Неточные совпадения
Заговорил о превратностях судьбы; уподобил жизнь свою судну посреди морей, гонимому отовсюду ветрами; упомянул о том, что должен был переменить много мест и должностей, что много потерпел за правду, что даже самая жизнь его была
не раз
в опасности со стороны
врагов, и много еще рассказал он такого, из чего Тентетников мог
видеть, что гость его был скорее практический человек.
Он
враг всех излияний; многие его даже осуждают за такую твердость его нрава и
видят в ней признак гордости или бесчувствия; но подобных ему людей
не приходится мерить обыкновенным аршином,
не правда ли?
— Лжец! — обозвал он Рубенса. — Зачем, вперемежку с любовниками,
не насажал он
в саду нищих
в рубище и умирающих больных: это было бы верно!.. А мог ли бы я? — спросил он себя. Что бы было, если б он принудил себя жить с нею и для нее? Сон, апатия и лютейший
враг — скука! Явилась
в готовой фантазии длинная перспектива этой жизни, картина этого сна, апатии, скуки: он
видел там себя, как он был мрачен, жосток, сух и как, может быть, еще скорее свел бы ее
в могилу. Он с отчаянием махнул рукой.
Занавеска отдернулась, и Алеша
увидел давешнего
врага своего,
в углу, под образами, на прилаженной на лавке и на стуле постельке. Мальчик лежал накрытый своим пальтишком и еще стареньким ватным одеяльцем. Очевидно, был нездоров и, судя по горящим глазам,
в лихорадочном жару. Он бесстрашно,
не по-давешнему, глядел теперь на Алешу: «Дома, дескать, теперь
не достанешь».
Ночуя
в одной комнате с человеком, коего мог он почесть личным своим
врагом и одним из главных виновников его бедствия, Дубровский
не мог удержаться от искушения. Он знал о существовании сумки и решился ею завладеть. Мы
видели, как изумил он бедного Антона Пафнутьича неожиданным своим превращением из учителей
в разбойники.
В 1846,
в начале зимы, я был
в последний раз
в Петербурге и
видел Витберга. Он совершенно гибнул, даже его прежний гнев против его
врагов, который я так любил, стал потухать; надежд у него
не было больше, он ничего
не делал, чтоб выйти из своего положения, ровное отчаяние докончило его, существование сломилось на всех составах. Он ждал смерти.
В старом режиме стража тюрьмы состояла из довольно добродушных русских солдат, которые
видели в заключенных
не «
врагов народа», а
врагов правительства, начальник тюрьмы управлял патриархально, если
не был особенным зверем, что, конечно, случалось.
В режиме советском, революционном, стража тюрьмы
видела в заключенных «
врагов народа» и революции, и управление тюрьмы было отнюдь
не патриархальным, оно отражало диктатуру и террор.
Я
не знал, что такое «бырь», и прозвище
не обижало меня, но было приятно отбиваться одному против многих, приятно
видеть, когда метко брошенный тобою камень заставляет
врага бежать, прятаться
в кусты. Велись эти сражения беззлобно, кончались почти безобидно.
Но кроме
врагов, бегающих по земле и отыскивающих чутьем свою добычу, такие же
враги их летают и по воздуху: орлы, беркуты, большие ястреба готовы напасть на зайца, как скоро почему-нибудь он бывает принужден оставить днем свое потаенное убежище, свое логово; если же это логово выбрано неудачно,
не довольно закрыто травой или степным кустарником (разумеется,
в чистых полях), то непременно и там
увидит его зоркий до невероятности черный беркут (степной орел), огромнейший и сильнейший из всех хищных птиц, похожий на копну сена, почерневшую от дождя, когда сидит на стогу или на сурчине, —
увидит и, зашумев как буря, упадет на бедного зайца внезапно из облаков, унесет
в длинных и острых когтях на далекое расстояние и, опустясь на удобном месте, съест почти всего, с шерстью и мелкими костями.
