Неточные совпадения
Да объяви всем, чтоб
знали:
что вот, дискать, какую честь
бог послал городничему, —
что выдает дочь свою
не то чтобы за какого-нибудь простого человека, а за такого,
что и на свете еще
не было,
что может все сделать, все, все, все!
Анна Андреевна. Пустяки, совершенные пустяки! Я никогда
не была червонная дама. (Поспешно уходит вместе с Марьей Антоновной и говорит за сценою.)Этакое вдруг вообразится! червонная дама!
Бог знает что такое!
Почтмейстер. Сам
не знаю, неестественная сила побудила. Призвал было уже курьера, с тем чтобы отправить его с эштафетой, — но любопытство такое одолело, какого еще никогда
не чувствовал.
Не могу,
не могу! слышу,
что не могу! тянет, так вот и тянет! В одном ухе так вот и слышу: «Эй,
не распечатывай! пропадешь, как курица»; а в другом словно бес какой шепчет: «Распечатай, распечатай, распечатай!» И как придавил сургуч — по жилам огонь, а распечатал — мороз, ей-богу мороз. И руки дрожат, и все помутилось.
Сначала он принял было Антона Антоновича немного сурово, да-с; сердился и говорил,
что и в гостинице все нехорошо, и к нему
не поедет, и
что он
не хочет сидеть за него в тюрьме; но потом, как
узнал невинность Антона Антоновича и как покороче разговорился с ним, тотчас переменил мысли, и, слава
богу, все пошло хорошо.
Городничий. Ну, а
что из того,
что вы берете взятки борзыми щенками? Зато вы в
бога не веруете; вы в церковь никогда
не ходите; а я, по крайней мере, в вере тверд и каждое воскресенье бываю в церкви. А вы… О, я
знаю вас: вы если начнете говорить о сотворении мира, просто волосы дыбом поднимаются.
Мужик я пьяный, ветреный,
В амбаре крысы с голоду
Подохли, дом пустехонек,
А
не взял бы, свидетель
Бог,
Я за такую каторгу
И тысячи рублей,
Когда б
не знал доподлинно,
Что я перед последышем
Стою…
что он куражится
По воле по моей...
—
Не знаю я, Матренушка.
Покамест тягу страшную
Поднять-то поднял он,
Да в землю сам ушел по грудь
С натуги! По лицу его
Не слезы — кровь течет!
Не знаю,
не придумаю,
Что будет?
Богу ведомо!
А про себя скажу:
Как выли вьюги зимние,
Как ныли кости старые,
Лежал я на печи;
Полеживал, подумывал:
Куда ты, сила, делася?
На
что ты пригодилася? —
Под розгами, под палками
По мелочам ушла!
Стародум. Благодарение
Богу,
что человечество найти защиту может! Поверь мне, друг мой, где государь мыслит, где
знает он, в
чем его истинная слава, там человечеству
не могут
не возвращаться его права. Там все скоро ощутят,
что каждый должен искать своего счастья и выгод в том одном,
что законно… и
что угнетать рабством себе подобных беззаконно.
— И так это меня обидело, — продолжала она, всхлипывая, — уж и
не знаю как!"За
что же, мол, ты бога-то обидел?" — говорю я ему. А он
не то чтобы
что, плюнул мне прямо в глаза:"Утрись, говорит, может, будешь видеть", — и был таков.
Каким образом об этих сношениях было узнано — это известно одному
богу; но кажется,
что сам Наполеон разболтал о том князю Куракину во время одного из своих petits levе́s. [Интимных утренних приемов (франц.).] И вот в одно прекрасное утро Глупов был изумлен,
узнав,
что им управляет
не градоначальник, а изменник, и
что из губернии едет особенная комиссия ревизовать его измену.
И
бог знает чем разрешилось бы всеобщее смятение, если бы в эту минуту
не послышался звон колокольчика и вслед за тем
не подъехала к бунтующим телега, в которой сидел капитан-исправник, а с ним рядом… исчезнувший градоначальник!
—
Знаю я, — говорил он по этому случаю купчихе Распоповой, —
что истинной конституции документ сей в себе еще
не заключает, но прошу вас, моя почтеннейшая, принять в соображение,
что никакое здание, хотя бы даже то был куриный хлев, разом
не завершается! По времени выполним и остальное достолюбезное нам дело, а теперь утешимся тем,
что возложим упование наше на
бога!
—
Не знаете? То как же вы сомневаетесь в том,
что Бог сотворил всё? — с веселым недоумением сказал священник.
