Неточные совпадения
На этом кругу были устроены девять препятствий: река, большой, в два аршина, глухой барьер пред самою беседкой, канава
сухая, канава с
водою, косогор, ирландская банкетка, состоящая (одно
из самых трудных препятствий),
из вала, утыканного хворостом, за которым, невидная для лошади, была еще канава, так что лошадь должна была перепрыгнуть оба препятствия или убиться; потом еще две канавы с
водою и одна
сухая, — и конец скачки был против беседки.
«Нет, надо опомниться!» сказал он себе. Он поднял ружье и шляпу, подозвал к ногам Ласку и вышел
из болота. Выйдя
на сухое, он сел
на кочку, разулся, вылил
воду из сапога, потом подошел к болоту, напился со ржавым вкусом
воды, намочил разгоревшиеся стволы и обмыл себе лицо и руки. Освежившись, он двинулся опять к тому месту, куда пересел бекас, с твердым намерением не горячиться.
Забив весло в ил, он привязал к нему лодку, и оба поднялись вверх, карабкаясь по выскакивающим из-под колен и локтей камням. От обрыва тянулась чаща. Раздался стук топора, ссекающего
сухой ствол; повалив дерево, Летика развел костер
на обрыве. Двинулись тени и отраженное
водой пламя; в отступившем мраке высветились трава и ветви; над костром, перевитым дымом, сверкая, дрожал воздух.
На дворе была уже весна: снег быстро таял.
Из белого он сделался грязным, точно его посыпали сажей. В сугробах в направлении солнечных лучей появились тонкие ледяные перегородки; днем они рушились, а за ночь опять замерзали. По канавам бежала
вода. Она весело журчала и словно каждой
сухой былинке торопилась сообщить радостную весть о том, что она проснулась и теперь позаботится оживить природу.
Вышел
из 2–го курса, поехал в поместье, распорядился, победив сопротивление опекуна, заслужив анафему от братьев и достигнув того, что мужья запретили его сестрам произносить его имя; потом скитался по России разными манерами: и
сухим путем, и
водою, и тем и другою по обыкновенному и по необыкновенному, — например, и пешком, и
на расшивах, и
на косных лодках, имел много приключений, которые все сам устраивал себе; между прочим, отвез двух человек в казанский, пятерых — в московский университет, — это были его стипендиаты, а в Петербург, где сам хотел жить, не привез никого, и потому никто
из нас не знал, что у него не 400, а 3 000 р. дохода.
А тогда в особенности: полазь-ка по крышам зимой, в гололедицу, когда
из разорванных рукавов струями бьет
вода, когда толстое сукно куртки и штанов (и сухое-то не согнешь) сделается как лубок, а неуклюжие огромные сапожищи,
на железных гвоздях для прочности, сделаются как чугунные.
На этот раз солдат действительно «обыскал работу». В Мурмосе он был у Груздева и нанялся
сушить пшеницу
из разбитых весной коломенок. Работа началась, как только спала
вода, а к страде народ и разбежался. Да и много ли народу в глухих деревушках по Каменке? Работали больше самосадчане, а к страде и те ушли.
Работы у «убитых коломенок» было по горло. Мужики вытаскивали
из воды кули с разбухшим зерном, а бабы расшивали кули и рассыпали зерно
на берегу, чтобы его охватывало ветром и
сушило солнышком. Но зерно уже осолодело и от него несло затхлым духом. Мыс сразу оживился. Бойкие заводские бабы работали с песнями, точно
на помочи. Конечно, в первую голову везде пошла развертная солдатка Аннушка, а за ней Наташка. Они и работали везде рядом, как привыкли
на фабрике.
Для постыдного и люди должны быть постыдные, прожженные, дошлые люди, которые могут и пролезть, и вылезть, и
сухими из воды выйти, — куда же им с их простотой! ведь им и
на ум ничего постыдного не придет!
Друг по какому-то давнишнему капризу ни за что не хотел лазить в речную
воду, а теми обливаниями
на суше, какими его угощал хозяин, он всегда оставался недоволен — фыркал, рычал, вырывался
из рук, убегал домой и даже при всей своей ангельской кротости иногда угрожал укусом.