Зайца
увидишь по большей части издали, можешь подойти к нему близко, потому что лежит он
в мокрое время крепко, по инстинкту зная, что на голой и черной земле ему, побелевшему бедняку, негде спрятаться от глаз
врагов своих, что даже сороки и вороны нападут на него со всех сторон с таким криком и остервенением, что он
в страхе
не будет знать, куда деваться…
Затем подошел к князю, крепко сжал и потряс ему обе руки и объявил, что, конечно, он вначале, как услышал, был
враг, что и провозгласил за бильярдом, и
не почему другому, как потому, что прочил за князя и ежедневно, с нетерпением друга, ждал
видеть за ним
не иначе как принцессу де Роган; но теперь
видит сам, что князь мыслит по крайней мере
в двенадцать раз благороднее, чем все они «вместе взятые»!
6 июня… Газеты мрачны. Высаживаются
враги в разных пунктах наших садов и плавают
в наших морях. Вообще сложное время, и бог знает чем все это кончится. Настоящих действователей у нас
не вижу. Кровь льется, и много оплакиваемых…
Во-вторых, как это ни парадоксально на первый взгляд, но я могу сказать утвердительно, что все эти люди,
в кругу которых я обращаюсь и которые взаимно
видят друг
в друге «политических
врагов», —
в сущности, совсем
не враги, а просто бестолковые люди, которые
не могут или
не хотят понять, что они болтают совершенно одно и то же.
И все эти прихотливые буржуа
видят друг
в друге смертельных
врагов, предаются беспрерывным взаимным пререканиям и
в этих чисто внешних эволюциях доходят иногда до такого пафоса, что издали кажется,
не забыли ли они, что у всех у них одна цель: чтоб государство оставалось неприкосновенным, и чтоб буржуа был сыт, стоял во главе и благодушествовал.
— Разве мы хотим быть только сытыми? Нет! — сам себе ответил он, твердо глядя
в сторону троих. — Мы должны показать тем, кто сидит на наших шеях и закрывает нам глаза, что мы все
видим, — мы
не глупы,
не звери,
не только есть хотим, — мы хотим жить, как достойно людей! Мы должны показать
врагам, что наша каторжная жизнь, которую они нам навязали,
не мешает нам сравняться с ними
в уме и даже встать выше их!..
— Схожу-с! — повторил капитан и,
не желая возвращаться к брату, чтоб
не встретиться там впредь до объяснения с своим
врагом, остался у Лебедева вечер. Тот было показывал ему свое любимое ружье, заставляя его заглядывать
в дуло и говоря: «Посмотрите, как оно, шельма, расстрелялось!» И капитан смотрел, ничего, однако,
не видя и
не понимая.
По случаю этого нашего выстрела вы услышите различные толки матросов и
увидите их одушевление и проявление чувства, которого вы
не ожидали
видеть, может быть, — это чувство злобы, мщения
врагу, которое таится
в душе каждого.
Враги видели, что что-то непонятное творилось
в грозном Севастополе. Взрывы эти и мертвое молчание на бастионах заставляли их содрогаться; но они
не смели верить еще под влиянием сильного, спокойного отпора дня, чтоб исчез их непоколебимый
враг, и, молча,
не шевелясь, с трепетом, ожидали конца мрачной ночи.
По этим данным я
в детстве составил себе такое твердое и ясное понятие о том, что Епифановы наши
враги, которые готовы зарезать или задушить
не только папа, но и сына его, ежели бы он им попался, и что они
в буквальном смысле черные люди, что,
увидев в год кончины матушки Авдотью Васильевну Епифанову, la belle Flamande, ухаживающей за матушкой, я с трудом мог поверить тому, что она была из семейства черных людей, и все-таки удержал об этом семействе самое низкое понятие.
Я
видел потом,
не веря глазам своим, что на эстраду вдруг откуда-то вскочила студентка (родственница Виргинского), с тем же своим свертком под мышкой, так же одетая, такая же красная, такая же сытенькая, окруженная двумя-тремя женщинами, двумя-тремя мужчинами,
в сопровождении смертельного
врага своего гимназиста.
