Неточные совпадения
К дьячку с семинаристами
Пристали: «
Пой „Веселую“!»
Запели молодцы.
(Ту песню —
не народную —
Впервые
спел сын Трифона,
Григорий, вахлакам,
И с «Положенья» царского,
С народа крепи снявшего,
Она по пьяным праздникам
Как плясовая пелася
Попами и дворовыми, —
Вахлак ее
не пел,
А, слушая, притопывал,
Присвистывал; «Веселою»
Не в шутку называл...
— Филипп на Благовещенье
Ушел, а на Казанскую
Я
сына родила.
Как писаный
был Демушка!
Краса взята у солнышка,
У снегу белизна,
У маку губы алые,
Бровь черная у соболя,
У соболя сибирского,
У сокола глаза!
Весь гнев с души красавец мой
Согнал улыбкой ангельской,
Как солнышко весеннее
Сгоняет снег с полей…
Не стала я тревожиться,
Что ни велят — работаю,
Как ни бранят — молчу.
Гремит на Волге музыка.
Поют и пляшут девицы —
Ну, словом, пир горой!
К девицам присоседиться
Хотел старик, встал на ноги
И чуть
не полетел!
Сын поддержал родителя.
Старик стоял: притопывал,
Присвистывал, прищелкивал,
А глаз свое выделывал —
Вертелся колесом!
С ним случай
был: картиночек
Он
сыну накупил,
Развешал их по стеночкам
И сам
не меньше мальчика
Любил на них глядеть.
«А вы что ж
не танцуете? —
Сказал Последыш барыням
И молодым
сынам. —
Танцуйте!» Делать нечего!
Прошлись они под музыку.
Старик их осмеял!
Качаясь, как на палубе
В погоду непокойную,
Представил он, как тешились
В его-то времена!
«
Спой, Люба!»
Не хотелося
Петь белокурой барыне,
Да старый так пристал!
Г-жа Простакова (обробев и иструсясь). Как! Это ты! Ты, батюшка! Гость наш бесценный! Ах, я дура бессчетная! Да так ли бы надобно
было встретить отца родного, на которого вся надежда, который у нас один, как порох в глазе. Батюшка! Прости меня. Я дура. Образумиться
не могу. Где муж? Где
сын? Как в пустой дом приехал! Наказание Божие! Все обезумели. Девка! Девка! Палашка! Девка!
Скотинин. Как! Племяннику перебивать у дяди! Да я его на первой встрече, как черта, изломаю. Ну,
будь я свиной
сын, если я
не буду ее мужем или Митрофан уродом.
Он
был по службе меня моложе,
сын случайного отца, воспитан в большом свете и имел особливый случай научиться тому, что в наше воспитание еще и
не входило.
Стародум. Детям? Оставлять богатство детям? В голове нет. Умны
будут — без него обойдутся; а глупому
сыну не в помощь богатство. Видал я молодцов в золотых кафтанах, да с свинцовой головою. Нет, мой друг! Наличные деньги —
не наличные достоинства. Золотой болван — все болван.
Но так как он все-таки
был сыном XVIII века, то в болтовне его нередко прорывался дух исследования, который мог бы дать очень горькие плоды, если б он
не был в значительной степени смягчен духом легкомыслия.
В этой крайности Бородавкин понял, что для политических предприятий время еще
не наступило и что ему следует ограничить свои задачи только так называемыми насущными потребностями края. В числе этих потребностей первое место занимала, конечно, цивилизация, или, как он сам определял это слово,"наука о том, колико каждому Российской Империи доблестному
сыну отечества
быть твердым в бедствиях надлежит".
Он
не верит и в мою любовь к
сыну или презирает (как он всегда и подсмеивался), презирает это мое чувство, но он знает, что я
не брошу
сына,
не могу бросить
сына, что без
сына не может
быть для меня жизни даже с тем, кого я люблю, но что, бросив
сына и убежав от него, я поступлю как самая позорная, гадкая женщина, — это он знает и знает, что я
не в силах
буду сделать этого».
