет сделать.
«Ах ты, — думаю, — милушка; ах ты, милушка!» Кажется, спроси бы у меня за нее
татарин не то что мою душу, а отца и мать родную, и тех бы не пожалел, — но где было о том думать, чтобы этакого летуна достать, когда за нее между господами и ремонтерами невесть какая цена слагалась, но и это еще было все ничего, как вдруг тут еще торг не был кончен, и никому она не досталась, как видим, из-за Суры от Селиксы гонит
на вороном коне борзый всадник, а сам широкою шляпой машет и подлетел, соскочил, коня бросил и прямо к той к белой кобылице и стал опять у нее в
головах, как и первый статуй, и говорит...
Придет в Слободу весть недобрая, заскрежещет Малюта зубами, налетит
на пленных
татар, насечет в тюрьмах копны
голов и упьется кровью до жадной души: не воротить своего детища!
По двору тихо бродил Шакир, вполголоса рассказывая новому дворнику Фоке, где что лежит, что надо делать. Фока был мужик высокий, сутулый, с каменным лицом, в густой раме бороды, выгоревшей досера. Он смотрел
на всё равнодушно, неподвижным взглядом тёмных глаз и молча кивал в ответ
татарину лысоватой острой
головой.
Ключарев играл хуже
татарина; он долго думал, опершись локтями
на стол, запустив пальцы в чёрные, курчавые волосы
на голове и глядя в середину шашечницы глазами неуловимого цвета. Шакир, подперев рукою щёку, тихонько, горловым звуком ныл...
Шакир шагал стороной, без шапки, в тюбетейке одной, она взмокла, лоснилась под дождём, и по смуглому лицу
татарина текли струи воды. Иногда он, подняв руки к лицу, наклонял
голову, мокрые ладони блестели и дрожали; ничего не видя перед собою, Шакир оступался в лужи, и это вызывало у людей, провожавших гроб, неприятные усмешки. Кожемякин видел, что горожане смотрят
на татарина косо, и слышал сзади себя осуждающее ворчание...
— Чорт их знает! Тьфу! Хозяина настоящего нету,
на какую — то кригу, [«Кригой» называется место у берега, огороженное плетнем для ловли рыбы.] говорят, пошел. А старуха такая дьявол, что упаси Господи, — отвечал Ванюша, хватаясь за
голову. — Как тут жить будет, я уж не знаю. Хуже
татар, ей-Богу. Даром что тоже христиане считаются.
На что
татарин, и тот благородней. «
На кригу пошел»! Какую кригу выдумали, неизвестно! — заключил Ванюша и отвернулся.
— Может статься, ты и дело говоришь, Юрий Дмитрич, — сказал Кирша, почесывая
голову, — да удальство-то нас заело! Ну, как сидеть весь век поджавши руки? С тоски умрешь!.. Правда, нам, запорожцам, есть чем позабавиться: татары-то крымские под боком, а все охота забирает помериться с ясновельможными поляками… Однако ж, боярин, тебе пора, чай, отдохнуть. Говорят, завтра ранехонько будет
на площади какое-то сходбище; чай, и ты захочешь послушать, о чем нижегородцы толковать станут.
— Я повторяю еще, — сказал Юрий, не обращая никакого внимания
на слова земского, — что вся Москва присягнула королевичу; он один может прекратить бедствие злосчастной нашей родины, и если сдержит свое обещание, то я первый готов положить за него мою
голову. Но тот, — прибавил он, взглянув с презрением
на земского, — тот, кто радуется, что мы для спасения отечества должны были избрать себе царя среди иноплеменных, тот не русский, не православный и даже — хуже некрещеного
татарина!
На одном конце довольно пространного круга, составленного из баб, ребят, девок, мужиков и мещан всякого рода, лежал врастяжку бурый медведь: подле него стоял вожак — кривой
татарин с грязною ермолкою
на бритой
голове.
Когда смычок, шмыгнув по баскам, начинал вдруг выделывать вариации, рысьи глазки
татарина щурились, лицо принимало такое выражение, как будто в ухо ему залез комар, и вдруг приподымались брови, снова раскрывались глаза, готовые, по-видимому,
на этот раз совсем выскочить из
головы.
Они пошли дальше вверх по реке и скоро скрылись из виду. Кучер-татарин сел в коляску, склонил
голову на плечо и заснул. Подождав минут десять, дьякон вышел из сушильни и, снявши черную шляпу, чтобы его не заметили, приседая и оглядываясь, стал пробираться по берегу меж кустами и полосами кукурузы; с деревьев и с кустов сыпались
на него крупные капли, трава и кукуруза были мокры.
А однажды боров вырвался
на улицу и мы, шестеро парней, два часа бегали за ним по городу, пока прохожий
татарин не подбил свинье передние ноги палкой, после чего мы должны были тащить животное домой
на рогоже, к великой забаве жителей.
Татары, покачивая
головами, презрительно отплевывались, русские живо образовывали вокруг нас толпу провожатых, — черненький, ловкий студентик, сняв фуражку, сочувственно и громко спросил Артема, указывая глазами
на верещавшую свинью...
Однажды, когда Егор чистил лошадь, незадолго перед тем укусившую ему плечо, я сказал, что хорошо бы этого злого зверя продать
татарам на живодерню, — Егор выпрямился и, прицеливаясь в
голову мне тяжелой скребницей, закричал...
Раз и два обошел их, все ускоряя шаги, и вдруг как-то сорвался с места, побежал кругами, подскакивая, сжав кулаки, тыкая ими в воздух. Полы шубы били его по ногам, он спотыкался, чуть не падал, останавливаясь, встряхивал
головою и тихонько выл. Наконец он, — тоже как-то сразу, точно у него подломились ноги, — опустился
на корточки и, точно
татарин на молитве, стал отирать ладонями лицо.
