Неточные совпадения
Степан Аркадьич знал, что когда Каренин начинал говорить
о том, что делают и
думают они, те самые, которые
не хотели принимать его проектов и были причиной всего зла в России, что тогда уже близко было к
концу; и потому охотно отказался теперь от принципа свободы и вполне согласился. Алексей Александрович замолк, задумчиво перелистывая свою рукопись.
«И ужаснее всего то, —
думал он, — что теперь именно, когда подходит к
концу мое дело (он
думал о проекте, который он проводил теперь), когда мне нужно всё спокойствие и все силы души, теперь на меня сваливается эта бессмысленная тревога. Но что ж делать? Я
не из таких людей, которые переносят беспокойство и тревоги и
не имеют силы взглянуть им в лицо».
Он ни
о чем
не думал, да и
не хотел
думать; но грезы вставали одна за другою, мелькали отрывки мыслей, без начала и
конца и без связи.
Дико́й. Отчет, что ли, я стану тебе давать! Я и поважней тебя никому отчета
не даю. Хочу так
думать о тебе, так и
думаю. Для других ты честный человек, а я
думаю, что ты разбойник, вот и все. Хотелось тебе это слышать от меня? Так вот слушай! Говорю, что разбойник, и
конец! Что ж ты, судиться, что ли, со мной будешь? Так ты знай, что ты червяк. Захочу — помилую, захочу — раздавлю.
В
конце концов они говорили
о вещах,
о которых он
не имел потребности
думать.
«Приходится
думать не о ней, а — по поводу ее. Марина… — Вспомнил ее необычное настроение в Париже. — В
конце концов — ее смерть
не так уж загадочна, что-нибудь… подобное должно было случиться. “По Сеньке — шапка”, как говорят. Она жила близко к чему-то, что предусмотрено “Положением
о наказаниях уголовных”».
Думать о Макарове
не хотелось; в
конце концов он оставил впечатление человека полинявшего, а неумным он был всегда.
А в
конце концов, черт знает, что в ней есть, — устало и почти озлобленно
подумал он. —
Не может быть, чтоб она в полиции… Это я выдумал, желая оттолкнуться от нее. Потому что она сказала мне
о взрыве дачи Столыпина и я вспомнил Любимову…»
Клим Самгин был согласен с Дроновым, что Томилин верно говорит
о гуманизме, и Клим чувствовал, что мысли учителя, так же, как мысли редактора, сродны ему. Но оба они
не возбуждали симпатий, один — смешной, в другом есть что-то жуткое. В
конце концов они, как и все другие в редакции, тоже раздражали его чем-то; иногда он
думал, что это «что-то» может быть «избыток мудрости».
— Этому старому псу, — продолжал Тарантьев, — ни
о чем и
подумать не придется: на всем готовом будешь жить. Что тут размышлять? Переезжай, да и
конец…
Я обыкновенно входил молча и угрюмо, смотря куда-нибудь в угол, а иногда входя
не здоровался. Возвращался же всегда ранее этого раза, и мне подавали обедать наверх. Войдя теперь, я вдруг сказал: «Здравствуйте, мама», чего никогда прежде
не делывал, хотя как-то все-таки, от стыдливости,
не мог и в этот раз заставить себя посмотреть на нее, и уселся в противоположном
конце комнаты. Я очень устал, но
о том
не думал.
«Брак? Что это… брак… — неслось, как вихрь, в уме Алеши, — у ней тоже счастье… поехала на пир… Нет, она
не взяла ножа,
не взяла ножа… Это было только „жалкое“ слово… Ну… жалкие слова надо прощать, непременно. Жалкие слова тешат душу… без них горе было бы слишком тяжело у людей. Ракитин ушел в переулок. Пока Ракитин будет
думать о своих обидах, он будет всегда уходить в переулок… А дорога… дорога-то большая, прямая, светлая, хрустальная, и солнце в
конце ее… А?.. что читают?»
Раз, длинным зимним вечером в
конце 1838, сидели мы, как всегда, одни, читали и
не читали, говорили и молчали и молча продолжали говорить. На дворе сильно морозило, и в комнате было совсем
не тепло. Наташа чувствовала себя нездоровой и лежала на диване, покрывшись мантильей, я сидел возле на полу; чтение
не налаживалось, она была рассеянна,
думала о другом, ее что-то занимало, она менялась в лице.
Гаврила Ардалионович справедливо мог бы пожаловаться на судьбу и неудачу. Некоторое время Варя
не решалась заговорить с ним, даже
не взглянула на него, когда он шагал мимо нее крупными шагами; наконец, он отошел к окну и стал к ней спиной. Варя
думала о русской пословице: «палка
о двух
концах». Наверху опять послышался шум.