Из Нижнего я выехал в первой половине июня
на старом самолетском пароходе «Гоголь», где самое лучшее было — это жизнерадостный капитан парохода, старый волгарь Кутузов, знавший каждый кусок Волги и под
водой и
на суше как свою ладонь. Пассажиров во всех трех классах было масса. Многие
из них ехали с выставки, но все, и бывшие, и не бывшие
на выставке, ругались и критиковали. Лейтмотив был у всех...
Надобно сказать, что сей петиметр был довольно опытен в отвертываньи от дуэлей,
на которые его несколько раз вызывали разные господа за то, что он то насплетничает что-нибудь, то сострит, если не особенно умно, то всегда очень оскорбительно, и ему всегда удавалось выходить
сухим из воды: у одних он просил прощения, другим говорил, что презирает дуэли и считает их варварским обычаем, а
на третьих, наконец, просто жаловался начальству и просил себе помощи от полиции.
В этих внутренних собеседованиях с самим собою, как ни запутано было их содержание, замечалось даже что-то похожее
на пробуждение совести. Но представлялся вопрос: пойдет ли Иудушка дальше по этому пути, или же пустомыслие и тут сослужит ему обычную службу и представит новую лазейку, благодаря которой он, как и всегда, успеет выйти
сухим из воды?
Сели
на песке кучками по восьмеро
на чашку. Сперва хлебали с хлебом «юшку», то есть жидкий навар
из пшена с «поденьем», льняным черным маслом, а потом густую пшенную «ройку» с ним же. А чтобы
сухое пшено в рот лезло, зачерпнули около берега в чашки
воды: ложка каши — ложка
воды, а то ройка крута и суха, в глотке стоит. Доели. Туман забелел кругом. Все жались под дым, а то комар заел. Онучи и лапти
сушили. Я в первый раз в жизни надел лапти и нашел, что удобнее обуви и не придумаешь: легко и мягко.
Такие складные удилища, хорошо отделанные, с набалдашником и наконечником, имеют наружность толстой красивой палки; кто увидит их в первый раз, тот и не узнает, что это целая удочка; но, во-первых, оно стоит очень недешево; во-вторых, для большой рыбы оно не удобно и не благонадежно: ибо у него гнется только верхушка, то есть первое коленце, состоящее
из китового уса или камышинки, а для вытаскивания крупной рыбы необходимо, чтобы гибь постепенно проходила сквозь удилище по крайней мере до половины его; в-третьих, его надобно держать всегда в руках или класть
на что-нибудь
сухое, а если станешь класть
на воду, что иногда неизбежно, то оно намокнет, разбухнет и даже со временем треснет; к тому же размокшие коленца, покуда не высохнут, не будут свободно вкладываться одно в другое; в-четвертых, все это надо делать неторопливо и аккуратно — качества, противоположные натуре русского человека: всякий раз вынимать, вытирать, вкладывать, свинчивать, развинчивать, привязывать и отвязывать лесу с наплавком, грузилом и крючком, которую опять надобно
на что-нибудь намотать, положить в футляр или ящичек и куда-нибудь спрятать…
Что же я увидел?
на отмели, острым углом вдавшейся в берег, не глубже двух вершков, большая стая порядочных окуней ловила мелкую рыбу, которая от неизбежной погибели выскакивала даже
на сухой берег; окуни так жадно преследовали свою добычу, что сами попадались
на такую мель, с которой уже прыжками добирались до
воды поглубже: я даже поймал трех
из них руками.
По
сухому почти месту, где текла теперь целая река из-под вешняка, были заранее вколочены толстые невысокие колья; к этим кольям, входя по пояс в
воду, привязывали или надевали
на них петлями морды и хвостуши; рыба, которая скатывалась вниз, увлекаемая стремлением
воды, а еще более рыба, поднимавшаяся вверх по реке до самого вешняка, сбиваемая назад силою падающих волн, — попадала в морды и хвостуши.
