Неточные совпадения
На льду собирались в этот
день недели и в эту пору
дня люди
одного кружка, все знакомые между собою.
Поверьте: моего стыда
Вы не узнали б никогда,
Когда б надежду я имела
Хоть редко, хоть в
неделю раз
В деревне нашей видеть вас,
Чтоб только слышать ваши речи,
Вам слово молвить,
и потом
Всё думать, думать об
одномИ день и ночь до новой встречи.
Это не было строевое собранное войско, его бы никто не увидал; но в случае войны
и общего движенья в восемь
дней, не больше, всякий являлся на коне, во всем своем вооружении, получа
один только червонец платы от короля, —
и в две
недели набиралось такое войско, какого бы не в силах были набрать никакие рекрутские наборы.
Не явилась тоже
и одна тонная дама с своею «перезрелою
девой», дочерью, которые хотя
и проживали всего только
недели с две в нумерах у Амалии Ивановны, но несколько уже раз жаловались на шум
и крик, подымавшийся из комнаты Мармеладовых, особенно когда покойник возвращался пьяный домой, о чем, конечно, стало уже известно Катерине Ивановне, через Амалию же Ивановну, когда та, бранясь с Катериной Ивановной
и грозясь прогнать всю семью, кричала во все горло, что они беспокоят «благородных жильцов, которых ноги не стоят».
Варвара. Ни за что, так, уму-разуму учит. Две
недели в дороге будет, заглазное
дело! Сама посуди! У нее сердце все изноет, что он на своей воле гуляет. Вот она ему теперь
и надает приказов,
один другого грозней, да потом к образу поведет, побожиться заставит, что все так точно он
и сделает, как приказано.
Видит Илья Ильич во сне не
один, не два такие вечера, но целые
недели, месяцы
и годы так проводимых
дней и вечеров.
— Не говори, не говори! — остановила его она. — Я опять, как на той
неделе, буду целый
день думать об этом
и тосковать. Если в тебе погасла дружба к нему, так из любви к человеку ты должен нести эту заботу. Если ты устанешь, я
одна пойду
и не выйду без него: он тронется моими просьбами; я чувствую, что я заплачу горько, если увижу его убитого, мертвого! Может быть, слезы…
Татьяна Марковна была так весела, беспечна, празднуя
день рожденья Марфеньки
и обдумывая, чем бы особенно отпраздновать через две
недели именины Веры, чтоб не обойти внимательностью
одну перед другой, хотя Вера
и объявила наотрез, что в именины свои уедет к Анне Ивановне Тушиной или к Наталье Ивановне.
Она звала его домой, говорила, что она воротилась, что «без него скучно», Малиновка опустела, все повесили нос, что Марфенька собирается ехать гостить за Волгу, к матери своего жениха, тотчас после
дня своего рождения, который будет на следующей
неделе, что бабушка останется
одна и пропадет с тоски, если он не принесет этой жертвы…
и бабушке,
и ей…
Но вот два
дня прошли тихо; до конца назначенного срока, до
недели, было еще пять
дней. Райский рассчитывал, что в
день рождения Марфеньки, послезавтра, Вере неловко будет оставить семейный круг, а потом, когда Марфенька на другой
день уедет с женихом
и с его матерью за Волгу, в Колчино, ей опять неловко будет оставлять бабушку
одну, —
и таким образом
неделя пройдет, а с ней минует
и туча. Вера за обедом просила его зайти к ней вечером, сказавши, что даст ему поручение.
Дело в том, что с
неделю назад ему удалось выиграть в
один вечер тысяч двенадцать,
и он торжествовал.
— Заседание же Сената будет на этой
неделе,
и дело Масловой едва ли попадет в это заседание. Если же попросить, то можно надеяться, что пустят
и на этой
неделе, в среду, — сказал
один.
Вероятно, очень многим из этих прохожих приходила в голову мысль о том, что хоть бы месяц,
неделю, даже
один день пожить в этом славном старом доме
и отдохнуть душой
и телом от житейских дрязг
и треволнений.
