Неточные совпадения
Поехал в город парочкой!
Глядим, везет из города
Коробки, тюфяки;
Откудова ни взялися
У
немца босоногого
Детишки и жена.
Повел хлеб-соль с исправником
И с прочей земской властию,
Гостишек полон двор!
Он приказал подбежавшему к нему из второго класса Немцу-лакею взять вещи и
ехать, а сам подошел к ней.
Что ж мой Онегин? Полусонный
В постелю с бала
едет он:
А Петербург неугомонный
Уж барабаном пробужден.
Встает купец, идет разносчик,
На биржу тянется извозчик,
С кувшином охтенка спешит,
Под ней снег утренний хрустит.
Проснулся утра шум приятный.
Открыты ставни; трубный дым
Столбом восходит голубым,
И хлебник,
немец аккуратный,
В бумажном колпаке, не раз
Уж отворял свой васисдас.
— Не понимаю. Был у
немцев такой пастор… Штекер, кажется, но — это не похоже. А впрочем, я плохо осведомлен, может, и похоже. Некоторые… знатоки дела говорят: повторение опыта Зубатова, но в размерах более грандиозных. Тоже как будто неверно. Во всяком случае — замечательно! Я как раз
еду на проповедь попа, — не хотите ли?
—
Еду охранять поместье, завод какого-то сенатора, администратора, вообще — лица с весом! Четвертый раз в этом году. Мелкая сошка, ну и суют куда другого не сунешь. Семеновцы — Мин, Риман, вообще —
немцы, за укрощение России получат на чаишко… здорово получат! А я, наверное, получу колом по башке. Или — кирпичом… Пейте, французский…
— За границу! — перебил Тарантьев. — Это с этим
немцем? Да где тебе, не
поедешь!
— Позвольте, Александр Павлыч, — скромно продолжал
немец, играя табакеркой. — Мысль, без сомнения, очень счастливая, и я специально для нее
ехал на Урал.
— Ну, это дудки! — заявил
немец. — У нас так не играют!..
Едем!
Про четвертого агронома,
немца, ничего не делавшего и едва ли понимавшего что-нибудь в агрономии, о. Ираклий рассказывал мне, будто после одного августовского мороза, побившего хлеб, он
поехал в Рыковское, собрал там сход и спросил важно: «Почему у вас был мороз?» Из толпы вышел самый умный и ответил: «Не могим знать, ваше превосходительство, должно, милость божия изволила так распорядиться».
Исправнику лошадиную кладь закатил и сказал, что если он завтра не
поедет, то я
еду к другому телу; бабу записал умершею от апоплексического удара, а фельдшеру дал записочку к городничему, чтобы тот с ним позанялся; эскадронному командиру сказал: «убирайтесь, ваше благородие, к черту, я ваших мошенничеств прикрывать не намерен», и написал, что следовало; волка посоветовал исправнику казнить по полевому военному положению, а от Ольги Александровны, взволнованной каретою
немца Ицки Готлибовича Абрамзона, ушел к вам чай пить.
— А например, исправник двести раков съел и говорит: «не могу завтра на вскрытие
ехать»; фельдшер в больнице бабу уморил ни за што ни про што; двух рекрут на наш счет вернули; с эскадронным командиром разбранился; в Хилкове бешеный волк человек пятнадцать на лугу искусал, а тут
немец Абрамзон с женою мимо моих окон проехал, — беда да и только.
— Верно говорю, все наше было. Сам покойный Михайло Петрович мне сказывал:
поедешь, говорит, за границу, не забудь Королевцу поклониться: наш, братец, был! И Данциг был наш — Гданском назывался, и Лейпциг — Липовец, и Дрезден — Дрозды, все наше! И Поморье все было наше, а теперь
немцы Померанией называют! Больно, говорит. Да что тут еще толковать! — и посейчас один рукав Мемеля Русью зовется, и местечко при устье его — тоже Русь! Вот она где, наша Русь православная, была!
Поедешь в гости, а там вдруг вопрос:"Слышали, что такой-то налог провалился?", или:"Слышали, какую штуку
немцы с Шнебеллэ удрали?.. умора!"
Она усадила Санина возле себя и начала говорить ему о Париже, куда собиралась
ехать через несколько дней, о том, что
немцы ей надоели, что они глупы, когда умничают, и некстати умны, когда глупят; да вдруг, как говорится, в упор — à brule pourpoint — спросила его, правда ли, что он вот с этим самым офицером, который сейчас тут сидел, на днях дрался из-за одной дамы?
— Господин фон Лембке
поехал теперь по губернии. En un mot, этот Андрей Антонович, хотя и русский
немец православного исповедания и даже — уступлю ему это — замечательно красивый мужчина, из сорокалетних…
Стали опять впереди, откуда еще можно было вскочить на пароход, и показывают
немцу деньги, чтобы он не думал, что они намерены втроем
ехать по одному бабьему билету.
Журавка, огорченный своим пассажем с немецким языком у профессора, прогулялся за город, напился где-то в форштадте пива и, успокоясь, возвращался домой с новой решимостью уже не
ехать от
немцев завтра же, а прежде еще докончить свою копию, и тогда тотчас же уехать с готовой работой.