— А
знаешь, я о тебе думал, — сказал Сергей Иванович. — Это ни на
что не похоже,
что у вас делается в уезде, как мне порассказал этот доктор; он очень неглупый малый. И я тебе говорил и говорю: нехорошо,
что ты
не ездишь на собрания и вообще устранился от земского дела. Если порядочные люди будут удаляться, разумеется, всё пойдет
Бог знает как. Деньги мы платим, они идут на жалованье, а нет ни школ, ни фельдшеров, ни повивальных бабок, ни аптек, ничего нет.
— Господи, помилуй! прости, помоги! — твердил он как-то вдруг неожиданно пришедшие на уста ему слова. И он, неверующий человек, повторял эти слова
не одними устами. Теперь, в эту минуту, он
знал,
что все
не только сомнения его, но та невозможность по разуму верить, которую он
знал в себе, нисколько
не мешают ему обращаться к
Богу. Всё это теперь, как прах, слетело с его души. К кому же ему было обращаться, как
не к Тому, в Чьих руках он чувствовал себя, свою душу и свою любовь?
— Ну, будет, будет! И тебе тяжело, я
знаю.
Что делать? Беды большой нет.
Бог милостив… благодарствуй… — говорил он, уже сам
не зная,
что говорит, и отвечая на мокрый поцелуй княгини, который он почувствовал на своей руке, и вышел из комнаты.
— Ну, слава
Богу! Я
не знаю,
что говорю!
— Ах, Алексей Александрович, ради
Бога,
не будем делать рекриминаций!
Что прошло, то прошло, и ты
знаешь,
чего она желает и ждет, — развода.
— Я и сам
не знаю хорошенько.
Знаю только,
что она за всё благодарит
Бога, зa всякое несчастие, и за то,
что у ней умер муж, благодарит
Бога. Ну, и выходит смешно, потому
что они дурно жили.
— Я вижу,
что случилось что-то. Разве я могу быть минуту спокоен,
зная,
что у вас есть горе, которого я
не разделяю? Скажите ради
Бога! — умоляюще повторил он.
«
Что бы я был такое и как бы прожил свою жизнь, если б
не имел этих верований,
не знал,
что надо жить для
Бога, а
не для своих нужд? Я бы грабил, лгал, убивал. Ничего из того,
что составляет главные радости моей жизни,
не существовало бы для меня». И, делая самые большие усилия воображения, он всё-таки
не мог представить себе того зверского существа, которое бы был он сам, если бы
не знал того, для
чего он жил.
Но Константину Левину скучно было сидеть и слушать его, особенно потому,
что он
знал,
что без него возят навоз на неразлешенное поле и навалят
Бог знает как, если
не посмотреть; и резцы в плугах
не завинтят, а поснимают и потом скажут,
что плуги выдумка пустая и то ли дело соха Андревна, и т. п.
— Нет, ты постой, постой, — сказал он. — Ты пойми,
что это для меня вопрос жизни и смерти. Я никогда ни с кем
не говорил об этом. И ни с кем я
не могу говорить об этом, как с тобою. Ведь вот мы с тобой по всему чужие: другие вкусы, взгляды, всё; но я
знаю,
что ты меня любишь и понимаешь, и от этого я тебя ужасно люблю. Но, ради
Бога, будь вполне откровенен.
Недавно я
узнал,
что Печорин, возвращаясь из Персии, умер. Это известие меня очень обрадовало: оно давало мне право печатать эти записки, и я воспользовался случаем поставить свое имя над чужим произведением. Дай
Бог, чтоб читатели меня
не наказали за такой невинный подлог!
— Благородный молодой человек! — сказал он, с слезами на глазах. — Я все слышал. Экой мерзавец! неблагодарный!.. Принимай их после этого в порядочный дом! Слава
Богу, у меня нет дочерей! Но вас наградит та, для которой вы рискуете жизнью. Будьте уверены в моей скромности до поры до времени, — продолжал он. — Я сам был молод и служил в военной службе:
знаю,
что в эти дела
не должно вмешиваться. Прощайте.
Слава
Богу, поутру явилась возможность ехать, и я оставил Тамань.
Что сталось с старухой и с бедным слепым —
не знаю. Да и какое дело мне до радостей и бедствий человеческих, мне, странствующему офицеру, да еще с подорожной по казенной надобности!..
«Послушайте, Максим Максимыч, — отвечал он, — у меня несчастный характер: воспитание ли меня сделало таким,
Бог ли так меня создал,
не знаю;
знаю только то,
что если я причиною несчастия других, то и сам
не менее несчастлив; разумеется, это им плохое утешение — только дело в том,
что это так.
