Неточные совпадения
— В кои-то веки разик можно, — пробормотал старик. — Впрочем, я вас,
господа, отыскал не с тем, чтобы говорить вам комплименты; но с тем, чтобы, во-первых, доложить вам, что мы скоро обедать будем; а во-вторых, мне хотелось предварить тебя, Евгений… Ты умный человек, ты знаешь людей, и женщин знаешь, и, следовательно, извинишь… Твоя матушка молебен отслужить хотела по случаю твоего приезда. Ты не воображай, что я
зову тебя присутствовать
на этом молебне: уж он кончен; но отец Алексей…
— Правильно привезли, по депеше, — успокоил его красавец. —
Господин Ногайцев депешу дал, чтобы послать экипаж за вами и вообще оказать вам помощь. Места наши довольно глухие. Лошадей хороших
на войну забрали.
Зовут меня Анисим Ефимов Фроленков — для удобства вашего.
Захар, услышав этот
зов, не прыгнул по обыкновению с лежанки, стуча ногами, не заворчал; он медленно сполз с печки и пошел, задевая за все и руками и боками, тихо, нехотя, как собака, которая по голосу
господина чувствует, что проказа ее открыта и что
зовут ее
на расправу.
Кончив свое дело, Хиония Алексеевна заняла наблюдательную позицию. Человек Привалова, довольно мрачный субъект, с недовольным и глупым лицом (его
звали Ипатом), перевез вещи
барина на извозчике. Хиония Алексеевна, Матрешка и даже сам Виктор Николаевич, затаив дыхание, следили из-за косяков за каждым движением Ипата, пока он таскал барские чемоданы.
— Из города эти, двое
господ… Из Черней возвращались, да и остались. Один-то, молодой, надоть быть родственник
господину Миусову, вот только как
звать забыл… а другого, надо полагать, вы тоже знаете: помещик Максимов,
на богомолье, говорит, заехал в монастырь ваш там, да вот с родственником этим молодым
господина Миусова и ездит…
На меня сильно действовали эти страшные сцены… являлись два полицейских солдата по
зову помещика, они воровски, невзначай, врасплох брали назначенного человека; староста обыкновенно тут объявлял, что
барин с вечера приказал представить его в присутствие, и человек сквозь слезы куражился, женщины плакали, все давали подарки, и я отдавал все, что мог, то есть какой-нибудь двугривенный, шейный платок.
Мало ли, много ли тому времени прошло: скоро сказка сказывается, не скоро дело делается, — стала привыкать к своему житью-бытью молодая дочь купецкая, красавица писаная, ничему она уж не дивуется, ничего не пугается, служат ей слуги невидимые, подают, принимают,
на колесницах без коней катают, в музыку играют и все ее повеления исполняют; и возлюбляла она своего
господина милостивого, день ото дня, и видела она, что недаром он
зовет ее госпожой своей и что любит он ее пуще самого себя; и захотелось ей его голоса послушать, захотелось с ним разговор повести, не ходя в палату беломраморную, не читая словесов огненных.
После ужина вошла она в ту палату беломраморну, где читала она
на стене словеса огненные, и видит она
на той же стене опять такие же словеса огненные: «Довольна ли госпожа моя своими садами и палатами, угощеньем и прислугою?» И возговорила голосом радошным молодая дочь купецкая, красавица писаная: «Не
зови ты меня госпожой своей, а будь ты всегда мой добрый
господин, ласковый и милостивый.
— Ну, и черт с тобой! — произнес Павел, когда Плавин ушел. — Но каков, однако, пролаза, — прибавил он, —
на два дня приехал в Москву, успел уже съездить к генерал-губернатору и получить от него приглашение
на бал. У него и маменька такая была, шлендой и
звали; по всем важным
господам таскалась, вот и он наследовал от нее это милое свойство.
— А вот и дочь моя, — промолвила княгиня, указав
на нее локтем. — Зиночка, сын нашего соседа,
господина В. Как вас
зовут, позвольте узнать?