— Побываем везде… Стоит посмотреть здешний народец. Видите ли, мы сначала завернем в «Биржевую», а потом к Катерине Ивановне: там папахен процеживает кого-то третий
день. Крепкий старичина, как зарядит — так
и жарит ночей пять без просыпу, а иногда
и всю
неделю. Как выиграл — вторую
неделю гулять… Вы не слыхали, какую шутку устроил Данилушка с Лепешкиным? Ха-ха… Приходят в
одну гостиницу, там аквариум с живыми стерлядями; Данилушка в аквариум, купаться… конечно, все раздавил
и за все заплатил.
— Знаю, вперед знаю ответ: «Нужно подумать… не осмотрелся хорошенько…» Так ведь? Этакие нынче осторожные люди пошли; не то что мы: либо сена клок, либо вилы в бок! Да ведь ничего, живы
и с голоду не умерли. Так-то, Сергей Александрыч… А я вот что скажу: прожил ты в Узле три
недели и еще проживешь десять лет — нового ничего не увидишь
Одна канитель:
день да ночь —
и сутки прочь, а вновь ничего. Ведь ты совсем в Узле останешься?
Пока Ермолай ходил за «простым» человеком, мне пришло в голову: не лучше ли мне самому съездить в Тулу? Во-первых, я, наученный опытом, плохо надеялся на Ермолая; я послал его однажды в город за покупками, он обещался исполнить все мои поручения в течение
одного дня —
и пропадал целую
неделю, пропил все деньги
и вернулся пеший, — а поехал на беговых дрожках. Во-вторых, у меня был в Туле барышник знакомый; я мог купить у него лошадь на место охромевшего коренника.
Прошли целые две
недели. Я каждый
день посещал Гагиных. Ася словно избегала меня, но уже не позволяла себе ни
одной из тех шалостей, которые так удивили меня в первые два
дня нашего знакомства. Она казалась втайне огорченной или смущенной; она
и смеялась меньше. Я с любопытством наблюдал за ней.
Отец мой обыкновенно писал мне несколько строк раз в
неделю, он не ускорил ни
одним днем ответа
и не отдалил его, даже начало письма было как всегда.
Он никогда не бывал дома. Он заезжал в
день две четверки здоровых лошадей:
одну утром,
одну после обеда. Сверх сената, который он никогда не забывал, опекунского совета, в котором бывал два раза в
неделю, сверх больницы
и института, он не пропускал почти ни
один французский спектакль
и ездил раза три в
неделю в Английский клуб. Скучать ему было некогда, он всегда был занят, рассеян, он все ехал куда-нибудь,
и жизнь его легко катилась на рессорах по миру оберток
и переплетов.
Итак, наконец затворничество родительского дома пало. Я был au large; [на просторе (фр.).] вместо одиночества в нашей небольшой комнате, вместо тихих
и полускрываемых свиданий с
одним Огаревым — шумная семья в семьсот голов окружила меня. В ней я больше оклиматился в две
недели, чем в родительском доме с самого
дня рождения.
Мы с ужасом ждали разлуки,
и вот
одним осенним
днем приехала за ней бричка,
и горничная ее понесла класть кузовки
и картоны, наши люди уложили всяких дорожных припасов на целую
неделю, толпились у подъезда
и прощались.
— Есть такой Божий человек. Размочит поутру в воде просвирку, скушает —
и сыт на весь
день. А на первой да на Страстной
неделе Великого поста
и во все семь
дней один раз покушает. Принесут ему в Светлохристово воскресенье яичко, он его облупит, поцелует
и отдаст нищему. Вот, говорит, я
и разговелся!
Она меня с ума в эти три
недели сведет! Будет кутить да мутить. Небось,
и знакомых-то всех ему назвала, где
и по каким
дням бываем, да
и к нам в дом, пожалуй, пригласила… Теперь куда мы, туда
и он… какова потеха! Сраму-то, сраму
одного по Москве сколько! Иная добрая мать
и принимать перестанет; скажет: у меня не въезжий дом, чтобы любовные свидания назначать!