— Ну полно, полно! — сказал Печорин, обняв его дружески, — неужели я
не тот же?..
Что делать?.. всякому своя дорога… Удастся ли еще встретиться, —
Бог знает!.. — Говоря это, он уже сидел в коляске, и ямщик уже начал подбирать вожжи.
Наконец — уж
Бог знает откуда он явился, только
не из окна, потому
что оно
не отворялось, а должно быть, он вышел в стеклянную дверь,
что за колонной, — наконец, говорю я, видим мы, сходит кто-то с балкона…
— А
Бог его
знает! Живущи, разбойники! Видал я-с иных в деле, например: ведь весь исколот, как решето, штыками, а все махает шашкой, — штабс-капитан после некоторого молчания продолжал, топнув ногою о землю: — Никогда себе
не прощу одного: черт меня дернул, приехав в крепость, пересказать Григорью Александровичу все,
что я слышал, сидя за забором; он посмеялся, — такой хитрый! — а сам задумал кое-что.
— Да как же в самом деле: три дни от тебя ни слуху ни духу! Конюх от Петуха привел твоего жеребца. «Поехал, говорит, с каким-то барином». Ну, хоть бы слово сказал: куды, зачем, на сколько времени? Помилуй, братец, как же можно этак поступать? А я
бог знает чего не передумал в эти дни!
Инспектор врачебной управы вдруг побледнел; ему представилось
бог знает что:
не разумеются ли под словом «мертвые души» больные, умершие в значительном количестве в лазаретах и в других местах от повальной горячки, против которой
не было взято надлежащих мер, и
что Чичиков
не есть ли подосланный чиновник из канцелярии генерал-губернатора для произведения тайного следствия.
На старшую дочь Александру Степановну он
не мог во всем положиться, да и был прав, потому
что Александра Степановна скоро убежала с штабс-ротмистром,
бог весть какого кавалерийского полка, и обвенчалась с ним где-то наскоро в деревенской церкви,
зная,
что отец
не любит офицеров по странному предубеждению, будто бы все военные картежники и мотишки.
Главная досада была
не на бал, а на то,
что случилось ему оборваться,
что он вдруг показался пред всеми
бог знает в каком виде,
что сыграл какую-то странную, двусмысленную роль.
Потом,
что они вместе с Чичиковым приехали в какое-то общество в хороших каретах, где обворожают всех приятностию обращения, и
что будто бы государь,
узнавши о такой их дружбе, пожаловал их генералами, и далее, наконец,
бог знает что такое,
чего уже он и сам никак
не мог разобрать.
Не то на свете дивно устроено: веселое мигом обратится в печальное, если только долго застоишься перед ним, и тогда
бог знает что взбредет в голову.
Старуха задумалась. Она видела,
что дело, точно, как будто выгодно, да только уж слишком новое и небывалое; а потому начала сильно побаиваться, чтобы как-нибудь
не надул ее этот покупщик; приехал же
бог знает откуда, да еще и в ночное время.
Черты такого необыкновенного великодушия стали ему казаться невероятными, и он подумал про себя: «Ведь черт его
знает, может быть, он просто хвастун, как все эти мотишки; наврет, наврет, чтобы поговорить да напиться чаю, а потом и уедет!» А потому из предосторожности и вместе желая несколько поиспытать его, сказал он,
что недурно бы совершить купчую поскорее, потому что-де в человеке
не уверен: сегодня жив, а завтра и
бог весть.
Как они делают,
бог их ведает: кажется, и
не очень мудреные вещи говорят, а девица то и дело качается на стуле от смеха; статский же советник
бог знает что расскажет: или поведет речь о том,
что Россия очень пространное государство, или отпустит комплимент, который, конечно, выдуман
не без остроумия, но от него ужасно пахнет книгою; если же скажет что-нибудь смешное, то сам несравненно больше смеется,
чем та, которая его слушает.
Поди ты сладь с человеком!
не верит в
Бога, а верит,
что если почешется переносье, то непременно умрет; пропустит мимо создание поэта, ясное как день, все проникнутое согласием и высокою мудростью простоты, а бросится именно на то, где какой-нибудь удалец напутает, наплетет, изломает, выворотит природу, и ему оно понравится, и он станет кричать: «Вот оно, вот настоящее знание тайн сердца!» Всю жизнь
не ставит в грош докторов, а кончится тем,
что обратится наконец к бабе, которая лечит зашептываньями и заплевками, или, еще лучше, выдумает сам какой-нибудь декохт из невесть какой дряни, которая,
бог знает почему, вообразится ему именно средством против его болезни.