У него есть глаза и сердце только до тех пор, пока закон спит себе
на полках; когда же этот
господин сойдет оттуда и скажет твоему отцу: «А ну-ка, судья, не взяться ли нам за Тыбурция Драба или как там его
зовут?» — с этого момента судья тотчас запирает свое сердце
на ключ, и тогда у судьи такие твердые лапы, что скорее мир повернется в другую сторону, чем пан Тыбурций вывернется из его рук…
Что бабе делать? Не судиться же из-за курицы! Обругает
барина, да он уже обтерпелся. В глаза его «мучителем»
зовут, а он только опояску
на халате обдергивает.
Что я вам приказываю — вы то сейчас исполнять должны!» А они отвечают: «Что ты, Иван Северьяныч (меня в миру Иван Северьяныч,
господин Флягин,
звали): как, говорят, это можно, что ты велишь узду снять?» Я
на них сердиться начал, потому что наблюдаю и чувствую в ногах, как конь от ярости бесится, и его хорошенько подавил в коленях, а им кричу: «Снимай!» Они было еще слово; но тут уже и я совсем рассвирепел да как заскриплю зубами — они сейчас в одно мгновение узду сдернули, да сами, кто куда видит, бросились бежать, а я ему в ту же минуту сейчас первое, чего он не ожидал, трах горшок об лоб: горшок разбил, а тесто ему и потекло и в глаза и в ноздри.
В продолжение дороги кучеру послышался в экипаже шум, и он хотел было остановиться, думая, не
господа ли его
зовут; но вскоре все смолкло. У подъезда Калинович вышел в свой кабинет. Полину человек вынул из кареты почти без чувств и провел
на ее половину. Лицо ее опять было наглухо закрыто капюшоном.
С трудом, очень медленно и невесело осваивается Александров с укладом новой училищной жизни, и это чувство стеснительной неловкости долгое время разделяют с ним все первокурсники, именуемые
на юнкерском языке «фараонами», в отличие от юнкеров старшего курса, которые, хотя и преждевременно, но гордо
зовут себя «
господами обер-офицерами».
Катрин, уведомленная с нарочным о смерти отца, не приехала
на похороны, а прислала своего молодого управляющего, Василия Иваныча Тулузова, которого некогда с такою недоверчивостью принял к себе Петр Григорьич и которому, однако, за его распорядительность, через весьма недолгое время поручил заведовать всеми своими именьями и стал
звать его почетным именем: «Василий Иваныч», а иногда и «
господин Тулузов».
Вот был у этого
барина крепостной человек
на оброке, Алексеем
звали.
— А, мистер Берко, — сказала барыня, и лозищане заметили, что она немного рассердилась. — Скажите, пожалуйста, я и забыла! А впрочем, ваша правда, ясновельможный мистер Борк! В этой проклятой стороне все мистеры, и уже не отличишь ни жида, ни хлопа, ни
барина… Вот и эти (она указала
на лозищан) снимут завтра свои свитки, забудут бога и тоже потребуют, чтобы их
звать господами…
Александр Тарасович! Александр Тарасович! А… Борис Семенович. Один? Вы не сердитесь
на меня? Я совершенно не понимаю Аллы Вадимовны. (Глухо вскрикивает.) Что это такое, что это такое? (Видит брошенный фрак.) Да неужели это он! Негодяй! Судьба моя! Манюшка, Манюшка, Манюшка! (Мечется.) И они! Это невозможно! (Открывает дверь,
зовет.) Павел Федорович, Павел Федорович,
на минутку!
Господа, простите!
Дон-Кихот же, тоже прогулявшись, хватил старины, от которой чуть не отвык, обабившись: и он и Зинка заметили, что когда они ехали в церковь с «барыней Аксюткой» (так ее
звали крестьяне), то даже лошади шли понуро и сам тарантас все бочил
на левую сторону, где сидела крепкотелая Ингигерда; но когда Дон-Кихот, сразившись и отбив Грайворону, крикнул: «Зинобей!» — все сразу изменилось: одры запряли ушми и полетели, тарантас запрыгал, как скорлупочка по ветру, и сами Зинка и его
барин вздохнули родною жизнью.