Иоанн смотрел на Морозова,
не говоря ни слова. Кто умел читать
в царском взоре, тот прочел бы
в нем теперь скрытую ненависть и удовольствие
видеть врага своего униженным; но поверхностному наблюдателю выражение Иоанна могло показаться благосклонным.
Но вместе с сим,
увидев в ее жалобе лишь предлог для косвенного нападения на его собственную, начальника края, персону, изволил присовокупить, что, истратив силы
в борьбе с внутренними
врагами,
не имеет твердого основания полагать, чтобы он мог быть
в требуемом смысле полезным.
Без мужа мало ли беды, —
не видела проходу хотя бы и от этого самого писаря, а на духу приходилось признаваться, что и «
враг»
не оставлял ее
в покое.
Передонов задумался. Случайно подвернулась на память Грушина, смутно припомнился недавний разговор с нею, когда он оборвал ее рассказ угрозою донести. Что это он погрозил доносом Грушиной, спуталось у него
в голове
в тусклое представление о доносе вообще. Он ли донесет, на него ли донесут — было неясно, и Передонов
не хотел сделать усилия припомнить точно, — ясно было одно, что Грушина —
враг. И, что хуже всего, она
видела, куда он прятал Писарева. Надо будет перепрятать. Передонов сказал...
— Войдемте на лестницу, — сказал он. — Я тоже иду к Гезу. Я
видел, как вы ехали, и облегченно вздохнул. Можете мне
не верить, если хотите. Побежал догонять вас. Страшное, гнусное дело, что говорить! Но нельзя было помешать ему. Если я
в чем виноват, то
в том, почему ему нельзя было помешать. Вы понимаете? Ну, все равно. Но я был на вашей стороне; это так. Впрочем, от вас зависит, знаться со мной или смотреть как на
врага.
День и ночь работаю как каторжный, рвусь, надседаюсь и горю как
в огне адском; но варварству предательств и злодейству
не вижу еще перемены,
не устает злость и свирепство, а можно ли от домашнего
врага довольно охраниться, всё к измене, злодейству и к бунту на скопищах.
Можно было подумать, что старый брагинский дом охвачен огнем и Татьяна Власьевна спасала от разливавшегося пожара последние крохи. Она заставила и Нюшу все прибирать и прятать и боязливо заглядывала
в окна, точно боялась, что вот-вот наедут неизвестные
враги и разнесут брагинские достатки по перышку. Нюша
видела, что бабушка
не в своем уме, но ничего
не возражала ей и машинально делала все, что та ее заставляла.
Марья Львовна (сходит с террасы). Я этого
не вижу в вашем друге,
не вижу, нет! Чего он хочет? Чего ищет? Где его ненависть? Его любовь? Его правда? Кто он: друг мой?
враг? Я этого
не понимаю… (Быстро уходит за угол дачи.)
— Ну, вот
видишь, боярин, — сказал знаменитый гражданин нижегородский, — я
не пророк, а предсказание мое сбылось. Сердце
в нас вещун, Юрий Дмитрич! Прощаясь с тобою
в Нижнем, я головой бы моей поручился, что
увижу тебя опять на поле ратном против общего
врага нашего, и
не в монашеской рясе, а с мечом
в руках. Когда ты прибыл к нам
в стан, то я напоминал тебе об этом, да ты что-то мне отвечал так чудно, боярин, что я вовсе
не понял твоих речей.
— Прощай, боярин! — сказал Минин. — Дай бог тебе счастия!
Не знаю отчего, а мне все сдается, что я
увижу тебя опять
не в монашеской рясе, а с мечом
в руках, и
не в святой обители, а на ратном поле против общих
врагов наших.