В течение этих восьми лет совершился наконец перелом в его жизни, тот перелом, которого многие
не испытывают, но без которого нельзя остаться порядочным человеком до
конца; он действительно перестал
думать о собственном счастье,
о своекорыстных целях.
— Ох, помирать скоро, Андрошка…
О душе надо
подумать. Прежние-то люди больше нас
о душе
думали: и греха было больше, и спасения было больше, а мы ни богу свеча ни черту кочерга. Вот хоть тебя взять: напал на деньги и съежился весь. Из пушки тебя
не прошибешь, а ведь подохнешь — с собой ничего
не возьмешь. И все мы такие, Андрошка… Хороши, пока голодны, а как насосались — и
конец.
Не думала о переселении в орду только такая беспомощная голь, как семья Окулка, перебивавшаяся кое-как в покосившейся избушке на краю Туляцкого
конца.
Такие разговоры повторялись каждый день с небольшими вариациями, но последнего слова никто
не говорил, а всё ходили кругом да около. Старый Тит стороной вызнал, как
думают другие старики. Раза два, закинув какое-нибудь заделье, он объехал почти все покосы по Сойге и Култыму и везде сталкивался со стариками. Свои туляки говорили все в одно слово, а хохлы или упрямились, или хитрили. Ну, да хохлы сами про себя знают, а Тит
думал больше
о своем Туляцком
конце.
До приезда Бачманова с твоим письмом, любезный друг Матюшкин, то есть до 30 генваря, я знал только, что инструмент будет, но ровно ничего
не понимал, почему ты
не говоришь
о всей прозе такого дела, — теперь я и
не смею об ней
думать. Вы умели поэтизировать, и опять вам спасибо — но довольно, иначе
не будет
конца.
Я
подумала: вот и
конец, стало быть, нечего жалеть больше,
не о чем печалиться, нечего ждать…
—
О нет, мой друг, нет, я в эту минуту просто-запросто деловой человек и хочу вашего счастья. Одним словом, я хочу уладить все дело. Но оставим на время все дело,а вы меня дослушайте до
конца, постарайтесь
не горячиться, хоть две какие-нибудь минутки. Ну, как вы
думаете, что если б вам жениться? Видите, я ведь теперь совершенно говорю
о постороннем;что ж вы на меня с таким удивлением смотрите?
И Василий стал всё больше и больше
думать о том, как бы сделать, чтобы сразу захватить побольше денег. Стал он вспоминать, как он прежде пользовался, и решил, что
не так надо делать, что надо
не так, как прежде, ухватить где плохо лежит, а вперед обдумать, вызнать и сделать чисто, чтобы никаких
концов не оставить. К рожеству богородицы сняли последнюю антоновку. Хозяин попользовался хорошо и всех караульщиков и Василья расчел и отблагодарил.
Однако хозяйственный мужичок позволяет себе
думать о"полной чаше", и нередко даже достигает ее, а священнику никогда и на мысль представление
о"полной чаше"
не приходит. Единственное, чего он добивается, это свести у года
концы с
концами. И вполне доволен, ежели это ему удастся.
— Боже ты мой, царь милостивый! Верх ребячества невообразимого! — воскликнул он. — Ну,
не видайтесь, пожалуй! Действительно, что тут накупаться на эти бабьи аханья и стоны; оставайтесь у меня, ночуйте, а завтра напишите записку: так и так, мой друг, я жив и здоров, но уезжаю по очень экстренному делу, которое устроит наше благополучие. А потом, когда женитесь, пошлите деньги — и делу
конец: ларчик, кажется, просто открывался! Я, признаюсь, Яков Васильич, гораздо больше
думал о вашем уме и характере…
Мы, все христианские народы, живущие одной духовной жизнью, так что всякая добрая, плодотворная мысль, возникающая на одном
конце мира, тотчас же сообщаясь всему христианскому человечеству, вызывает одинаковые чувства радости и гордости независимо от национальности; мы, любящие
не только мыслителей, благодетелей, поэтов, ученых чужих народов; мы, гордящиеся подвигом Дамиана, как своим собственным; мы, просто любящие людей чужих национальностей: французов, немцев, американцев, англичан; мы,
не только уважающие их качества, но радующиеся, когда встречаемся с ними, радостно улыбающиеся им,
не могущие
не только считать подвигом войну с этими людьми, но
не могущие без ужаса
подумать о том, чтобы между этими людьми и нами могло возникнуть такое разногласие, которое должно бы было быть разрешено взаимным убийством, — мы все призваны к участию в убийстве, которое неизбежно,
не нынче, так завтра должно совершиться.