Тогда
господин, которого
звали папой, принес три стеклянных, очень красивых колпака, налил в них пива и поставил
на тарелочки… Тут попались и самые благоразумные мухи. Оказалось, что эти колпаки просто мухоловки. Мухи летели
на запах пива, попадали в колпак и там погибали, потому что не умели найти выхода.
Так
барин отказался от своих реформ и не только сам привык
звать мужиков либо Васильичами да Ивановичами либо Данилками, но даже сам пристально смотрел вслед девкам, когда они летом проходили мимо окон в белоснежных рубахах с красными прошвами. Однако
на хуторе очень любили, когда
барин был в отъезде, и еще более любили, если с ним в отъезде была и барыня.
На хуторе тогда был праздник; все ничего не делали: все ходили друг к другу в гости и совсем забывали свои ссоры и ябеды.
—
Барин, — послышался ему сзади голос. — Барыня
зовут,
на минутку просят зайти.
Но всего более бесило и раздражало
господина Голядкина то, что как тут, и непременно в такую минуту,
звали ль, не
звали ль его, являлось известное безобразием и пасквильностью своего направления лицо, и тоже, несмотря
на то что уже, кажется, дело было известное, — тоже туда же бормотало с неблагопристойной улыбочкой, что, «дескать, что уж тут твердость характера! какая, дескать, у нас с тобой, Яков Петрович, будет твердость характера!..».
— Ну, медведь-то, будто не знаете, кого медведем
зовут?.. —
Господин Голядкин засмеялся и отвернулся к приказчику взять с него сдачу. — Я говорю про Андрея Филипповича,
господа, — продолжал он, кончив с приказчиком и
на этот раз с весьма серьезным видом обратившись к чиновникам. Оба регистратора значительно перемигнулись друг с другом.
— Ах, monsieur Эльчанинов, — произнес ласково граф, сидевший уже во фраке и завитой
на диване, ожидая гостей. — Очень рад вас видеть
на моем вечере, хоть и не
звал вас по нежеланию вашему встречаться с здешними
господами.
— Как я его здорово надул! — рассказывал часто какой-нибудь Грузов или Балкашин. — Прохожу мимо — нуль внимания и фунт презрения. Он мне кричит; «
Господин гимназист, пожалуйте сюда». А я думаю себе: «Нака-сь, выкуси». Ходу! Он за мной. Я от него. Он вскакивает
на извозчика. «Ну, думаю: дело мое табак, поймает». Вдруг вижу сквозные ворота, моментально — шмыг! и калитку
на запор… Покамест он стоял там да ругался, да дворника
звал, я давно уж удрать успел.
— Э! Да у меня, брат, свояка
зовут Антоном. Ну, ведь говорили мы тебе, не ходи, не продашь лошади за настоящую цену; э! захотел, брат, продать цыгану! Говорят, завтра такого-то покупщика найдем,
барина, восемьдесят рублев как раз даст… я знаю… Балай, а Балай, знаешь,
на кого я мечу?..
— Эти-то, что из нашего брата, да еще из немцев — хуже, — заметил старик, — особливо, как
господа дадут им волю, да сами не живут в вотчине; бяда! Того и смотри, начудят такого, что ввек поминать станешь… не из тучки, сказывали нам старики наши, гром гремит: из навозной кучки!.. Скажи, брат,
на милость, за что ж управляющий-то ваш зло возымел такое
на землячка… Антоном
звать, что ли?
Но время шло. «Пора к развязке!»
Так говорил любовник мой.
«Вздыхают молча только в сказке,
А я не сказочный герой».