Она поехала в игрушечную лавку, накупила игрушек и обдумала план действий. Она приедет рано утром, в 8 часов, когда Алексей Александрович еще, верно,
не вставал. Она
будет иметь в руках деньги, которые даст швейцару и лакею, с тем чтоб они пустили ее, и,
не поднимая вуаля, скажет, что она от крестного отца Сережи приехала поздравить и что ей поручено поставить игрушки у кровати
сына. Она
не приготовила только тех слов, которые она скажет
сыну. Сколько она ни думала об этом, она ничего
не могла придумать.
Получив письмо мужа, она знала уже в глубине души, что всё останется по-старому, что она
не в силах
будет пренебречь своим положением, бросить
сына и соединиться с любовником.
—
Не могу сказать, чтоб я
был вполне доволен им, — поднимая брови и открывая глаза, сказал Алексей Александрович. — И Ситников
не доволен им. (Ситников
был педагог, которому
было поручено светское воспитание Сережи.) Как я говорил вам,
есть в нем какая-то холодность к тем самым главным вопросам, которые должны трогать душу всякого человека и всякого ребенка, — начал излагать свои мысли Алексей Александрович, по единственному, кроме службы, интересовавшему его вопросу — воспитанию
сына.
Я сделала дурно и потому
не хочу счастия,
не хочу развода и
буду страдать позором и разлукой с
сыном».
— Дарья Александровна! — сказал он, теперь прямо взглянув в доброе взволнованное лицо Долли и чувствуя, что язык его невольно развязывается. — Я бы дорого дал, чтобы сомнение еще
было возможно. Когда я сомневался, мне
было тяжело, но легче, чем теперь. Когда я сомневался, то
была надежда; но теперь нет надежды, и я всё-таки сомневаюсь во всем. Я так сомневаюсь во всем, что я ненавижу
сына и иногда
не верю, что это мой
сын. Я очень несчастлив.
Если бы
было плохо, он
не купил бы по ста пяти рублей землю,
не женил бы трех
сыновей и племянника,
не построился бы два раза после пожаров, и всё лучше и лучше.
«Я неизбежно сделала несчастие этого человека, — думала она, — но я
не хочу пользоваться этим несчастием; я тоже страдаю и
буду страдать: я лишаюсь того, чем я более всего дорожила, — я лишаюсь честного имени и
сына.
— У Анны Аркадьевны, — сказала графиня, объясняя
сыну, —
есть сынок восьми лет, кажется, и она никогда с ним
не разлучалась и всё мучается, что оставила его.
То, что она уехала,
не сказав куда, то, что ее до сих пор
не было, то, что она утром еще ездила куда-то, ничего
не сказав ему, — всё это, вместе со странно возбужденным выражением ее лица нынче утром и с воспоминанием того враждебного тона, с которым она при Яшвине почти вырвала из его рук карточки
сына, заставило его задуматься.
Событие рождения
сына (он
был уверен, что
будет сын), которое ему обещали, но в которое он всё-таки
не мог верить, — так оно казалось необыкновенно, — представлялось ему с одной стороны столь огромным и потому невозможным счастьем, с другой стороны — столь таинственным событием, что это воображаемое знание того, что
будет, и вследствие того приготовление как к чему-то обыкновенному, людьми же производимому, казалось ему возмутительно и унизительно.
― Я пришел вам сказать, что я завтра уезжаю в Москву и
не вернусь более в этот дом, и вы
будете иметь известие о моем решении чрез адвоката, которому я поручу дело развода.
Сын же мой переедет к сестре, ― сказал Алексей Александрович, с усилием вспоминая то, что он хотел сказать о
сыне.
― Я имею несчастие, ― начал Алексей Александрович, ―
быть обманутым мужем и желаю законно разорвать сношения с женою, то
есть развестись, но притом так, чтобы
сын не оставался с матерью.
