Неточные совпадения
Трещит по
улицам сердитый тридцатиградусный
мороз, визжит отчаянным бесом ведьма-вьюга, нахлобучивая
на голову воротники шуб и шинелей, пудря усы людей и морды скотов, но приветливо светит вверху окошко где-нибудь, даже и в четвертом этаже; в уютной комнатке, при скромных стеариновых свечках, под шумок самовара, ведется согревающий и сердце и душу разговор, читается светлая страница вдохновенного русского поэта, какими наградил Бог свою Россию, и так возвышенно-пылко трепещет молодое сердце юноши, как не случается нигде в других землях и под полуденным роскошным небом.
— Малой, смотайся ко мне
на фатеру да скажи самой, что я обедать не буду, в город еду, — приказывает сосед-подрядчик, и «малый» иногда по дождю и грязи, иногда в двадцатиградусный
мороз, накинув
на шею или
на голову грязную салфетку, мчится в одной рубахе через
улицу и исполняет приказание постоянного посетителя, которым хозяин дорожит. Одеваться некогда — по шее попадет от буфетчика.
Вместо мутной зимней слякоти наступили легкие
морозы, вечера становились светлее,
на небе искрились звезды, и серп луны кидал свой мечтательный и неверный свет
на спящие
улицы,
на старые заборы,
на зеленую железную крышу дома Линдгорстов,
на бревна шлагбаума и
на терявшуюся в сумраке ленту шоссе.
В эту самую минуту
на улице послышался шум. Я поспешил в следственную комнату и подошел к окну. Перед станционным домом медленно подвигалась процессия с зажженными фонарями (было уже около 10 часов); целая толпа народа сопровождала ее. Тут слышались и вопли старух, и просто вздохи, и даже ругательства; изредка только раздавался в воздухе сиплый и нахальный смех, от которого подирал по коже
мороз. Впереди всех приплясывая шел Михеич и горланил песню.
Жизнь мою можно уподобить петербургскому климату: сегодня оттепель, с крыш капель льет,
на улицах почти полая вода, а завтра двадцатиградусный
мороз гвоздит…
Засветили в доме огня, и вижу я с улицы-то, как они по горницам забегали: известно, прибрать что ни
на есть надо. Хозяин же был
на этот счет уже нашустрен и знал, за какой причиной в ночную пору чиновник наехал. Морили они нас
на морозе с четверть часа; наконец вышел к нам сам хозяин.
Да разве один он здесь Лупетка! Среди экспонентов выставки, выбившихся из мальчиков сперва в приказчики, а потом в хозяева, их сколько угодно. В бытность свою мальчиками в Ножовой линии,
на Глаголе и вообще в холодных лавках они стояли целый день
на улице, зазывая покупателей, в жестокие
морозы согревались стаканом сбитня или возней со сверстниками, а носы, уши и распухшие щеки блестели от гусиного сала, лоснившего помороженные места,
на которых лупилась кожа. Вот за это и звали их «лупетками».
Будто чувствовалось, что вот-вот и природа оживет из-подо льда и снега, но это так чувствовалось новичку, который суетно надеялся в первых числах февраля видеть весну в NN;
улица, видно, знала, что опять придут
морозы, вьюги и что до 15/27 мая не будет признаков листа, она не радовалась; сонное бездействие царило
на ней; две-три грязные бабы сидели у стены гостиного двора с рязанью и грушей; они, пользуясь тем, что пальцы не мерзнут, вязали чулки, считали петли и изредка только обращались друг к другу, ковыряя в зубах спицами, вздыхая, зевая и осеняя рот свой знамением креста.
«Вечер был, сверкали звезды,
На дворе
мороз трещал… Шел по
улице…»
Мороз пробежал по всем суставчикам приемыша, и хмель, начинавший уже шуметь в голове его, мгновенно пропал. Он круто повернул к двери и шмыгнул
на улицу. Захар, больше владевший собою, подошел к Герасиму, успевшему уже сменить батрака за прилавком, потом прошелся раза два по кабаку, как бы ни в чем не бывало, и, подобрав штофы под мышки, тихо отворил дверь кабака. Очутившись
на крыльце, он пустился со всех ног догонять товарища.
Морозы стояли трескучие, и хотя заранее были наняты для нас две комнаты в маленьком доме капитанши Аристовой, но мы не скоро отыскали свою квартиру, которая, впрочем, находилась
на хорошей
улице, называющейся «Грузинскою».
Когда оправился, приходил два раза в неделю в институт и в круглом зале, где было всегда, почему-то не изменяясь, 5 градусов
мороза, независимо от того, сколько
на улице, читал в калошах, в шапке с наушниками и в кашне, выдыхая белый пар, восьми слушателям цикл лекций
на тему «Пресмыкающиеся жаркого пояса».
Незаметно подкралась зима, сразу обрушилась
на город гулкими метелями, крепкими
морозами, завалила
улицы и дома сахарными холмами снега, надела ватные шапки
на скворешни и главы церквей, заковала белым железом реки и ржавую воду болот;
на льду Оки начались кулачные бои горожан с мужиками окрестных деревень. Алексей каждый праздник выходил
на бой и каждый раз возвращался домой злым и битым.