С
неделю он слоняется по Москве, проводя где
день, где ночь,
и так как у него достаточно приятелей, то наконец ему удается приютиться в
одной из больших мастерских, где кишмя кишит целая масса мастеровых.
Раза четыре в лето сзывает он помочи — преимущественно жней, варит брагу, печет пироги
и при содействии трехсот — четырехсот баб успевает в три-четыре праздничных
дня сделать столько работы, сколько
одна барщина
и в две
недели не могла бы сработать.
В околотке существовало семь таких торговых пунктов, по числу
дней в
неделе,
и торговцы ежедневно переезжали из
одного в другое. Торговали преимущественно холстами
и кожами, но в лавках можно было найти всякий крестьянский товар. В особенности же бойко шел трактирный торг, так что, например, в Заболотье существовало не меньше десяти трактиров.
Были у ляпинцев
и свои развлечения — театр Корша присылал им пять раз в
неделю бесплатные билеты на галерку, а цирк Саламонского каждый
день, кроме суббот, когда сборы всегда были полные, присылал двадцать медных блях, которые заведующий Михалыч
и раздавал студентам, требуя за каждую бляху почему-то
одну копейку. Студенты охотно платили, но куда эти копейки шли, никто не знал.
Она нашлась у
одного мелкого чиновника, умевшего хорошо обделывать свои
дела,
и с этих пор два раза в
неделю мы являлись в эту квартиру.
— Ведь я младенец сравнительно с другими, — уверял он Галактиона, колотя себя в грудь. — Ну, брал… ну, что же из этого? Ведь по грошам брал,
и даже стыдно вспоминать, а кругом воровали на сотни тысяч. Ах, если б я только мог рассказать все!..
И все они правы, а я вот сижу. Да это что… Моя песня спета. Будет, поцарствовал.
Одного бы только желал, чтобы меня выпустили на свободу всего на
одну неделю: первым
делом убил бы попа Макара, а вторым — Мышникова. Рядом бы
и положил обоих.
Каторжные
и поселенцы изо
дня в
день несут наказание, а свободные от утра до вечера говорят только о том, кого драли, кто бежал, кого поймали
и будут драть;
и странно, что к этим разговорам
и интересам сам привыкаешь в
одну неделю и, проснувшись утром, принимаешься прежде всего за печатные генеральские приказы — местную ежедневную газету,
и потом целый
день слушаешь
и говоришь о том, кто бежал, кого подстрелили
и т. п.
Одни бегут в расчете погулять на свободе месяц,
неделю, другим бывает достаточно
и одного дня.
Пролетные утки не то, что пролетные кулики: кулики живут у нас
недели по две
и более весной
и от месяца до двух осенью, а утки бывают только видимы весной, никогда осенью
и ни
одного дня на
одном месте не проводят.
Чрез
неделю после свадьбы в
один день после обеда новая госпожа, осматривая дом
и распределяя всем служителям должности
и жилище, зашла в мои комнаты.
Они у прежнего помещика были на оброке, он их посадил на пашню; отнял у них всю землю, скотину всю у них купил по цене, какую сам определил, заставил работать всю
неделю на себя, а дабы они не умирали с голоду, то кормил их на господском дворе,
и то по
одному разу в
день, а иным давал из милости месячину.
Протаптывание дороги по снегу заставляло нас проделывать
один и тот же маршрут три раза
и, следовательно, удлиняло весь путь во времени более чем вдвое. Это обстоятельство очень беспокоило меня, потому что весь запас нашего продовольствия был рассчитан лишь на три
недели. Растянуть его можно было бы еще
дня на три-четыре. Я все же надеялся встретить где-нибудь гольдов-соболевщиков
и потому внимательно присматривался ко всяким следам, какие встречались на реке
и по сторонам в лесу.
— А насчет веры, — начал он, улыбнувшись (видимо не желая так оставлять Рогожина)
и, кроме того, оживляясь под впечатлением
одного внезапного воспоминания, — насчет веры я, на прошлой
неделе, в два
дня четыре разные встречи имел.
