Неточные совпадения
— Да куды ж мне, сами посудите! Мне нельзя начинать с канцелярского писца. Вы позабыли, что у меня семейство. Мне сорок, у меня уж и поясница болит, я обленился; а должности мне поважнее
не дадут; я ведь
не на хорошем счету. Я признаюсь вам: я бы и сам
не взял наживной должности. Я человек хоть и дрянной, и картежник, и все что хотите, но
взятков брать я
не стану. Мне
не ужиться с Красноносовым да Самосвистовым.
— Нет, — говорил он без печали, без досады. — Здесь трудно человеку место найти. Никуда
не проникнешь. Народ здесь, как пчела, —
взятки любит, хоть гривенник, а —
дай! Весьма жадный народ.
Оттого китаец делает что хочет: если он чиновник, он берет
взятки с низших и
дает сам их высшим; если он солдат, он берет жалованье и ленится и с поля сражения бегает: он
не думает, что он служит, чтобы воевать, а чтоб содержать свое семейство.
Не все-то так хитро делается, как хитро выходит, Лопухов
не рассчитывал на этот результат, когда покупал вино: он хотел только
дать взятку Марье Алексевне, чтоб
не потерять ее благосклонности, назвавшись на обед.
Староста, никогда
не мечтавший о существовании людей в мундире, которые бы
не брали
взяток, до того растерялся, что
не заперся,
не начал клясться и божиться, что никогда денег
не давал, что если только хотел этого, так чтоб лопнули его глаза и росинка
не попала бы в рот.
— В низших местах берут заседатели, исправники, судьи — этим
взятки не крупные
дают. В средних местах берут председатели палат, губернаторы — к ним уж с малостью
не подходи. А в верхних местах берут сенаторы — тем целый куш подавай.
Не нами это началось,
не нами и кончится. И которые люди полагают, что
взятки когда-нибудь прекратятся, те полагают это от легкомыслия.
А другой, у которого протекции нет и
взятку дать не на что, никаких указов дождаться
не может — разве смотритель из человечности сжалится да к семье на денек отпустит.
…Без вашего позволения я
не смел прямо отправить холст: в таких случаях всегда боюсь обидеть;
не имея привычки брать
взяток, боюсь их и
давать… [Тобольское почтовое начальство притесняло туринского почтового чиновника за то, что он принял от М. П. Ледантю для отсылки в Петербург рукопись перевода «Мыслей» Паскаля. Холст посылался тобольскому начальству для умиротворения его.]
Омское дело все в застое. По крайней мере ничего
не знаю. [Омское дело — дело купца Занадворова, обвинявшегося в уголовном деле. Чтобы запутать следствие, он заявил, что
дал взятку Д. В. Молчанову, которого арестовали, осудили. Он заболел психически. Все это причинило много страданий Неленьке, Волконским, всем декабристам, особенно Пущину.]
— Можно-с, но мне гадко повторять, что об нем рассказывают: ни один воз с сеном, ни одна барка с хлебом
не смеют появиться в городе,
не давши ему через полицмейстера
взятки.
— Господи! — воскликнула Муза Николаевна, никогда
не воображавшая услышать о таком женском пороке. — Но кто же ей стал
давать взятки?
— Только
не про меня — так, что ли, хочешь сказать? Да, дружище, деньжищ у нее — целая прорва, а для меня пятака медного жаль! И ведь всегда-то она меня, ведьма, ненавидела! За что? Ну, да теперь, брат, шалишь! с меня взятки-то гладки, я и за горло возьму! Выгнать меня вздумает —
не пойду! Есть
не даст — сам возьму! Я, брат, отечеству послужил — теперь мне всякий помочь обязан! Одного боюсь: табаку
не будет
давать — скверность!
Ломовы хоть и разорились под судом, но жили в остроге богачами. У них, видимо, были деньги. Они держали самовар, пили чай. Наш майор знал об этом и ненавидел обоих Ломовых до последней крайности. Он видимо для всех придирался к ним и вообще добирался до них. Ломовы объясняли это майорским желанием взять с них
взятку. Но
взятки они
не давали.
Я же разносил
взятки смотрителю ярмарки и еще каким-то нужным людям, получая от них «разрешительные бумажки на всякое беззаконие», как именовал хозяин эти документы. За все это я получил право дожидаться хозяев у двери, на крыльце, когда они вечерами уходили в гости. Это случалось
не часто, но они возвращались домой после полуночи, и несколько часов я сидел на площадке крыльца или на куче бревен, против него, глядя в окна квартиры моей
дамы, жадно слушая веселый говор и музыку.
— А конечно; он еще более; ему, кроме добавочных и прибавочных,
дают и на дачу, и на поездку за границу, и на воспитание детей; да в прошедшем году он дочь выдавал замуж, — выдали на дочь, и на похороны отца, и он и его брат оба выпросили: зачем же ему брать
взятки? Да ему их и
не дадут.
— У меня под надзором девятьсот приисков, милочка, и ежели я буду всякому золотопромышленнику уступать, так меня Бог камнем убьет, да!.. Дело твое я знаю досконально и могу сказать только то, что
не хлопочи понапрасну. Вот и все!..