Она
видела там,
в темных домах, где боялись зажечь огонь, дабы
не привлечь внимания
врагов, на улицах, полных тьмы, запаха трупов, подавленного шёпота людей, ожидающих смерти, — она
видела всё и всех; знакомое и родное стояло близко пред нею, молча ожидая ее решения, и она чувствовала себя матерью всем людям своего города.
Видели, как она на полпути остановилась и, сбросив с головы капюшон плаща, долго смотрела на город, а там,
в лагере
врагов, заметили ее, одну среди поля, и,
не спеша, осторожно, к ней приближались черные, как она, фигуры.
В недуге тяжком и
в бреду
Я годы молодости прожил.
Вопрос — куда, слепой, иду? —
Ума и сердца
не тревожил.
Мрак мою душу оковал
И ослепил мне ум и очи…
Но я всегда — и дни и ночи —
О чём-то светлом тосковал!..
Вдруг — светом внутренним полна,
Ты предо мною гордо встала —
И, дрогнув, мрака пелена
С души и глаз моих упала!
Да будет проклят этот мрак!
Свободный от его недуга,
Я чувствую — нашёл я друга!
И ясно
вижу — кто мой
враг!..
В остальное же время они нередко были даже открытыми
врагами друг другу: Юла мстила матери за свои унижения—та ей
не верила,
видя, что дочь начала далеко превосходить ее
в искусстве лгать и притворяться.
— Вы знаете, — продолжал он, увлекаясь, — люди восторгаются „Галубом“;
в нем
видели идеал; по поводу его написаны лучшие статьи о нравственно развитом человеке, а Тазит только
не столкнул
врага, убийцу брата!
Текут беседы
в тишине;
Луна плывет
в ночном тумане;
И вдруг пред ними на коне
Черкес. Он быстро на аркане
Младого пленника влачил.
«Вот русский!» — хищник возопил.
Аул на крик его сбежался
Ожесточенною толпой;
Но пленник хладный и немой,
С обезображенной главой,
Как труп, недвижим оставался.
Лица
врагов не видит он,
Угроз и криков он
не слышит;
Над ним летает смертный сон
И холодом тлетворным дышит.
Я воображаю себе физиономию Петра Иваныча, когда он
увидел, что дело принимает такой оборот. Его личный
враг, его заведомый оскорбитель стоит перед ним — а оказывается, что Петр Иваныч
не только
не может достать его, но что этот же
враг ему же указывает,
в кого
в настоящую минуту палить следует. Разве
не трагическое это положение!
Дарил также царь своей возлюбленной ливийские аметисты, похожие цветом на ранние фиалки, распускающиеся
в лесах у подножия Ливийских гор, — аметисты, обладавшие чудесной способностью обуздывать ветер, смягчать злобу, предохранять от опьянения и помогать при ловле диких зверей; персепольскую бирюзу, которая приносит счастье
в любви, прекращает ссору супругов, отводит царский гнев и благоприятствует при укрощении и продаже лошадей; и кошачий глаз — оберегающий имущество, разум и здоровье своего владельца; и бледный, сине-зеленый, как морская вода у берега, вериллий — средство от бельма и проказы, добрый спутник странников; и разноцветный агат — носящий его
не боится козней
врагов и избегает опасности быть раздавленным во время землетрясения; и нефрит, почечный камень, отстраняющий удары молнии; и яблочно-зеленый, мутно-прозрачный онихий — сторож хозяина от огня и сумасшествия; и яснис, заставляющий дрожать зверей; и черный ласточкин камень, дающий красноречие; и уважаемый беременными женщинами орлиный камень, который орлы кладут
в свои гнезда, когда приходит пора вылупляться их птенцам; и заберзат из Офира, сияющий, как маленькие солнца; и желто-золотистый хрисолит — друг торговцев и воров; и сардоникс, любимый царями и царицами; и малиновый лигирий: его находят, как известно,
в желудке рыси, зрение которой так остро, что она
видит сквозь стены, — поэтому и носящие лигирий отличаются зоркостью глаз, — кроме того, он останавливает кровотечение из носу и заживляет всякие раны, исключая ран, нанесенных камнем и железом.