Володин хихикнул. Передонов
думал, что кот отправился, может быть, к жандармскому и там вымурлычит все, что знает
о Передонове, и
о том, куда и зачем Передонов ходил по ночам, — все откроет да еще и того примяукает, чего и
не было. Беды! Передонов сел на стул у стола, опустил голову и, комкая
конец у скатерти, погрузился в грустные размышления.
— Вот и вся история, — закончил Больт. — Что было на корабле потом, конечно,
не интересно, а с тех пор пошел слух, что Фрези Грант иногда видели то тут, то там, ночью или на рассвете. Ее считают заботящейся
о потерпевших крушение, между прочим; и тот, кто ее увидит, говорят, будет
думать о ней до
конца жизни.
— Вот то-то, любезнейший; с
конца добрые люди
не начинают. Прежде, нежели цидулки писать да сбивать с толку, надобно бы
подумать, что вперед; если вы в самом деле ее любите да хотите руки просить, отчего же вы
не позаботились
о будущем устройстве?
— Да полноте, пожалуйста: кто в России
о таких пустяках заботится. У нас
не тем
концом нос пришит, чтобы
думать о самосовершенствовании или
о суде потомства.
На нарах, кроме двух моих старых товарищей,
не отправленных в училище, явились еще три юнкера, и мой приезд был встречен весело. Но все-таки я
думал об отце, и вместе с тем засела мысль
о побеге за границу в качестве матроса и мечталось даже
о приключениях Робинзона. В
конце концов я решил уйти со службы и «податься» в Астрахань.
Но вот мало-помалу наступило безразличное настроение, в какое впадают преступники после сурового приговора, он
думал уже
о том, что, слава богу, теперь все уже прошло, и нет этой ужасной неизвестности, уже
не нужно по целым дням ожидать, томиться,
думать все об одном; теперь все ясно; нужно оставить всякие надежды на личное счастье, жить без желаний, без надежд,
не мечтать,
не ждать, а чтобы
не было этой скуки, с которой уже так надоело нянчиться, можно заняться чужими делами, чужим счастьем, а там незаметно наступит старость, жизнь придет к
концу — и больше ничего
не нужно.
А она только без
конца мечтала и
не думала серьезно
о будущем, она говорила, что пусть он едет, куда хочет, и пусть даже бросит ее, лишь бы сам был счастлив, а с нее довольно и того, что было.
— Да; только в самом себе… но… все равно… Вы обобрали меня, как птицу из перьев. Я никогда
не думала, что я совсем
не христианка. Но вы принесли мне пользу, вы смирили меня, вы мне показали, что я живу и
думаю, как все, и ничуть
не лучше тех,
о ком говорят, будто они меня хуже… Привычки жизни держат в оковах мою «христианку», страшно… Разорвать их я бессильна…
Конец!.. Я должка себя сломать или
не уважать себя, как лгунью!
А Елена Петровна со стыдом и раскаянием
думала о своем грехе: этому незнакомому и, в
конце концов, подозрительному человеку, Колесникову, она рассказала
о том, чего
не знала и родная дочь —
о своей жизни с генералом.
—
О! ну, нет, конечно, — ответил тот, и я был оставлен, — при триумфе и сердечном веселье. Группа перешла к другому
концу зала. Я повернулся, еще, первый раз свободно вздохнув, прошел между всем обществом, как дикий мустанг среди нервных павлинов, и уселся в углу, откуда был виден весь зал, но где никто
не мешал
думать.
— Важно! На отличку! Спасибо, спасибо, молодайка! — кричали ребята. А Настя вся закраснелась и ушла в толпу. Она никогда
не думала о словах этой народной оперетки, а теперь, пропевши их Степану, она ими была недовольна. Ну да ведь довольна
не довольна, а из песни слова
не выкинешь. Заведешь начало, так споешь уж все, что стоит и в начале, и в
конце, и в середине. До всего дойдет.
Няня казалась немножко расстроена, и с нею больше
не спорили и теплой веры ее
не огорчали, тем более что никто
не думал, что всей этой истории еще
не конец и что
о Шерамуре, долго спустя, получатся новейшие и притом самые интереснее известия.