Воспоминание о вас для вашего
сына может повести к вопросам с его стороны, на которые нельзя отвечать,
не вложив в душу ребенка духа осуждения к тому, что должно
быть для него святыней, и потому прошу понять отказ вашего мужа в духе христианской любви. Прошу Всевышнего о милосердии к вам.
Я ли
не пыталась любить его, любить
сына, когда уже нельзя
было любить мужа?
Мать Вронского, узнав о его связи, сначала
была довольна — и потому, что ничто, по ее понятиям,
не давало последней отделки блестящему молодому человеку, как связь в высшем свете, и потому, что столь понравившаяся ей Каренина, так много говорившая о своем
сыне,
была всё-таки такая же, как и все красивые и порядочные женщины, по понятиям графини Вронской.
Прежде, если бы Левину сказали, что Кити умерла, и что он умер с нею вместе, и что у них дети ангелы, и что Бог тут пред ними, — он ничему бы
не удивился; но теперь, вернувшись в мир действительности, он делал большие усилия мысли, чтобы понять, что она жива, здорова и что так отчаянно визжавшее существо
есть сын его.
— Да
было бы из чего, Николай Иваныч! Вам хорошо, а я
сына в университете содержи, малых в гимназии воспитывай, — так мне першеронов
не купить.
― У нас идут переговоры с ее мужем о разводе. И он согласен; но тут
есть затруднения относительно
сына, и дело это, которое должно
было кончиться давно уже, вот тянется три месяца. Как только
будет развод, она выйдет за Вронского. Как это глупо, этот старый обычай кружения, «Исаия ликуй», в который никто
не верит и который мешает счастью людей! ― вставил Степан Аркадьич. ― Ну, и тогда их положение
будет определенно, как мое, как твое.
Он
не мог никак понять, как могла она в эту минуту свиданья думать и помнить о
сыне, о разводе. Разве
не всё равно
было?
— А! Мы знакомы, кажется, — равнодушно сказал Алексей Александрович, подавая руку. — Туда ехала с матерью, а назад с
сыном, — сказал он, отчетливо выговаривая, как рублем даря каждым словом. — Вы, верно, из отпуска? — сказал он и,
не дожидаясь ответа, обратился к жене своим шуточным тоном: — что ж, много слез
было пролито в Москве при разлуке?
Разрезного ножика
не было на столе, и она, вынув карточку, бывшую рядом (это
была карточка Вронского, сделанная в Риме, в круглой шляпе и с длинными волосами), ею вытолкнула карточку
сына.
— А вот делаешь! Что прикажете? Привычка, и знаешь, что так надо. Больше вам скажу, — облокачиваясь об окно и разговорившись, продолжал помещик, —
сын не имеет никакой охоты к хозяйству. Очевидно, ученый
будет. Так что некому
будет продолжать. А всё делаешь. Вот нынче сад насадил.
На этот раз Сережи
не было дома, и она
была совершенно одна и сидела на террасе, ожидая возвращения
сына, ушедшего гулять и застигнутого дождем.
«Эта холодность — притворство чувства, — говорила она себе. — Им нужно только оскорбить меня и измучать ребенка, а я стану покоряться им! Ни за что! Она хуже меня. Я
не лгу по крайней мере». И тут же она решила, что завтра же, в самый день рожденья Сережи, она поедет прямо в дом мужа, подкупит людей,
будет обманывать, но во что бы ни стало увидит
сына и разрушит этот безобразный обман, которым они окружили несчастного ребенка.
По тону Бетси Вронский мог бы понять, чего ему надо ждать от света; но он сделал еще попытку в своем семействе. На мать свою он
не надеялся. Он знал, что мать, так восхищавшаяся Анной во время своего первого знакомства, теперь
была неумолима к ней за то, что она
была причиной расстройства карьеры
сына. Но он возлагал большие надежды на Варю, жену брата. Ему казалось, что она
не бросит камня и с простотой и решительностью поедет к Анне и примет ее.