Раз входит, кланяясь пренизко,
Лакей. — «Что это?» — «Вот-с записка»;
Вам
барин кланяться велел-с;
Сам не приехал — много дел-с;
Да приказал вас
звать к обеду,
А вечерком потанцевать.
Он сам изволил так сказать».
— «Ступай, скажи, что я приеду». —
И в три часа, надев колет,
Летит штабротмистр
на обед.
— Что, брат Гришка, — подхватывал Петруха, — якшаться с нами небось не хотел: и такие, мол, и сякие, и
на свадьбу не
звал… гнушаться, знать, только твое дело; а вот ведь прикрутили же мы тебя… Погоди-тка!
Барин за это небось спасибо не скажет: там, брат, как раз угостят из двух поленцев яичницей… спину-то растрафаретят…
— Алексей Дмитрич Махонов пожертвовали
на голодающих тысячу пудов муки и тысячу рублей денег. И старая барыня, не знаю как их
звать, обещали устроить у себя в имении столовую
на полтораста человек. Слава богу-с… От Натальи Гавриловны вышло такое решение: всем
господам собираться каждую пятницу.
Всё обыкновенное человеческое, свое собственное, что привыкла видеть в нем Ольга Михайловна дома, исчезало в величии, и
на кресле сидел не Петр Дмитрич, а какой-то другой человек, которого все
звали господином председателем.
1-й лакей. То-то я слышу дух такой тяжелый. (С оживлением.) Ни
на что не похоже, какие грехи с этими заразами. Скверно совсем! Даже бога забыли. Вот у нашего
барина сестры, княгини Мосоловой, дочка умирала. Так что же? Ни отец, ни мать и в комнату не вошли, так и не простились. А дочка плакала,
звала проститься, — не вошли! Доктор какую-то заразу нашел. А ведь ходили же за нею и горничная своя и сиделка — и ничего, обе живы остались.
К себе
звала. Спаси ее
Господь!
Задумала
на весь народ поминки
Прокофию Петровичу.
— Ты вот мне что,
барин, скажи, — вдруг заговорил он, обернувшись к седоку, причем показал свое сморщенное в кулачок лицо с жиденькой седой бородкой и красными веками, — откуда этакая напасть
на человека? Был извозчик у нас, Иваном
звали. Молодой, годов ему двадцать пять, а то и меньше. И кто его знает, с чего, с какой такой причины, наложил
на себя парень руки?
На следующее утро, едва я успел проснуться, как в спальню вошел молодой казак и почтительно остановился у двери. Он кинул быстрый и, как мне показалось, слегка насмешливый взгляд
на наши переметные сумы, в беспорядке лежавшие
на ковре,
на принадлежности нашего далеко не щегольского дорожного костюма и затем сообщил, что он прислан «
барином» для услуг. «
Барин» присылали вчера
звать меня
на «вечерку», но меня нельзя было добудиться. Теперь приказывают лично явиться к нему в канцелярию за бумагой.
Однажды, заряжая или разряжая браунинг, с которым Кока никогда не расставался, он прострелил своему Якову ногу. По счастию, пуля попала очень удачно, пройдя сквозь мякоть ляжки и пробив, кроме того, две двери навылет. Это событие почему-то тесно сдружило
барина и слугу. Они положительно не могли жить друг без друга, хотя и ссорились нередко: Кока, рассердясь, тыкал метко Якову в живот костылем, а Яков тогда сбегал
на несколько часов из дому и не являлся
на зов, оставляя Коку в беспомощном состоянии.
— Случалось…
На медведя вместе хаживали. Михайлой Петровичем
звать. Ловкий, удалый
барин… Он тогда служил офицером, жена красавица, все было по богатому.
— Боится. Ну чего ты, глупая? — сказал Степан, точно извиняясь за дочь. Он неловко и добродушно улыбнулся, отчего все его лицо ушло в бороду и стало похоже
на свернувшегося клубком ежа. — Варей ее
звать. Да ты не бойся, дурочка,
барин добрый, — успокаивал он девочку.
