Неточные совпадения
Дни мчались: в воздухе нагретом
Уж разрешалася зима;
И он не сделался поэтом,
Не умер, не сошел с ума.
Весна живит его: впервые
Свои покои запертые,
Где зимовал он, как сурок,
Двойные окна, камелек
Он ясным утром оставляет,
Несется вдоль Невы в санях.
На синих, иссеченных льдах
Играет солнце; грязно тает
На
улицах разрытый снег.
Куда
по нем свой быстрый бег...
Дверь из передней на двор была открыта, и в нее откуда-то, из озаренной луною дали,
неслось рокотание колес
по мощеной
улице.
Настоящий поход начался на следующий день, когда Галактион сделал сразу понижение на десять процентов. Весть о дешевке разнеслась уже
по окрестным деревням, и со всех сторон
неслись в Суслон крестьянские сани, точно на пожар, — всякому хотелось попробовать дешевки. Сам Галактион не выходил и сидел на квартире. Он стеснялся показываться на
улице. Его разыскал Вахрушка, который прибежал из Прорыва на дешевку пешком.
Улица была ярко освещена газом,
по тротуарам мелькали прохожие, посередине
неслись большие и маленькие экипажи.
Она прибавила свет, вернулась на свое место и села в своей любимой позе — по-турецки. Оба молчали. Слышно было, как далеко, за несколько комнат, тренькало разбитое фортепиано,
несся чей-то вибрирующий смех, а с другой стороны — песенка и быстрый веселый разговор. Слов не было слышно. Извозчик громыхал где-то
по отдаленной
улице…
Шитье ратницкой амуниции шло дни и ночи напролет. Все, что могло держать в руке иглу, все было занято. Почти во всяком мещанском домишке были устроены мастерские. Тут шили рубахи, в другом месте — ополченские кафтаны, в третьем — стучали сапожными колодками. Едешь, бывало, темною ночью
по улице — везде горят огни, везде отворены окна, несмотря на глухую осень, и из окон
несется пар, говор, гам, песни…
Шатаясь
по улицам, я всматривался детски-любопытными глазами в незатейливую жизнь городка с его лачугами, вслушивался в гул проволок на шоссе, вдали от городского шума, стараясь уловить, какие вести
несутся по ним из далеких больших городов, или в шелест колосьев, или в шепот ветра на высоких гайдамацких могилах.
На полных рысях
неслась вице-губернаторская карета
по главной Никольской
улице, на которой полицеймейстер распорядился, чтоб все фонари горели светлейшим образом, но потом — чего никак не ожидал полицеймейстер — вице-губернатор вдруг повернул в Дворянскую
улицу,
по которой ему вовсе не следовало ехать и которая поэтому была совершенно не освещена. В
улице этой чуть-чуть не попали им под дышло дрожки инспектора врачебной управы, тоже ладившие объехать лужу и державшиеся к сторонке.
Друзья замерли на месте. Я вскоре вернулся, и мы вышли на
улицу. Ливень лил стеной. Мы брели
по тротуарам
по колено в воде, а с середины
улиц неслись бурные потоки.
Тихими ночами мне больше нравилось ходить
по городу, из
улицы в
улицу, забираясь в самые глухие углы. Бывало, идешь — точно на крыльях
несешься; один, как луна в небе; перед тобою ползет твоя тень, гасит искры света на снегу, смешно тычется в тумбы, в заборы. Посредине
улицы шагает ночной сторож, с трещоткой в руках, в тяжелом тулупе, рядом с ним — трясется собака.
По временам какая-нибудь тройка выезжала из ряда и стремглав
неслась по самой середке
улицы, подымая целые облака снежной пыли; за нею вдогонку летело несколько охотницких саней, перегоняя друг друга; слышался смех и визг; нарумяненные морозом молодые женские лица суетливо оборачивались назад и в то же время нетерпеливо понукали кучера; тройка
неслась сильнее и сильнее; догоняющие сзади наездники приходили в азарт и ничего не видели.
Трудно было отличить, куда и
по каким
улицам несутся они…
Уцепившись за крыло дрожек всеми данными ему природою средствами, герой наш
несся некоторое время
по улице, карабкаясь на экипаж, отстаиваемый из всех сил господином Голядкиным-младшим.
Был солнечный, прозрачный и холодный день; выпавший за ночь снег нежно лежал на
улицах, на крышах и на плешивых бурых горах, а вода в заливе синела, как аметист, и небо было голубое, праздничное, улыбающееся. Молодые рыбаки в лодках были одеты только для приличия в одно исподнее белье, иные же были голы до пояса. Все они дрожали от холода, ежились, потирали озябшие руки и груди. Стройно и необычно сладостно
неслось пение хора
по неподвижной глади воды.
