Неточные совпадения
Он не острит отрицанием, не смешит дерзостью неверия, не манит чувственностью, не достает ни наивных девочек, ни вина, ни брильянтов, а спокойно влечет к убийству, тянет к себе, к преступленью — той
непонятной силой, которой зовет человека в иные минуты стоячая вода, освещенная месяцем, — ничего не обещая в безотрадных, холодных, мерцающих объятиях своих, кроме
смерти.
Страшен был не он, с его хвостом, рогами и даже огнем изо рта. Страшно было ощущение какого-то другого мира, с его вмешательством,
непонятным, таинственным и грозным… Всякий раз, когда кто-нибудь умирал по соседству, особенно если умирал неожиданно, «наглою»
смертью «без покаяния», — нам становилась страшна тьма ночи, а в этой тьме — дыхание ночного ветра за окном, стук ставни, шум деревьев в саду, бессознательные вскрикивания старой няньки и даже простой жук, с смутным гудением ударяющийся в стекла…
Это чувство было и у смертельно раненого солдата, лежащего между пятьюстами такими же ранеными на каменном полу Павловской набережной и просящего Бога о
смерти, и у ополченца, из последних сил втиснувшегося в плотную толпу, чтобы дать дорогу верхом проезжающему генералу, и у генерала, твердо распоряжающегося переправой и удерживающего торопливость солдат, и у матроса, попавшего в движущийся батальон, до лишения дыхания сдавленного колеблющеюся толпой, и у раненого офицера, которого на носилках несли четыре солдата и, остановленные спершимся народом, положили наземь у Николаевской батареи, и у артиллериста, 16 лет служившего при своем орудии и, по
непонятному для него приказанию начальства, сталкивающего орудие с помощью товарищей с крутого берега в бухту, и у флотских, только-что выбивших закладки в кораблях и, бойко гребя, на баркасах отплывающих от них.
Иоанн, в первом порыве раздражения, обрек было его на самые страшные муки; но, по
непонятной изменчивости нрава, а может быть, и вследствие общей любви москвитян к боярину, он накануне казни отменил свои распоряжения и осудил его на менее жестокую
смерть.
Правда, впоследствии, по
смерти генерала, когда сам Фома совершенно неожиданно сделался вдруг важным и чрезвычайным лицом, он не раз уверял нас всех, что, согласясь быть шутом, он великодушно пожертвовал собою дружбе; что генерал был его благодетель; это был человек великий,
непонятный и что одному ему, Фоме, доверял он сокровеннейшие тайны души своей; что, наконец, если он, Фома, и изображал собою, по генеральскому востребованию, различных зверей и иные живые картины, то единственно, чтоб развлечь и развеселить удрученного болезнями страдальца и друга.
Стенная живопись, с подписями внизу на славянском языке, представляла, для Бегушева по крайней мере, довольно
непонятные изображения: он только и узнал между ними длинную и совершенно белую фигуру воскресающего Лазаря [Воскресающий Лазарь — персонаж евангельской легенды, в которой рассказывается о
смерти Лазаря и о воскрешении его Христом.].
Смерти еще нет, но нет уже и жизни, а есть что-то новое, поразительно
непонятное, и не то совсем лишенное смысла, не то имеющее смысл, но такой глубокий, таинственный и нечеловеческий, что открыть его невозможно.
С самого начала болезни, с того времени, как Иван Ильич в первый раз поехал к доктору, его жизнь разделилась на два противоположные настроения, сменявшие одно другое: то было отчаяние и ожидание
непонятной и ужасной
смерти, то была надежда и исполненное интереса наблюдение за деятельностью своего тела. То перед глазами была одна почка или кишка, которая на время отклонилась от исполнения своих обязанностей, то была одна
непонятная ужасная
смерть, от которой ничем нельзя избавиться.
Хранила она благодарную память о Марье Ивановне, спасшей ребенка ее от неминучей
смерти, но разговоры с Дарьей Сергевной и замечанья свои над Дуней, пристрастившейся, по указанью Марьи Ивановны, к каким-то странным и
непонятным книгам, и в ней возбуждали подозрение, не кроется ли тут и в самом деле чего-нибудь неладного.
— Трудно, милая, трудно, — отвечала Марья Ивановна. — В тайны сокровенные надо входить постепенно, иначе трудно понять их… Вам странными,
непонятными показались мои слова, что надо умереть прежде
смерти… А для меня это совершенно ясно… Ну поймете ли вы, ежели я вам скажу: не той
смертью, после которой мертвого в землю зарывают, надо умереть, а совсем иною — тайною
смертью.
Еще бы не странно. Где тут, действительно, логика? Что это за
непонятное уму «забвение
смерти»?
И
непонятным становится не «забвение
смерти», а как раз обратное — чудовищная «логика».
Жизнь от рождения до
смерти в нашем мире есть лишь небольшой отрезок человеческой судьбы,
непонятный, если взять его в замкнутости и отрезанности от вечной человеческой судьбы.
И тот тяжелый вопрос, который возникал из
смерти Варвары Васильевны, при мысли о Тане тускнел, становился странным и
непонятным.
Эта мысль тоже возмутила его, и он опять почувствовал ужас перед тем
непонятным ему теперь и чуждым, что сделало возможным
смерть Вари. Токарев отталкивал и не хотел признать это
непонятное, но оно властно стояло перед ним и предъявляло требования, которым удовлетворить он был не в силах.
…И вот тогда, в эту последнюю минуту, когда оставалось открыть дверь и за нею вновь найти товарищей, прекрасную жизнь и героическую
смерть, — он совершил дикий
непонятный поступок, погубивший его жизнь.