На самом краю сего оврага снова начинается едва приметная дорожка, будто выходящая
из земли; она ведет между кустов вдоль по берегу рытвины и наконец, сделав еще несколько извилин, исчезает в глубокой яме, как уж в своей норе; но тут открывается маленькая поляна, уставленная несколькими высокими дубами; посередине в возвышаются три кургана, образующие правильный треугольник; покрытые дерном и
сухими листьями они похожи с первого взгляда
на могилы каких-нибудь древних татарских князей или наездников, но, взойдя в середину между них, мнение наблюдателя переменяется при виде отверстий, ведущих под каждый курган, который служит как бы сводом для темной подземной галлереи; отверстия так малы, что едва
на коленах может вползти человек, ко когда сделаешь так несколько шагов, то пещера начинает расширяться всё более и более, и наконец три человека могут идти рядом без труда, не задевая почти локтем до стены; все три хода ведут, по-видимому, в разные стороны, сначала довольно круто спускаясь вниз, потом по горизонтальной линии, но галлерея, обращенная к оврагу, имеет особенное устройство: несколько сажен она идет отлогим скатом, потом вдруг поворачивает направо, и горе любопытному, который неосторожно пустится по этому новому направлению; она оканчивается обрывом или, лучше сказать, поворачивает вертикально вниз: должно надеяться
на твердость ног своих, чтоб спрыгнуть туда; как ни говори, две сажени не шутка; но тут оканчиваются все искусственные препятствия; она идет назад, параллельно верхней своей части, и в одной с нею вертикальной плоскости, потом склоняется налево и впадает в широкую круглую залу, куда также примыкают две другие; эта зала устлана камнями, имеет в стенах своих четыре впадины в виде нишей (niches); посередине один четвероугольный столб поддерживает глиняный свод ее, довольно искусно образованный; возле столба заметна яма, быть может, служившая некогда вместо печи несчастным изгнанникам, которых судьба заставляла скрываться в сих подземных переходах; среди глубокого безмолвия этой залы слышно иногда журчание
воды: то светлый, холодный, но маленький ключ, который, выходя
из отверстия, сделанного, вероятно, с намерением, в стене, пробирается вдоль по ней и наконец, скрываясь в другом отверстии, обложенном камнями, исчезает; немолчный ропот беспокойных струй оживляет это мрачное жилище ночи...
Не одна 30-летняя вдова рыдала у ног его, не одна богатая барыня сыпала золотом, чтоб получить одну его улыбку… в столице,
на пышных праздниках, Юрий с злобною радостью старался ссорить своих красавиц, и потом, когда он замечал, что одна
из них начинала изнемогать под бременем насмешек, он подходил, склонялся к ней с этой небрежной ловкостью самодовольного юноши, говорил, улыбался… и все ее соперницы бледнели… о как Юрий забавлялся сею тайной, но убивственной войною! но что ему осталось от всего этого? — воспоминания? — да, но какие? горькие, обманчивые, подобно плодам, растущим
на берегах Мертвого моря, которые, блистая румяной корою, таят под нею пепел,
сухой горячий пепел! и ныне сердце Юрия всякий раз при мысли об Ольге, как трескучий факел, окропленный
водою, с усилием и болью разгоралось; неровно, порывисто оно билось в груди его, как ягненок под ножом жертвоприносителя.
Старик был в одной рубахе, без шляпы, и, как говорится,
на нем нитки
сухой не было, точно он сейчас вылез
из воды; он несколько секунд не мог ничего выговорить,
сухие губы шевелились без всякого звука, и он как-то судорожно дергал руками, напрасно что-то стараясь объяснить.
Вода расходится в воздухе, делается летучею; и когда много
воды в воздухе, он бывает сырой, когда мало —
сухой. Когда в закрытом месте надышат люди, воздух бывает дурной, нездоровый; а
на открытых местах или в лесу — воздух здоровый, хороший. Это бывает оттого, что в закрытой комнате к обыкновенному воздуху прибавился тот дурной воздух, который выдыхают
из себя люди и все животные.
Для того, чтобы не коробились полы, их режут
из сухих досок
на куски, и куски эти вываривают в кипятке. Когда
из них
вода вся выкипит, их клеят, и они уже не коробятся (паркет).
Мне даже иногда кажется, что терпение, верность, всепрощение и искренность, какие присущи нашим домашним тварям, действуют
на ум ребенка гораздо сильнее и положительнее, чем длинные нотации
сухого и бледного Карла Карловича или же туманные разглагольствования гувернантки, старающейся доказать ребятам, что
вода состоит
из кислорода и водорода.
«Хорошо еще, что она, дура, возвратила документ, а то бы еще пришлось ей же платить за все ее каверзы!» — рассуждал он сам с собой в минуты, когда
на него находила уверенность, что он выйдет
сухим из воды.