Но мысли его приняли другой оборот, когда
на следующее утро, за завтраком, явились к нему двое
господ, весьма похожих
на мосье Лебёфа, только помоложе (все французские пехотные офицеры
на одно лицо), и, объявив свои имена (одного
звали m-r Lecoq, другого m-r Pinochet — оба служили лейтенантами «au 83-me de ligne»), отрекомендовали себя Борису Андреичу в качестве секундантов «de notre ami, m-r Lebo euf», [«Нашего друга,
господина Лебёфа» (фр.).] присланных им для принятия нужных мер, так как их приятель, мосье Лебёф, никаких извинений не допустит.
— Ваше сиятельство, то есть ваше превосходительство… извините, я думал, что вы ваше сиятельство. Я осмотрелся… я обдумался — это случается. Вы так похожи
на князя Короткоухова, которого я имел честь видеть у моего знакомого,
господина Пузырева… Видите, я тоже знаком с князьями, тоже видел князя у моего знакомого: вы не можете меня принимать за того, за кого меня принимаете. Я не вор. Ваше превосходительство, не
зовите людей; ну, позовете людей, что ж из этого выйдет?
Совершенно верно! А это вам еще по рублю за то, что меня Николаем Иванычем, а не Иваном Николаевичем
зовут! (Дает еще.) Кланяйтесь! Так! Смотрите, не пропить! Горького лекарства пропишу! Ужасно вы
на господ похожи! Ступайте фонари зажигать! Марш! Довольно с вас!
В старые годы предки тех «
бар», как
зовут их в народе, бывали
на службах великих государей, верстаны были поместьями и жалованы ими в вотчину.
Служил
на Кавказе офицером один
барин.
Звали его Жилин.
Сначала они ездили шагом, потом рысью. Потом привели маленькую лошадку. Она была рыжая, и хвост у нее был обрезан. Ее
звали Червончик. Берейтор засмеялся и сказал мне: «Ну, кавалер, садитесь». Я и радовался, и боялся, и старался так сделать, чтоб никто этого не заметил. Я долго старался попасть ногою в стремя, но никак не мог, потому что я был слишком мал. Тогда берейтор поднял меня
на руки и посадил. Он сказал: «Не тяжел
барин, — фунта два, больше не будет».
Приказчики разгоняли их, дубася по чем попало железными замками,
звали полицейских офицеров и солдат; но те и сами не знали, в какую им сторону идти и брать ли этих
господ, от которых хотя и припахивало водкой, но которые по большей части одеты были прилично, называли себя дворянами или чиновниками и с примерным бескорыстием усердствовали в разбитии дверей тех лавок, хозяева которых не успевали вовремя явиться
на место.
— Михайлой Бастрюковым люди
зовут,
барин! — отвечал, улыбаясь широкой ласковой улыбкой, матрос и вприпрыжку побежал
на сходню.
— Приехала, Катеринушка, вот уж больше недели, как приехала, — ответил Пахом. — Гостейку привезла. Купецкая дочка, молоденькая, Дунюшкой
звать. Умница, скромница — описать нельзя, с Варенькой водится больше теперь. Что пошлет
Господь, неизвестно, а хочется, слышь, ей
на пути пребывать. Много, слышь, начитана и большую охоту к Божьему делу имеет… Будет и она
на собранье, а потом как
Господь совершит.
Повелел Спаситель — вам, врагам, прощати,
Пойдем же мы в царствие тесною дорогой,
Цари и князи, богаты и нищи,
Всех ты, наш родитель,
зовешь к своей пище,
Придет пора-время — все к тебе слетимся,
На тебя, наш пастырь, тогда наглядимся,
От пакостна тела борют здесь нас страсти,
Ты,
Господь всесильный, дай нам не отпасти,
Дай ты, царь небесный, веру и надежду,
Одень наши души в небесны одежды,
В путь узкий, прискорбный идем — помогай нам!