Взяток никому
не давай — даром последние деньги издержишь, потому что пролитого
не воротишь.
Досужев. А вот, изволите ли видеть, во-первых — я веселый человек, а во-вторых — замечательный юрист. Вы учились, я это вижу, и я тоже учился. Поступил я на маленькое жалованье;
взяток брать
не могу — душа
не переносит, а жить чем-нибудь надо. Вот я и взялся за ум: принялся за адвокатство, стал купцам слезные прошения писать. Уж коли
не ехать, так
давайте выпьем. Василий, водки!
Мой отец брал
взятки и воображал, что это
дают ему из уважения к его душевным качествам; гимназисты, чтобы переходить из класса в класс, поступали на хлеба к своим учителям, и эти брали с них большие деньги; жена воинского начальника во время набора брала с рекрутов и даже позволяла угощать себя и раз в церкви никак
не могла подняться с колен, так как была пьяна; во время набора брали и врачи, а городовой врач и ветеринар обложили налогом мясные лавки и трактиры; в уездном училище торговали свидетельствами, дававшими льготу по третьему разряду; благочинные брали с подчиненных причтов и церковных старост; в городской, мещанской, во врачебной и во всех прочих управах каждому просителю кричали вослед: «Благодарить надо!» — и проситель возвращался, чтобы
дать 30–40 копеек.
В лавках нам, рабочим, сбывали тухлое мясо, леглую муку и спитой чай; в церкви нас толкала полиция, в больницах нас обирали фельдшера и сиделки, и если мы по бедности
не давали им
взяток, то нас в отместку кормили из грязной посуды; на почте самый маленький чиновник считал себя вправе обращаться с нами, как с животными, и кричать грубо и нагло: «Обожди!
Глумов. Он
не смеет отказать вам ни в чем. Потом, ему ваша просьба будет очень приятна; заставить вас просить — все равно что
дать ему
взятку.
Первым его делом было очистить суд от неудобных людей и
дать другим жалованье из своего кармана, «чтобы
не брали
взяток», — за чем он смотрел зорко и строго.
— Ой ли? Грози, брат, богатому — денежку
даст, а с меня взятки-та гладки. Ведь я вам баил, что обьезда
не знаю.
Драч совесть выдает свою за образец,
А Драч так истцов драл, как алчный волк овец.
Он был моим судьей и другом быть мне клялся;
Я
взятки дать ему,
не знав его, боялся;
Соперник мой его и знал и сам был плут,
Разграбя весь мой дом, призвал меня на суд.
Напрасно брал себе закон я в оборону:
Драч правдой покривить умел и по закону.
Тогда пословица со мной сбылася та,
Что хуже воровства честная простота:
Меня ж разграбили, меня ж и обвинили
И вору заплатить бесчестье осудили.
Каренин (продолжая читать). «Но к делу. Это самое раздваивающее меня чувство и заставляет меня иначе, чем как вы хотели, исполнить ваше желание. Лгать, играть гнусную комедию,
давая взятки в консистории, и вся эта гадость невыносима, противна мне. Как я ни гадок, но гадок в другом роде, а в этой гадости
не могу принять участие, просто
не могу. Другой выход, к которому я прихожу, — самый простой: вам надо жениться, чтобы быть счастливыми. Я мешаю этому, следовательно, я должен уничтожиться…»
После обеда, во время которого Обольянинов тщетно старался вызвать капитана на разговор, — на меня он почему-то мало обращал внимания, старуха выразила желание сыграть в ералаш. Так как Василий Акинфиевич никогда
не берет карт в руки, то четвертым усадили меня. В продолжение двух часов я мужественно переносил самую томительную скуку. Старая
дама два первых робера играла еще туда-сюда. Но потом ее старческое внимание утомилось. Она начала путать ходы и брать чужие
взятки… Когда требовались пики, несла бубны.
Лещ.
Не очень приятное поручение
давать взятки… Что, скоро обед?
Булычов. Вот он и говорит. Ну, ступай. А
взятку Бетлингу
не давать. Довольно
давали, хватит ему на гроб, на саван, старому черту! Вы что тут собрались? Чего ждете?
Он лезет в карман, достает оттуда десятирублевку и без предисловий,
не меняя ни тона голоса, ни выражения лица, а с уверенностью и прямотою, с какими
дают и берут
взятки, вероятно, одни только русские люди, подает бумажку обер-кондуктору.
— Бывает, воротится герой с подвигов своих, и оказывается: ни к чертям он больше ни на что
не годен. Работать
не любит, выпить первый мастер. Рад при случае
взятку взять. Жену бьет. К женщине отношение такое, что в лицо тебе заглянет — так бы и
дала ему в рожу его… широконосую! — неожиданно прибавила она с озлоблением, поведя взглядом на Спирьку.
— А все же, неча греха таить, прибыльное место. Ноне, слава Богу, заработал детишкам на молочишко, а ино бывает, что и задаром все утро прошмыгаешь. С актеров
взятки то гладки. Николи ничего
не дадут, коли сам
не попросишь. Ну а ежели, что им к барину понадобится — тогда мне доход.
Только он никому никаких
взяток не платил и в остроге промышлял ростовщичеством,
давая под залоги от двугривенного до рубля из десяти процентов в неделю.