Чалый жеребчик, играя
головой и круто забирая ногами, подбежал к моим саночкам. Сидевший
на нем
татарин снял шапку и поклонился, весело ухмыляясь. Я с любопытством взглянул
на него.
Павел Иванович, щуплый, сухонький человечек с длинным черепом и козлиной бородкой
на маленьком лице, наскоро склеенном из мелких, разрозненных костей, обтянутых сильно изношенной кожей, пил чай со Степаном Рогачёвым, парнем неуклюжим, скуластым, как
татарин, с редкими, точно у кота, усами и гладко остриженною после тифа
головою.
Дарьялов. Да вот в первую
голову этот Абдулка-татарин. Муллу, говорят, какого-то киргизского выписал с доносом
на меня.
Эту мысль Авилов читал
на всех лицах, начиная от запевалы и кончая последним штрафованным
татарином, и сам он, против воли, проникался сознанием какой-то суровой лихости и шел легкой, плывущей походкой, высоко подняв
голову и выпрямив грудь.
Татарин отогнал ребят, снял Жилина с лошади и кликнул работника. Пришел ногаец скуластый, в одной рубахе. Рубаха оборванная, вся грудь
голая. Приказал что-то ему
татарин. Принес работник колодку: два чурбака дубовых
на железные кольца насажены, и в одном кольце пробойчик и замок.
Рванулся он, скинул с себя
татар, — да еще соскакали с коней трое
на него, начали бить прикладами по
голове.
Наутро видит Жилин — ведет красный кобылу за деревню, а за ним трое
татар идут. Вышли за деревню, снял рыжий бешмет, засучил рукава, — ручищи здоровые, — вынул кинжал, поточил
на бруске. Задрали
татары кобыле
голову кверху, подошел рыжий, перерезал глотку, повалил кобылу и начал свежевать — кулачищами шкуру подпарывает. Пришли бабы, девки, стали мыть кишки и нутро. Разрубили потом кобылу, стащили в избу. И вся деревня собралась к рыжему поминать покойника.
Сидит Жилин за
татарином, покачивается, тычется лицом в вонючую татарскую спину. Только и видит перед собой здоровенную татарскую спину, да шею жилистую, да бритый затылок из-под шапки синеется.
Голова у Жилина разбита, кровь запеклась над глазами. И нельзя ему ни поправиться
на лошади, ни кровь обтереть. Руки так закручены, что в ключице ломит.
Поели
татары блины, пришла татарка в рубахе такой же, как и девка, и в штанах;
голова платком покрыта. Унесла масло, блины, подала лоханку хорошую и кувшин с узким носком. Стали мыть руки
татары, потом сложили руки, сели
на коленки, подули
на все стороны и молитвы прочли. Поговорили по-своему. Потом один из гостей-татар повернулся к Жилину, стал говорить по-русски.
Вот казанские
татары в шелковых халатах, с золотыми тюбетейками
на бритых
головах, важно похаживают с чернозубыми женами, прикрывшими белыми флеровыми чадрами густо набеленные лица; вот длинноносые армяне в высоких бараньих шапках, с патронташами
на чекменях и кинжалами
на кожаных с серебряными насечками поясах; вот евреи в засаленных донельзя длиннополых сюртуках, с резко очертанными, своеобразными обличьями; молча, как будто лениво похаживают они, осторожно помахивая тоненькими тросточками; вот расхаживают задумчивые, сдержанные англичане, и возле них трещат и громко хохочут французы с наполеоновскими бородками; вот торжественно-тихо двигаются гладко выбритые, широколицые саратовские немцы; и неподвижно стоят, разинув рты
на невиданные диковинки, деревенские молодицы в московских ситцевых сарафанах с разноцветными шерстяными платками
на головах…
По всем рядам
татары в пропитанных салом и дегтем холщовых рубахах, с белыми валяными шляпами
на головах, спешно укладывают товары — зашивают в рогожи ящики, уставляют их
на телеги.
— С ханом не можнá наливка пить, — чинно и сдержанно ответил
татарин. — Хан балшой человек. Один пьет, никаво не глядит. Не можнá глядеть — хан
голова руби, шея
на веревка, ножá
на горлá.
Был одет
татарин в коричневый кафтан особого покроя,
на крючках, с ситцевыми отложными воротничками и в блестящей, золотом расшитой тюбетейке
на гладко выбритой
голове.
Да, уж было поздно. Видели, как прискакал к своим царевич Даньяр; слышали, как он сердился
на них и отдал грозный приказ докончить несчастную жертву; видели, как татаре повлекли Антона с берега под мост,
на лед замерзшей реки, видели, как Антон поклонился народу, освобожденный от уз, перекрестился, прижал что-то к груди своей и как потом
татарин… поднял высоко, торжественно за густые, светлые кудри беловосковую
голову…
— Старик благообразный, действительно точно и не
татарин, — сказал Семен Иоаникиевич, вдоволь насмотревшись
на пленника, который даже не повернул
головы к заслоненному людьми окну.
Воевода ушел
на свою половину (которую будем отныне звать хозяйскою) и отдал сыну приказ уложить дьяка и выпроводить с честью домой, когда он протрезвится. Таков был закон гостеприимства, хотя бы гость для хозяина хуже
татарина. Но разгульная
голова — Хабар — рассудил иначе.
Господин фельдмаршал подвигался с отрядом нашим к Эррастферу; но, услышав, что в авангарде начинал завязываться бой, поручил мне вместе с Мурзою привести, как можно поспешнее,
на место сражения артиллерию, которая за снегом и нагорными дорогами отстала от
головы войска; сам же, отделив от нас почти всю кавалерию, кроме полка моего и
татар, поскакал с нею вперед.