Вскрытие реки, разлив воды, спуск пруда, заимка — это события в деревенской жизни, о которых не имеют понятия городские жители. В столицах, где лед
на улицах еще в марте сколот и свезен, мостовые высохли и облака пыли, при нескольких градусах
мороза, отвратительно носятся северным ветром, многие узнают загородную весну только потому, что в клубах появятся за обедом сморчки, которых еще не умудрились выращивать в теплицах… но это статья особая и до нас не касается.
Любим Карпыч (садится). Брат выгнал! А
на улице, в этом бурнусе, немного натанцуешь!
Морозы… время крещенское — бррр… И руки-то озябли, и ноги-то ознобил — бррр…
В промежутках между танцами кавалеры выходил
на улицу на мороз, курили и охлаждались, обмахиваясь платками. Пар валил от них, как от почтовых лошадей.
Выпал первый снег, за ним второй, третий, и затянулась надолго зима со своими трескучими
морозами, сугробами и сосульками. Не люблю я зимы и не верю тому, кто говорит, что любит ее. Холодно
на улице, дымно в комнатах, мокро в калошах. То суровая, как свекровь, то плаксивая, как старая дева, со своими волшебными лунными ночами, тройками, охотой, концертами и балами, зима надоедает очень быстро и слишком долго тянется, для того чтобы отравить не одну бесприютную, чахоточную жизнь.
Действительно, страшно было видеть, что метель и
мороз все усиливаются, лошади слабеют, дорога становится хуже, и мы решительно не знаем, где мы и куда ехать, не только
на станцию, но к какому-нибудь приюту, — и смешно и странно слышать, что колокольчик звенит так непринужденно и весело и Игнатка покрикивает так бойко и красиво, как будто в крещенский морозный солнечный полдень мы катаемся в праздник по деревенской
улице, — и главное, странно было думать, что мы всё едем, и шибко едем, куда-то прочь от того места,
на котором находились.
День держался яркий, с небольшим
морозом. Езда
на улицах, по случаю праздника, началась с раннего утра. В четверть часа докатил Палтусов до церкви „Успенья
на Могильцах“. В этом приходе значился дом гвардии корнета Евграфа Павловича Куломзова.
Прошел год и четыре месяца. Был сильный
мороз, градусов в тридцать пять, и дул пронзительный ветер. Степан Иваныч ходил по
улице, распахнувши
на груди шубу, и ему досадно было, что никто не попадается навстречу и не видит
на его груди Льва и Солнца. Ходил он так до вечера, распахнувши шубу, очень озяб, а ночью ворочался с боку
на бок и никак не мог уснуть.
Давно уже мы не расходились из школы с таким радостным подъемом, как в этот день. Ах, как хорошо! Хорошо, что выдержали экзамен, хорошо, что никого не изъяли из нашей, успевшей уже тесно сплотиться, курсовой семьи, хорошо, что скоро Рождество и с ним двухнедельный отпуск, что елками уже пахнет
на улице и что крепок и душист рождественский
мороз.
В самый день Крещенья 1797 года, ранним утром, к воротам одного из домов Большой Морской
улицы, бывшей в то время, к которому относится наш рассказ, одной из довольно пустынных
улиц Петербурга, лихо подкатила почтовая кибитка, запряженная тройкой лошадей, сплошь покрытых инеем.
На дворе в этот год стоял трескучий
мороз, поистине «крещенский».
А
на улице в это время
мороз становился все сильнее и сильнее, и старик кучер, поджидавший свою барышню, медленно замерзал
на козлах. Его лицо посинело, руки опустились, вожжи выпали из них. Бумажный король видел, как постепенно умирал несчастный, и он, король, готов был зарыдать от ужаса, если бы только бумажные короли могли рыдать и плакать.
На улице, в бобровой шапке и пальто, Домбрович еще ничего. У него хорошая осанка.
Мороз подрумянил его немножко. Держится он прямо, не по-стариковски. Я люблю высоких мужчин, не потому, что я сама большого роста, но с ними как-то ловко и говорить, и ходить, и танцевать.
И вот король увидал, как к обтянутому ярким сукном подъезду большого дома один за другим подъезжали экипажи и как из них выходили важные господа и нарядные дамы и поднимались по лестнице наверх, в какую-то богато обставленную квартиру. Господа и дамы уходили в хорошо натопленные залы, а кучера остались
на улице ждать
на морозе.
— Хоть и не вовремя пожаловали, добрые люди, — отвечала старуха, — не
на улице же в
мороз стоять вам: войдите с богом.
Болезнь затягивается так от погоды — кислой, без солнца, чисто петербургской; а потом пойдут
морозы, нельзя будет носу показать
на улицу, чтобы не схватить рецидива. Пошлют
на юг. Вся зима пропадет даром, и надо будет опять приезжать сюда, ехать в имение, искать арендатора, искать покупщиков
на дом.