Бахтиаров по слуху узнал философские системы, понял дух римской истории, выучил несколько монологов Фауста; но, наконец, ему страшно надоели и туманная Германия, и бурша, и кнастер, и медхен […и бурша, и кнастер, и медхен — и студенчество, и табак, и девушки (
немец.).]; он решился
ехать в Россию и тотчас же поступить в кавалерийский полк, — и не более как через год из него вышел красивый, ловкий и довольно исполнительный офицер.
— Самый лучший часовщик у нас
немец Керн почитается; у него на окнах арап с часами на голове во все стороны глазами мигает. Но только к нему через Орлицкий мост надо в Волховскую
ехать, а там в магазинах знакомые купцы из окон смотрят; я мимо их ни за что на живейном не
поеду.
Когда она
ехала с вокзала домой, то улицы казались ей очень широкими, а дома маленькими, приплюснутыми; людей не было, и только встретился немец-настройщик в рыжем пальто.
Вышел на шлях, сел в канаву, гляжу —
едет немец шагом.
— А ничего нету страшного, — говорит он. — Только жутко, словно в темном лесу сидишь, а ежели б, положим, спустили сейчас на воду шлюпку и офицер приказал
ехать за сто верст в море рыбу ловить —
поехал бы. Или, скажем, крещеный упал бы сейчас в воду — упал бы и я за им.
Немца или манзу не стал бы спасать, а за крещеным полез бы.
Это было для меня чрезвычайно радостное известие; во-первых, я перестал завидовать нашим товарищам, которые
ехали в славянском собратстве, между тем как я должен был тянуться с
немцами; потом, вместо мызной мазанки в серой Лифляндии, я стремился к «червонной Украйне», под тень ее тополей и черешен, к ее барвинкам, к Днепру, к святыням Киева, под свод пещер, где опочили Антоний, Нестор и Никола-князь, сбросивший венец и в рубище стоявший у ворот Печерской лавры…
Оставшийся почетный, обрюзглый, тяжело дышащий толстяк, и товарищ прокурора, молодой
немец с катаральным лицом, сидели на диванчике и ждали, когда кончит писать председатель, чтобы
ехать вместе обедать.
Молодежь, выкопав из земли запрятанные еще при
немцах винтовки, отовсюду шла и
ехала записываться в красную армию.
Заведение, его цены и весь склад жизни были мне по вкусу… и по состоянию моих финансов. Все было довольно просто, начиная с
еды и сервиса; а общество за дабльдотом собиралось большое, где преобладали швейцарцы и
немцы, но были и иностранцы из северной Италии, даже светские и элегантные дамы. С одним англичанином мы сошлись и пешком ходили с ним через горный лес в ближайший городок Цуг и обратно.
С интересом туриста
ехал я на Страсбур — тогда еще французский город, с населением немецкой расы,
ехал демократично, в третьем классе, и дорогой видел много характерного, особенно когда из Страсбура отправился к немецкой границе. Со мною сидели солдаты и шварцвальдские крестьяне. Францию любили не только эльзасцы и лотарингцы, но и баденские
немцы. Близость офранцуженных провинций делала то, что и в Бадене чувствовалось культурное влияние Франции.
Генрих — звала его та, к которой он
ехал; товарищи звали его «
немцем».
— Молчи, маловер, или не знаешь, ангел на этом коне
поехал, и тот обрушился, а уж
немцу ли не обрушиться.
Проезжий оказался человеком словоохотливым и красноречивым, и Дюдя из разговора узнал, что это мещанин из города, домовладелец, что зовут его Матвеем Саввичем, что
едет он теперь смотреть сады, которые арендует у немцев-колонистов, и что мальчика зовут Кузькой.
— Господин наш, князь великой, всея Руси государь, Иван Васильевич, — заговорил, или, лучше сказать, запел дьяк в нос, — от пресветлого лица своего избрал меня, своего недостойного холопа, сказать тебе, боярину:
едет к нам от
немцев лекарь Онтон, вельми искусный в целении всяких недугов; остается ему до Москвы только три дня пути; а поелику великий государь соизволил, чтобы врач, ради всякого недоброго случая… от чего сохрани… каковой отпахни от него ангелы и архангелы крылами своими, яко… от чего… каковый…
— Посмотри, братец, — говорил один, — на первой картине
немец в трехугольной шляпенке, в изодранном кафтанишке, худой, как спичка, бредет со скребницей и щеткой в руке, а на последней картине разжирел, аки боров; щеки у него словно пышки с очага;
едет на бурой кобылке, на золотом чепраке, и бьет всех направо и налево обухом.
— Не утаю от тебя, задушевный… Я уж нес к господину нашему думку на сердце; на первый раз охнет от ней воевода, будто ударили его ослопом. Ведаешь,
едет к нам от
немцев лекарь Онтон, вельми искусный в целении всяких недугов. Остается ему три дня пути…
— То-то любо было, как
немцы нам коляски подавали.
Едешь, знай: важно!
Гостей у Нордена я не видал ни разу, но за обедом иногда появлялся какой-то толстый, молчаливый
немец, раскрывавший рот только для
еды или для смеха, когда к этому приглашал его Норден; кажется, это был управляющий его имением не то домами в Петербурге.
Голова заплатил обиженному старухою
немцу сто рублей и послал за только что приехавшим Пуговкиным. Иван Ильич и переодеваться даже не стал; лохматый и нечесанный, как был в пропыленном дорожном пальто, так он и
поехал на головиной таратайке.