— А, херсонский помещик, херсонский помещик! — кричал он, подходя и заливаясь смехом, от которого дрожали его свежие, румяные, как весенняя роза, щеки. —
Что? много наторговал мертвых? Ведь вы
не знаете, ваше превосходительство, — горланил он тут же, обратившись к губернатору, — он торгует мертвыми душами! Ей-богу! Послушай, Чичиков! ведь ты, — я тебе говорю по дружбе, вот мы все здесь твои друзья, вот и его превосходительство здесь, — я бы тебя повесил, ей-богу, повесил!
— Афанасий Васильевич! вновь скажу вам — это другое. В первом случае я вижу,
что я все-таки делаю. Говорю вам,
что я готов пойти в монастырь и самые тяжкие, какие на меня ни наложат, труды и подвиги я буду исполнять там. Я уверен,
что не мое дело рассуждать,
что взыщется <с тех>, которые заставили меня делать; там я повинуюсь и
знаю,
что Богу повинуюсь.
Что думал он в то время, когда молчал, — может быть, он говорил про себя: «И ты, однако ж, хорош,
не надоело тебе сорок раз повторять одно и то же», —
Бог ведает, трудно
знать,
что думает дворовый крепостной человек в то время, когда барин ему дает наставление.
Гм! гм! Читатель благородный,
Здорова ль ваша вся родня?
Позвольте: может быть, угодно
Теперь
узнать вам от меня,
Что значит именно родные.
Родные люди вот какие:
Мы их обязаны ласкать,
Любить, душевно уважать
И, по обычаю народа,
О Рождестве их навещать
Или по почте поздравлять,
Чтоб остальное время года
Не думали о нас они…
Итак, дай
Бог им долги дни!
Бывало, покуда поправляет Карл Иваныч лист с диктовкой, выглянешь в ту сторону, видишь черную головку матушки, чью-нибудь спину и смутно слышишь оттуда говор и смех; так сделается досадно,
что нельзя там быть, и думаешь: «Когда же я буду большой, перестану учиться и всегда буду сидеть
не за диалогами, а с теми, кого я люблю?» Досада перейдет в грусть, и,
бог знает отчего и о
чем, так задумаешься,
что и
не слышишь, как Карл Иваныч сердится за ошибки.
— Я вам скажу, как истинному другу, — прервала его бабушка с грустным выражением, — мне кажется,
что все это отговорки, для того только, чтобы ему жить здесь одному, шляться по клубам, по обедам и
бог знает что делать; а она ничего
не подозревает.
— Ах, Володя! ты
не можешь себе представить,
что со мной делается… вот я сейчас лежал, увернувшись под одеялом, и так ясно, так ясно видел ее, разговаривал с ней,
что это просто удивительно. И еще
знаешь ли
что? когда я лежу и думаю о ней,
бог знает отчего делается грустно и ужасно хочется плакать.
— Ясные паны! — произнес жид. — Таких панов еще никогда
не видывано. Ей-богу, никогда. Таких добрых, хороших и храбрых
не было еще на свете!.. — Голос его замирал и дрожал от страха. — Как можно, чтобы мы думали про запорожцев что-нибудь нехорошее! Те совсем
не наши, те,
что арендаторствуют на Украине! Ей-богу,
не наши! То совсем
не жиды: то черт
знает что. То такое,
что только поплевать на него, да и бросить! Вот и они скажут то же.
Не правда ли, Шлема, или ты, Шмуль?
В подобных случаях водилось у запорожцев гнаться в ту ж минуту за похитителями, стараясь настигнуть их на дороге, потому
что пленные как раз могли очутиться на базарах Малой Азии, в Смирне, на Критском острове, и
бог знает в каких местах
не показались бы чубатые запорожские головы. Вот отчего собрались запорожцы. Все до единого стояли они в шапках, потому
что пришли
не с тем, чтобы слушать по начальству атаманский приказ, но совещаться, как ровные между собою.
— А пан разве
не знает,
что Бог на то создал горелку, чтобы ее всякий пробовал! Там всё лакомки, ласуны: шляхтич будет бежать верст пять за бочкой, продолбит как раз дырочку, тотчас увидит,
что не течет, и скажет: «Жид
не повезет порожнюю бочку; верно, тут есть что-нибудь. Схватить жида, связать жида, отобрать все деньги у жида, посадить в тюрьму жида!» Потому
что все,
что ни есть недоброго, все валится на жида; потому
что жида всякий принимает за собаку; потому
что думают, уж и
не человек, коли жид.