—
Видишь, Лиза, — я про себя скажу! Была бы у меня семья с детства,
не такой бы я был, как теперь. Я об этом часто думаю. Ведь как бы ни было
в семье худо — все отец с матерью, а
не враги,
не чужие. Хоть
в год раз любовь тебе выкажут. Все-таки ты знаешь, что ты у себя. Я вот без семьи вырос; оттого, верно, такой и вышел… бесчувственный.
Когда
видел народ, что дети, вспоённые кровью его, —
враги ему, терял он веру
в них, то есть —
не питал их волею своею, оставлял владык одинокими, и падали они, разрушалось величие и сила их царств.
Но Европа
видела, что Екатерина, будучи всегда готовою к войне, по особенной любви к справедливости никогда Сама
не разрывала мира; когда же меч, извлеченный для обороны, блистал
в руке Ее, тогда — горе
врагам безрассудным!
— Я повторяю, — более спокойно продолжает он, — я
вижу жизнь
в руках
врагов,
не врагов только дворянина, но
врагов всего благородного, алчных, неспособных украсить жизнь чем-либо…
Полно, друг!
Грешно тебе! Ты
видишь, я
не прячусь.
С утра дерусь, кольчуги
не скидая,
Москву-реку переходил два раза
На помощь вам. Вы сами-то недружно
Встречаете
врага. Вы здесь,
в остроге,
С поляками деретесь целый день,
А половина
в таборах за пьянством,
Играют
в зернь у Яузских ворот.
Я здесь умру. Попа теперь
не сыщешь.
Я во грехах своих покаюсь вам.
Грехи мои великие: я бражник!
И умереть я чаял за гульбой.
Но спас меня Господь от смерти грешной.
Великое Кузьма затеял дело,
Я дал ему последний крест с себя;
Пошел за ним, московский Кремль
увидел,
С
врагами бился так же, как другие,
И умираю за святую Русь.
Скажите всем, как будете вы
в Нижнем,
Чтобы меня, как знают, помянули —
Молитвою, винцом иль добрым словом.
Я
видел, как лицо Иосафа мгновенно вспыхнуло, и
в ту же минуту раздался страшнейший удар пощечины, какой когда-либо я слыхивал, и мне кажется, что
в этом беспощадном ударе у Иосафа выразилась
не столько злоба к
врагу, сколько ненависть и отвращение к гадкому человечишку.
Он вышел из битвы с хоругвию отечества, с телом Мирослава, обагренный кровию бесчисленных
врагов и собственною, собрал остатки храбрых людей житых, дружины великодушных и
в самом бедствии казался грозным Иоанну —
враги видели нас еще
не мертвых и стояли неподвижно.
Марфа,
не изменяясь
в лице, дружелюбно подала им руку и сказала: «
Видите, что князь московский уважает Борецкую: он считает ее
врагом опасным!
Это случилось вдруг, самым смешным образом, совсем неожиданно, и, как нарочно,
в эту минуту я стоял на виду,
не подозревая зла и даже забыв о недавних моих предосторожностях. Вдруг я был выдвинут на первый план, как заклятый
враг и естественный соперник m-r M*, как отчаянно, до последней степени влюбленный
в жену его,
в чем тиранка моя тут же поклялась, дала слово, сказала, что у ней есть доказательства и что
не далее как, например, сегодня
в лесу она
видела…
В ожидании экипажей Абогин и доктор молчали. К первому уже вернулись и выражение сытости и тонкое изящество. Он шагал по гостиной, изящно встряхивал головой и, очевидно, что-то замышлял. Гнев его еще
не остыл, но он старался показывать вид, что
не замечает своего
врага… Доктор же стоял, держался одной рукой о край стола и глядел на Абогина с тем глубоким, несколько циничным и некрасивым презрением, с каким умеют глядеть только горе и бездолье, когда
видят перед собой сытость и изящество.