Даже в те часы, когда совершенно потухает петербургское серое небо и весь чиновный народ наелся и отобедал, кто как мог, сообразно с получаемым жалованьем и собственной прихотью, — когда всё уже отдохнуло после департаментского скрипенья перьями, беготни, своих и чужих необходимых занятий и всего того, что задает себе добровольно, больше даже, чем нужно, неугомонный человек, — когда чиновники спешат предать наслаждению оставшееся время: кто побойчее,
несется в театр; кто на
улицу, определяя его на рассматриванье кое-каких шляпенок; кто на вечер — истратить его в комплиментах какой-нибудь смазливой девушке, звезде небольшого чиновного круга; кто, и это случается чаще всего, идет просто к своему брату в четвертый или третий этаж, в две небольшие комнаты с передней или кухней и кое-какими модными претензиями, лампой или иной вещицей, стоившей многих пожертвований, отказов от обедов, гуляний, — словом, даже в то время, когда все чиновники рассеиваются
по маленьким квартиркам своих приятелей поиграть в штурмовой вист, прихлебывая чай из стаканов с копеечными сухарями, затягиваясь дымом из длинных чубуков, рассказывая во время сдачи какую-нибудь сплетню, занесшуюся из высшего общества, от которого никогда и ни в каком состоянии не может отказаться русский человек, или даже, когда не о чем говорить, пересказывая вечный анекдот о коменданте, которому пришли сказать, что подрублен хвост у лошади Фальконетова монумента, — словом, даже тогда, когда всё стремится развлечься, — Акакий Акакиевич не предавался никакому развлечению.
Владимир Сергеич побежал на крик. Он нашел Ипатова на берегу пруда; фонарь, повешенный на суку, ярко освещал седую голову старика. Он ломал руки и шатался как пьяный; возле него женщина, лежа на траве, билась и рыдала; кругом суетились люди. Иван Ильич уже вошел
по колена в воду и щупал дно шестом; кучер раздевался, дрожа всем телом; два человека тащили вдоль берега лодку; слышался резкий топот копыт
по улице деревни… Ветер
несся с визгом, как бы силясь задуть фонари, а пруд плескал и шумел, чернея грозно.
Высыпались ребята на
улицу и легко, как перья
по ветру,
несутся в гору, а я иду рядом с их пастырем, и кажется мне, что впервые вижу таких приятных детей.
Скрепя сердце подходила она к воротам; а между тем вдалеке,
по улице, с веселыми песнями и кликами
неслись купаться целые рои молодых девок: все, кто только был молод из них
по деревне, спешили присоединиться к веселой толпе, и одна только Акулина-сиротинка утирала слезу да спешила запереть за собою дверь тесной, душной лачуги…
На небе сияют разноцветные плакаты торговых фирм, высоко в воздухе снуют ярко освещенные летучие корабли, над домами, сотрясая их, проносятся с грохотом и ревом поезда,
по улицам сплошными реками, звеня, рыча и блестя огромными фонарями,
несутся трамваи и автомобили; вертящиеся вывески кинематографов слепят глаза, и магазинные витрины льют огненные потоки.
Но вот стук-бряк
по улице косами да серпами. С конца деревни до другого веселые крики
несутся…
Через полтора года на месте добрынинского пожарища вырос просторный двухэтажный дом с огромными окнами, весною они были раскрыты настежь, и из них далеко
по тихой
улице опять
неслись нежные и задумчивые мелодии Шопена.
Санки мчались
по пустынным
улицам. Звеня бубенцами, следом
неслись тройки. Тускло светились у домов редкие фонари, а небо полно было звезд.
Весь этот день переживался мною бесконечное число раз, пока я стремительно
неслась по шумным петербургским
улицам к себе в Кузнечный.
Несется по всем
улицам, горы насыпала, все карнизы и стены побелила — стоят дома с белыми глазами, как промороженные судаки; и словно нет никакого города, а стоят эти дома нелепой шеренгой посередь чистого снежного поля.
Говорил ли Мина Силыч — все безмолвствовали, поучал ли он — все плакали; проходил ли просто
по улице или площади — всяк, стар и млад, глядел вслед Мине Силычу с обнаженною головою, и тихий благоговейный шепот повторял о нем, что он «яко ковчег, позлащенный духом,
несется, отец наш, над волнами моря житейского, и все мы им одним и спасемся, яко ковчегом, от потопа греховного и вечныя смерти».