«После того, что произошло, я
не могу более оставаться в вашем доме. Я уезжаю и беру с собою
сына. Я
не знаю законов и потому
не знаю, с кем из родителей должен
быть сын; но я беру его с собой, потому что без него я
не могу жить.
Будьте великодушны, оставьте мне его».
Анна непохожа
была на светскую даму или на мать восьмилетнего
сына, но скорее походила бы на двадцатилетнюю девушку по гибкости движений, свежести и установившемуся на ее лице оживлению, выбивавшему то в улыбку, то во взгляд, если бы
не серьезное, иногда грустное выражение ее глаз, которое поражало и притягивало к себе Кити.
«Это новое чувство
не изменило меня,
не осчастливило,
не просветило вдруг, как я мечтал, — так же как и чувство к
сыну. Никакого сюрприза тоже
не было. А вера —
не вера — я
не знаю, что это такое, — но чувство это так же незаметно вошло страданиями и твердо засело в душе.
— Да он
не пренебрег; я верю, что он любил меня, но он
был покорный
сын…
— Позволь, дай договорить мне. Я люблю тебя. Но я говорю
не о себе; главные лица тут — наш
сын и ты сама. Очень может
быть, повторяю, тебе покажутся совершенно напрасными и неуместными мои слова; может
быть, они вызваны моим заблуждением. В таком случае я прошу тебя извинить меня. Но если ты сама чувствуешь, что
есть хоть малейшие основания, то я тебя прошу подумать и, если сердце тебе говорит, высказать мне…
Когда она думала о
сыне и его будущих отношениях к бросившей его отца матери, ей так становилось страшно за то, что она сделала, что она
не рассуждала, а, как женщина, старалась только успокоить себя лживыми рассуждениями и словами, с тем чтобы всё оставалось по старому и чтобы можно
было забыть про страшный вопрос, что
будет с
сыном.
— И завтра родится
сын, мой
сын, и он по закону — Каренин, он
не наследник ни моего имени, ни моего состояния, и как бы мы счастливы ни
были в семье, и сколько бы у нас ни
было детей, между мною и ими нет связи.
Она знала, что старуху ждут со дня на день, знала, что старуха
будет рада выбору
сына, и ей странно
было, что он, боясь оскорбить мать,
не делает предложения; однако ей так хотелось и самого брака и, более всего, успокоения от своих тревог, что она верила этому.
Он, этот умный и тонкий в служебных делах человек,
не понимал всего безумия такого отношения к жене. Он
не понимал этого, потому что ему
было слишком страшно понять свое настоящее положение, и он в душе своей закрыл, запер и запечатал тот ящик, в котором у него находились его чувства к семье, т. е. к жене и
сыну. Он, внимательный отец, с конца этой зимы стал особенно холоден к
сыну и имел к нему то же подтрунивающее отношение, как и к желе. «А! молодой человек!» обращался он к нему.
Она чувствовала, что то положение в свете, которым она пользовалась и которое утром казалось ей столь ничтожным, что это положение дорого ей, что она
не будет в силах променять его на позорное положение женщины, бросившей мужа и
сына и соединившейся с любовником; что, сколько бы она ни старалась, она
не будет сильнее самой себя.
— А кто бросит камень? — сказал Алексей Александрович, очевидно довольный своей ролью. — Я всё простил и потому
не могу лишать ее того, что
есть потребность любви для нее — любви к
сыну…
Вронский
не мог понять, как она, со своею сильною, честною натурой, могла переносить это положение обмана и
не желать выйти из него; но он
не догадывался, что главная причина этого
было то слово
сын, которого она
не могла выговорить.
Она решительно
не хочет, чтоб я познакомился с ее мужем — тем хромым старичком, которого я видел мельком на бульваре: она вышла за него для
сына. Он богат и страдает ревматизмами. Я
не позволил себе над ним ни одной насмешки: она его уважает, как отца, — и
будет обманывать, как мужа… Странная вещь сердце человеческое вообще, и женское в особенности!