Отречение, отречение постоянное — вот ее тайный смысл, ее разгадка:
не исполнение любимых мыслей и мечтаний, как бы они возвышенны ни были, — исполнение долга, вот
о чем следует заботиться человеку;
не наложив на себя цепей, железных цепей долга,
не может он дойти,
не падая, до
конца своего поприща; а в молодости мы
думаем: чем свободнее, тем лучше, тем дальше уйдешь.
Наконец он так надоел всем дурным своим нравом, что учитель серьезно начал
думать о средствах к исправлению такого дурного мальчика и для того задавал ему уроки вдвое и втрое большие, нежели другим; но и это нисколько
не помогало. Алеша вовсе
не учился, а все-таки знал урок с начала до
конца, без малейшей ошибки.
Но как только человек
подумает об этом поглубже или узнает
о том, что
думали об этом мудрые люди мира, он узнает, что это что-то, от чего люди чувствуют себя отделенными,
не есть тот вещественный мир, который тянется во все стороны без
конца по месту, а также и без
конца по времени, а есть что-то другое.
Можно
не думать о том, что такое весь мир без
конца во все стороны и что такое моя душа, которая знает сама себя; но если только
подумать об этом, то нельзя
не признать того, что мы называем богом.
Дальше я
не могла
думать. Мне казалось ужасным это насилие над моей судьбой, моей волей… Жить в чужой семье, учиться хорошим манерам и получить воспитание у чужих людей, чтобы стать в конце-концов женой ненавистного Доурова, —
о, это было уже слишком! Уж слишком несправедливо, слишком безжалостно обходилась со мной судьба…
И когда человеческая душа готова искать избавления от ужаса ада в смерти, она
думает о смерти, которая кончится и будет
концом всего, а
не о смерти бесконечной.
Но скоро супруги утихли. Я закрыл глаза, стал ни
о чем
не думать, чтобы уснуть. Но прошло полчаса, час… и я
не спал. В
конце концов и соседи мои заворочались и стали шёпотом браниться.
Им владело чувство полного отрешения от того, что делалось вокруг него. Он знал, куда едет и где будет через два, много два с половиной часа; знал, что может еще застать
конец поздней обедни. Ему хотелось
думать о своем богомолье,
о местах, мимо которых проходит дорога — древний путь московских царей; он жалел, что
не пошел пешком по Ярославскому шоссе, с котомкой и палкой. Можно было бы, если б выйти чем свет, в две-три упряжки, попасть поздним вечером к угоднику.
В ноябре 1856 г. Толстой выходит в отставку. Ну, теперь жизнь писателя определена. Общепризнанный талант, редакции наперебой приглашают его в свои журналы. Человек он обеспеченный,
о завтрашнем дне
думать не приходится, — сиди спокойно и твори, тем более, что жизнь дала неисчерпаемый запас наблюдений. Перебесился, как полагается молодому человеку, теперь впереди — спокойная и почетная жизнь писателя. Гладкий, мягкий ход по проложенным рельсам.
Конец биографии.
Охватывала смертная усталость. Голова кружилась, туловище еле держалось в седле. Хотелось пить, но все колодцы по дороге были вычерпаны.
Конца пути
не было. Иногда казалось: еще одна минута, и свалишься с лошади. А тогда
конец. Это было вполне ясно. Никому до тебя
не будет дела, каждый
думал о себе сам.
Это была правда; но увы, владелица чудодейственного «бабьего хвоста» обладала одним недостатком: она
не знала арифметики. Несмотря на ежедневные полные сборы, расходы были так велики, состав труппы так громаден, оклады такие баснословные, что
не только нельзя было
думать о барышах, —
не для них и начала она дело, — но надо было постоянно принимать средства, как свести
концы с
концами. Денег
не было, и Львенко нуждалась постоянно. Об этом знал Гиршфельд, и на это рассчитывал.
После первых же свиданий с баронессой, Пашков с ужасом понял, что он, как мальчишка, влюбился в красавицу, забыв свои лета и свою семью. Его бедная жена! Она
не могла понять, что делалось с ее мужем. Он целыми часами сидел неподвижно в одной комнате с ней, молчал и
думал без
конца о другой. Бросить все, уехать куда-нибудь подальше — было свыше его сил. Он был уже крепко запутан в сетях этой женщины.
Несчастный, он
думал, что с окончанием суда над княжной прекратятся его мучения, что вердикт присяжных над его сообщницей спасет его от возмездия, оградит его от прошлого непроницаемой стеной: что если он сам и
не забудет его, то никто
не осмелится ему
о нем напомнить, что все
концы его преступлений похоронены в могиле княгини и так же немом как могила сердце каторжницы-княгини, а между тем…