Что, она не хочет идти? Не бойся, господин, она пойдет и будет любить тебя… это просто девичий стыд, господин! Вот Я подстегну ее этим концом веревки — хочешь, Я доведу ее до твоей опочивальни, до самого твоего ложа, добрый господин? Возьми ее с веревкой, веревку Я отдаю даром, но избавь Меня от
небесной красоты! У нее лицо пресветлой Мадонны, она дочь почтеннейшего Фомы Магнуса, и они оба украли: один свое имя и белые руки, другая — свой пречистый лик! Ах!..
Так вот оно! Да, Мадонна, дурак прав, и Я, сам Сатана, понимаю его испуг. Мадонна, которую люди видят только в церквах, на картинах, в воображении верующих художников. Мария, имя которой звучит только в молитвах и песнопениях,
небесная красота, милость, всепрощение и вселюбовь! Звезда морей! Тебе нравится это имя: звезда морей? Осмелься сказать: нет!..
«Я б желал, — говорил панегирист, описывая наружность Луизы, — я б желал здесь персону сея прекрасныя дщери знаменитого баронского дома несколько начертить, коли б черные чернила способного цвета были ея
небесную красоту представить: будешь ты, читатель, доволен, коли своему уму представишь одно такое лицо и тело, которых точнейшее изображение имеется без порока, белый цвет в самом высочестве, приятность же преизящную всего света.
Зачем мешать утехе молчаливой,
Занятиям чувствительной четы?»
Но Гавриил, нахмуря взгляд ревнивый,
Рек на вопрос и дерзкий и шутливый:
«Безумный враг
небесной красоты,
Повеса злой, изгнанник безнадежный,
Ты соблазнил красу Марии нежной
И смеешь мне вопросы задавать!
Неточные совпадения
— Какое же вы можете иметь сомнение о Творце, когда вы воззрите на творения Его? — продолжал священник быстрым, привычным говором. — Кто же украсил светилами свод
небесный? Кто облек землю в
красоту ее? Как же без Творца? — сказал он, вопросительно взглянув на Левина.
Тогда близ нашего селенья,
Как милый цвет уединенья,
Жила Наина. Меж подруг
Она гремела
красотою.
Однажды утренней порою
Свои стада на темный луг
Я гнал, волынку надувая;
Передо мной шумел поток.
Одна, красавица младая
На берегу плела венок.
Меня влекла моя судьбина…
Ах, витязь, то была Наина!
Я к ней — и пламень роковой
За дерзкий взор мне был наградой,
И я любовь узнал душой
С ее
небесною отрадой,
С ее мучительной тоской.
«Он тут, он любит… чего ж еще?» Тишина блаженства, тишина невозмутимой пристани, достигнутой цели, та
небесная тишина, которая и самой смерти придает и смысл и
красоту, наполнила ее всю своею божественной волной.
Небо между голыми сучьями было золотисто-желтое и скорей походило на осеннее; и хотя все лица, обращенные к закату, отсвечивали теплым золотом и были красивы какой-то новой
красотой, — улыбающееся лицо Колесникова резко выделялось неожиданной прозрачностью и как бы внутренним светом. Черная борода лежала как приклеенная, и даже несчастная велосипедная шапочка не так смущала глаз: и на нее пала крупица
красоты от
небесных огней.
Великие, вечные типы dei divini maestri [божественных мастеров (итал.).] облекли во всю
красоту земной плоти
небесное, и идеал их — идеал человека преображенного, но человека.
И зато вынес он из своей школы величавую идею созданья, могучую
красоту мысли, высокую прелесть
небесной кисти.
Кто прелести небес иль даже след
Небесного, рассеянный лучами
В улыбке уст, в движеньи черных глаз,
Всё, что так дружно с первыми мечтами,
Всё, что встречаем в жизни только раз,
Не отличит от
красоты ничтожной,
От
красоты земной, нередко ложной?
Красота восторга лучше всех
красот человеческих, ибо тогда человек перестает быть земным и начинает быть
небесным; для нее не нужно ни юности, ни украшений.
Когда же мы поймали на лету
Крылатый миг
небесных упоений
И к радостям на ложе наслаждений
Стыдливую склонили
красоту,
Когда любви забыли мы страданье
И нечего нам более желать, —
Чтоб оживить о ней воспоминанье,
С наперсником мы любим поболтать.
Как розы юные прелестны!
И как прелестна
красота!
Но что же есть она? мечта,
Темнеет цвет ее
небесный,
Минута — и прекрасной нет!
Вздохнув, любовник прочь идет.
Тут Пушкин уже очень доволен тем, что Аристарх его разрешил заветные доселе эпитеты божественный,
небесный в приложении их к
красоте, и приписывает это благотворному влиянию Шишкова, «восприявшего тогда правление наук».
И насколько наша земная
красота есть отблеск
небесной, софийной, постольку же наша, обремененная тяжелою плотью, чувственность есть маска, даже гроб чувственности непорочной и святой.
— Кто ее знает… Теперь вот уж более пятнадцати лет, как этакую дурь на себя напустила, — сказал Василий Петрович. — Теперь уж ей без малого сорок лет… Постарела, а посмотреть бы на нее, как была молоденькой. Что за
красота была. Просто сказать — ангел
небесный. И умная она барыня, и добрая.
Дядин. Позвольте, господа! После того инцидента я своего долга не нарушал. Я до сих пор ее люблю и верен ей, помогаю, чем могу, и завещал свое имущество ее деточкам, которых она прижила с любимым человеком. Я долга не нарушал и горжусь. Я горд! Счастья я лишился, но у меня осталась гордость. А она? Молодость уж прошла,
красота под влиянием законов природы поблекла, любимый человек скончался, царство ему
небесное… Что же у нее осталось? (Садится.) Я вам серьезно, а вы смеетесь.
В часы отдохновения, бывало, выйдешь поразмыслить о своей новой жизни, взглянешь на все окружающее, начнешь созерцать искусство
Небесного Художника — и мысли потонут в дивной
красоте.
В нем соединена и
красота земная, и
красота небесная, доброта, ум, чистота, сила души.
Законам жизни, а не смерти и не поэтического вымысла, как бы ни был он прекрасен, должен подчиняться человек. Да и может ли быть прекрасным вымысел? Разве нет
красоты в суровой правде жизни, в мощном действии ее непреложных законов, с великим беспристрастием подчиняющих себе как движение
небесных светил, так и беспокойное сцепление тех крохотных существ, что именуются людьми!