Дело в том, что всего две
недели назад он получил под рукой
одно известие, хоть
и короткое
и потому не совсем ясное, но зато верное, о том, что Настасья Филипповна, сначала пропавшая в Москве, разысканная потом в Москве же Рогожиным, потом опять куда-то пропавшая
и опять им разысканная, дала наконец ему почти верное слово выйти за него замуж.
Как-то раз
один служащий — повытчики еще тогда были, — повытчик Мокрушин, седой уж старик, до пенсии ему оставалось две
недели, выпил грешным
делом на именинах да пьяненький
и попадись Телятникову на глаза.
Изумлению Мыльникова не было границ, когда деньги через две
недели были возвращены Фене, а «приобщена к
делу» только
одна записка. Но Феня
и тут оказала себя круглой дурой: целый
день ревела о записке.
Так Мыльников
и делал: в
неделю работал
день или два, а остальное время «компанился». К нему приклеился
и Яша Малый,
и зять Прокопий,
и машинист Семеныч. Было много
и других желающих, но Мыльников чужим всем отказывал. Исключение представлял
один Семеныч, которого Мыльников взял назло дорогому тестюшке Родиону Потапычу.
Из ста пудов кварца иногда «падало» до фунта, а это в переводе означало больше ста рублей. Значит,
день работы обеспечивал целую
неделю гулянки. В
одну из таких получек Мыльников явился в свою избушку, выдал жене положенные три рубля
и заявил, что хочет строиться.
— Да, надо кого-нибудь позвать. Я убедился, что нам их бояться таким образом нечего. В жизни, в принципах мы составляем особое целое, а так,
одною наружною стороною, отчего же нам не соприкасаться с ними?.. Я подумаю,
и мы, кажется, даже уничтожим декады, а назначим простые
дни в
неделю, — это даже будет полезно для пропаганды.
На той же
неделе Розанов перед вечером зашел к Арапову.
День был жаркий,
и Арапов в
одних панталонах валялся в своей спальне на клеенчатом диване.
И одной из первых, через
неделю после ликвидации
дела умерла сама Анна Марковна.
Правду сказать, настоящим-то образом разгавливались бабушка, тетушки
и отец: мать постничала
одну Страстную
неделю (да она уже
и пила чай со сливками), а мы с сестрицей — только последние три
дня; но зато нам было голоднее всех, потому что нам не давали обыкновенной постной пищи, а питались мы ухою из окуней, медом
и чаем с хлебом.
—
Неделю! Так чего ж лучше: ты завтра проводишь их до Москвы, это всего
один день,
и тотчас же приезжай сюда. Как им надо будет выезжать из Москвы, мы уж тогда совсем, на месяц, простимся,
и ты воротишься в Москву их провожать.
— За
неделю до смерти мамаша подозвала меня
и сказала: «Нелли, сходи еще раз к дедушке, в последний раз,
и попроси, чтоб он пришел ко мне
и простил меня; скажи ему, что я через несколько
дней умру
и тебя
одну на свете оставляю.
Иногда он вдруг принимался утешать ее, говорил, что едет только на месяц или много что на пять
недель, что приедет летом, тогда будет их свадьба,
и отец согласится,
и, наконец, главное, что ведь он послезавтра приедет из Москвы,
и тогда целых четыре
дня они еще пробудут вместе
и что, стало быть, теперь расстаются на
один только
день…
— Ах, Демид Львович… В этом-то
и шик! Мясо совсем черное делается
и такой букет… Точно так же с кабанами. Убьешь кабана, не тащить же его с собой: вырежешь язык, а остальное бросишь. Зато какой язык… Мне случалось в
день убивать по дюжине кабанов. Меня даже там прозвали «грозой кабанов». Спросите у кого угодно из старых кавказцев. Раз на охоте с графом Воронцовым я
одним выстрелом положил двух матерых кабанов, которыми целую роту солдат кормили две
недели.
Того, чего достигали в других ротах посредством битья, наказания, оранья
и суматохи в
неделю, он спокойно добивался в
один день.